Страница 21 из 101
Посетители перестали прихлебывать кофе, чай и ирфу.[16] Дым, поднимавшийся от трубок, собрался прозрачным облаком вокруг фонаря. Все взоры были прикованы к поэту. Слушая прекрасное и поучительное предание, люди одобрительно кивали головами. Увлеченные полетом воображения и мастерством исполнения, они не замечали времени. Когда поэт закончил свое повествование, со всех сторон послышались возгласы одобрения и благодарности. В эти-то минуты и зародилось в душах волнение, охватившее вскоре весь род Хамдан. Выслушав историю Габалауи, подслеповатый Атрис, сидевший посреди других посетителей кофейни, заметил:
— Были же времена! Даже Адхам ни одного дня не голодал…
Неожиданно перед кофейней остановилась старая Тамархенна. Сняв с головы корзину с апельсинами и поставив ее на землю, она сказала, обращаясь к Атрису:
— Да благословит тебя Аллах! Твоя речь сладка, как сахарный апельсин!
— Уходи, старая! Избавь нас от своей пустой болтовни, — прикрикнул на нее хозяин Хамдан.
Несмотря на это, Тамархенна уселась у входа в кофейню, прямо на землю, и вновь заговорила:
— Что может быть лучше, чем посидеть рядом с тобой, Хамдан! Затем, указав на корзину с апельсинами, продолжала:
— До поздней ночи хожу, надрываю горло, призывая покупателей, и все ради каких-то жалких миллимов.
Хозяин собрался что-то ответить, но вдруг увидел подходящего к кофейне Далму. Лицо его было хмурым, лоб испачкан. Остановившись у входа, Далма с негодованием воскликнул:
— Да накажет Аллах этого негодяя! Кадру — самый большой негодяй на свете! Я попросил его дать мне отсрочку до завтра, пока я не наберу денег, а он повалил меня на землю и так отдубасил, что я чудом жив остался.
Из дальнего угла раздался голос дядюшки Даабаса:
— Иди сюда, Далма! Садись рядом. Аллах покарает грешников. Мы — хозяева на нашей улице, а нас избивают, как собак. Где Далма возьмет деньги, чтобы уплатить Кадру? Почему слепая Тамархенна должна целый день ходить со своими апельсинами? А ты, Хамдан, где твоя смелость, сын Адхама?
Далма вошел в кофейню, а Тамархенна переспросила:
— Где же твоя смелость, сын Адхама?
— Убирайся, Тамархенна! — заорал на нее Хамдан. — Ты уже пятьдесят лет как вышла из брачного возраста, а все еще любишь общество мужчин.
— Где они — мужчины? — с вызовом спросила старуха.
Хамдан насупился, и Тамархенна, желая смягчить его, извиняющимся тоном проговорила:
— Дай мне послушать поэта, муаллим![17] Даабас с горечью в голосе попросил поэта:
— Расскажи ей, как унижают род Хамдан на этой улице.
— Успокойся, дядюшка Даабас, добрый наш господин, — с улыбкой ответил ему поэт.
— Какой такой господин? — воскликнул Даабас. — Господин тот, кто бьет, обижает, обманывает… Ты-то знаешь, кто этот господин!
— Смотрите, как бы вдруг не появился здесь Кадру или еще кто из этих шайтанов, — с беспокойством проговорил поэт, оглядываясь по сторонам.
— Все они плоть от плоти Идриса! — продолжал горячиться Даабас.
— Умерь свой пыл, дядюшка Даабас, если не хочешь, чтобы кофейня обрушилась на наши головы, — понизив голос, увещевал его поэт.
Даабас поднялся со своего места, широкими шагами направился через всю кофейню к двери, сел рядом с Хамданом и хотел что-то ему сказать. Вдруг снаружи раздался шум голосов. Это галдели мальчишки, которые столпились перед входом, подобно саранче, и завязали перебранку. Даабас крикнул им:
— Эй вы, бесенята! У вас что, даже норы нет, где вы могли бы переночевать?
Но мальчишки не обратили внимания на его слова. Тогда Даабас вскочил, желая задать им трепку, а сорванцы с гиканьем бросились врассыпную, взбудоражив своими криками весь квартал. Из окон соседних домов донеслись женские голоса:
— Тише, дядюшка Даабас! Ты же напугал ребятишек! Даабас угрожающе помахал кулаком вслед мальчишкам и, вернувшись на свое место, сказал:
— Житья не дают человеку! То мальчишки, то футуввы, то управляющий!
Все согласились с ним. И вправду, род Хамдан лишился всех своих прав на имение и вконец разорился. Даже футувва, который стоял над ними, был не из их квартала, а из самого бедного и захудалого. Этот футувва, по имени Кадру, отличался нестерпимым высокомерием. Проходя по улице, раздавал пощечины направо и налево, налоги взимал, с кого хотел и сколько хотел. И вот терпение хамданов иссякло. В их квартале назревал бунт.
Даабас, повернувшись к Хамдану, сказал:
— Хамдан! Мы все думаем одинаково. Мы — одна семья. Род наш известный. У нас такое же право на землю, как у самого управляющего имением.
— О Аллах! Пронеси и помилуй! — испуганно пробормотал поэт.
Хамдан одернул абу и сказал, высоко подняв густые брови: Мы уже давно это обсуждаем. Пора от слов перейти к делу. Я чувствую, что надвигаются серьезные события.
В это время с громкими приветствиями в кофейню вошел Лли Фаванис. Рукой он придерживал край галабеи, его пыльная такия сползла до бровей. Он прямо с порога сообщил:
— Все готово! Деньги в случае необходимости будут. Все дадут, даже нищие.
Протиснувшись между Даабасом и Хамданом, Али Фаванис окликнул Абдуна:
— Принеси-ка мне чаю без сахара!
Тут он услышал, что поэт громко хмыкает, пытаясь привлечь его внимание. Али Фаванис улыбнулся, полез за пазуху, достал какой-то мешочек, из него вынул маленький сверток и бросил поэту. Потом, вызывая Хамдана на разговор, похлопал его по плечу.
— Мы можем обратиться в суд! — сказал Хамдан.
— Прекрасная мысль! — заметила Тамархенна.
А поэт, доставая из свертка кусочек гашиша, сказал:
— Подумайте о последствиях!
— Нет большего унижения, чем то, в котором мы живем, — решительно заявил Али Фаванис. — Но нас много, и с этим должны считаться! Эфенди не может пренебрегать нами, ведь мы родня и ему, и самому владельцу имения!
Поэт, многозначительно глядя на Хамдана, настойчиво повторил:
— Надо взвесить все возможные последствия.
— У меня есть смелая идея, — сразу же откликнулся Хамдан.
Все взгляды устремились на него, он продолжал:
— Надо обратиться к управляющему!
Абдун, подававший в этот момент чай Али Фаванису, усмехнулся:
— И вправду смелая идея. Придется нам потом рыть новые могилы.
— Устами младенца глаголет истина! — засмеялась Тамархенна.
Но Хамдан был настроен решительно.
— Надо идти! — сказал он. — И мы пойдем все вместе!
26
Все члены рода Хамдан — мужчины и женщины — собрались перед домом управляющего. Их возглавляли сам Хамдан, Даабас, Атрис, Далма, Лли Фаванис и поэт Ридван. Ридван предлагал, чтобы к управляющему шел один Хамдан, говоря, что их совместный приход могут счесть за бунт и устроить над ними расправу, но Хамдан откровенно сказал ему:
— Одного меня легко убить, а весь род Хамдана они убить не смогут!
Толпа у дома управляющего привлекла внимание жителей соседних домов. Из окон повысовывались головы женщин, оставивших свои дела и с любопытством глазевших на хамданов. Побросали свои корзинки и тележки бродячие торговцы. И малые, и старые недоумевали: чего надо хамданам?
Хамдан взялся за медный молоток на двери и постучал. Почти тотчас дверь открылась и на пороге появился мрачный бавваб, а из сада пахнуло цветущим жасмином. Бавваб с тревогой оглядел собравшихся и спросил:
— Чего вы хотите?
— Мы хотим видеть господина управляющего, громко сказал Хамдан, чувствуя за спиной поддержку толпы.
— Все вместе?
— Каждый из нас имеет право видеть управляющего!
— В таком случае подождите, я доложу о вас, — проговорил бавваб и хотел закрыть дверь, но Даабас успел пройти внутрь со словами:
— Будет приличнее, если мы подождем здесь.
За ним устремились остальные, словно стая голубей за вожаком. Хамдан, увлекаемый толпой, хотя и был недоволен безрассудством Даабаса, также оказался внутри ограды. Теперь все хамданы стояли на мощенной плиткой дорожке между садом и саламликом.
16
Ирфа — чай с корицей.
17
Муаллим — здесь: хозяин.