Страница 18 из 23
Паника не прекращалась даже и в шлюпке. Высокий вихляющийся матрос Кубиков орал в сторону немецкой субмарины:
– Эй, геноссе!.. Не стреляй… Мы рыбаки!..
Офицер, стоявший в рубке субмарины, приставил к губам мегафон и прокричал несколько гортанных слов. Гребцы, словно они этого и ждали, сразу навалились на весла. Несколько могучих гребков приблизили шлюпку почти к самому борту подлодки.
– Что за судно? – расслышала Ирина Павловна вопрос на корявом русском языке.
– Шхуна «Шкипер Сорокоумов».
– Как? Орокосумо?
– Со-ро-ко-у-мов! – почти хором ответило несколько голосов.
– Утоплю, но не выговорю…
Офицер неторопливо раскурил папиросу. Дыхание ветра донесло пахучий дымок ароматного табака. Люди ждали. Достав блокнот, офицер что-то записывал, изредка поглядывая на шхуну. На горизонт. На матросов. Внимательно всматривался в лицо женщины.
– Порт?
– Мурманск.
– Куда шли?
– На Новую Землю.
– Цель?
– Бой моржей и тюленей.
– Водоизмещение?
– Тысяча двести пятьдесят тонн.
– Груз?
– Ворвань.
– Капитан?
– Я – капитан. – Аркаша Малявко поднялся с банки и, стянув с головы шапку, остался стоять неподвижно. – Я капитан, герр офицер. Это мой первый рейс и… такой неудачный.
Шлюпку сильно подбросило волной. Через планширь перехлестнуло косматым ледяным гребнем. Штурман упал. Немец рассмеялся, пряча блокнот в карман.
– Вы хотите сказать – первый и последний!
Платье на Ирине Павловне промокло, прилипло к телу. Зубы стучали от холода. Глаза офицера остановились на ней, и она встретила этот взгляд, сдерживая свою ненависть.
Чей-то голос прошептал ей в самое ухо:
– Держитесь, ждать осталось недолго…
«Ждать – чего?.. Смерти?..»
– А кто эта женщина? – спросил офицер, откидывая с головы меховой капюшон.
– Буфетчица! Буфетчица! – раздаются отовсюду голоса, а в ухо продолжают шептать: – Молчите, молчите, так надо…
Снова находит тяжелый вал. На этот раз брызги долетают и до мостика субмарины. Офицер отряхивается, предусмотрительно натягивает капюшон снова.
– Компас есть? – спрашивает он.
– Есть! – Аркаша Малявко поднимает в руке деревянный нактоуз.
Командир подлодки склоняется к люку, откуда тяжко парит перепрелой, отравленной атмосферой, и долго переговаривается о чем-то со своим штурманом. Немецкие матросы, стоявшие у орудий, замерзли и теперь толкают друг друга, чтобы согреться.
– Эй, русс, – спрашивает один из них, пока голова командира находится в люке, – водка есть?..
Наконец офицер выпрямляется и вытягивает руку в сторону воображаемого берега:
– Ваш курс, если хотите остаться живы, должен быть норд-норд-ост.
Ирина Павловна слышит, как Малявко, взглянув на компас, сдавленным шепотом произносит:
– Вот гад, нарочно в открытый океан, на верную гибель посылает…
Шлюпка отходит от подлодки. И, по мере того как увеличивается расстояние, отделяющее ее от борта гитлеровской субмарины, матросы преображаются.
– Все! Дело, можно сказать, сделано, – заявляет Кубиков.
Аркаша Малявко говорит:
– Ирина Павловна, ради бога, не судите нас раньше времени. Мы должны вести себя именно так. В этом половина нашей победы. И мы это сделали. Теперь слово за нашим командиром!..
Субмарина, развернув орудие для залпа, приближается к шхуне, лежащей в дрейфе с зарифленными парусами; на шхуне не заметно никакого движения – кажется, все живое на палубе вымерло; а ведь Ирина знает, что на ней оставались люди. «Что с Прохором?..»
Аркаша Малявко скидывает мокрый реглан, под которым сухой китель. Он снимает и китель, накрывая им зябнущие плечи Ирины.
– Ирина Павловна, вам лучше не смотреть.
Но она не может не смотреть. И она – смотрит.
Первый залп заставляет ее вздрогнуть. С мачты сбивается фор-марса-рей и повисает на высоте трехэтажного дома, запутавшись в густой оснастке. Еще залп – на этот раз прямо в борт.
– Прохор! Прохор! – кричит Ирина. – Почему они не спасаются?
Матросы успокаивают ее:
– Не бойтесь, все наши спрятались, их не так-то легко выкурить изнутри. А насчет шхуны тревожиться не стоит: все трюмы пробкой забиты и деревом, она, сколько ни бей, не потонет!..
Командира субмарины, видно, бесит чрезмерная плавучесть шхуны, и он решает подойти поближе. Вздрагивая от взрывов, шхуна плавно дрейфует под ветер. К ней медленно приближается подлодка.
И вдруг палуба шхуны в одно мгновение наполняется матросами, откидываются у бортов щиты, и оттуда выползают щупальца скорострельных пушек и автоматов. Раздается частая канонада гулких выстрелов. Стрельба ведется прямой наводкой, в упор…
Субмарина затонула ровно через полминуты после того, как с палубы шхуны раздался первый выстрел: за эти полминуты подлодка успела получить столько попаданий, что и половины их хватило бы на то, чтобы разделаться с нею.
Прохор Николаевич, когда шхуна вошла в бухту колхоза «Северная заря», решил сам доставить жену на берег. Он греб двумя короткими веслами, и маленький вертлявый тузик, за рулем которого сидела Ирина, при каждом движении вперед даже выпрыгивал из воды – такую силу вкладывал в рывки весел капитан «зверобойной» шхуны.
– Теперь ты все знаешь, – говорил он, выдыхая воздух в промежутках между гребками, как боксер между ударами. – Я не имел права рассказывать тебе о своей службе. Но ты сама все увидела, все пережила вместе с нами. Мои матросы – ты уже убедилась в этом – не так уж недисциплинированны. Я горжусь ими. А то, что грязны паруса и команда не по форме одета, так это лишь маскировка… Ты меня слушаешь?
– Конечно.
– Но думаешь о другом?
– Да так… Ты удивишься тому, что я думаю.
– Ну, а все-таки?
Ирина Павловна отогнала чайку, пытавшуюся сесть ей на плечо, смущенно улыбнулась:
– Вот, знаешь, к нам в институт доставили однажды водоросль «сарагоссу» длиной около двух километров. Она была очень старая, эта водоросль, и прожила, наверное, не меньше трехсот лет. Но когда Юрий Стадухин исследовал ее под микроскопом, то оказалось, что клеточки у нее совсем молодые… Мы так и не могли отыскать в ней следов старости… Вот так же и ты, Прохор!
– Что – я?
– Разве ты не понял меня?
– Признаться, нет.
– Я говорю, что ты напоминаешь мне эту «сарагоссу». Сколько лет прошло с тех пор, как мы увиделись впервые, я уже стала далеко не молодая, вырос наш сын Сережка, а вот ты… Конечно, ты тоже изменился, – добавила она, – но все-таки в тебе осталось очень много от прежнего молодого Прохора, которого я встретила тогда… Ты помнишь когда?..
– Скажи мне, – неожиданно спросил он и стал грести тише. – Скажи, как это получилось? Ведь когда мы встретились, я был самый простой, обыкновенный парень. И выпить любил, и гулял вовсю, а ты…
– Брось, – перебила она его, – обыкновенным ты никогда не был. Ты очень прост внешне, но сказать, что у тебя простая душа, я бы не смогла. Поначалу ты и мне казался одним из тех капитанов, у которых уже выветрилось из души все… Все, что делает профессию моряка заманчивой и тревожной. Но это не так…
Со шхуны доносился стук молотков, скрип блоков – на мачту поднимали новый фор-марса-рей. Шхуна выделялась на изумрудном фоне сопок и штилевой глади залива резким силуэтом, каждая ниточка снастей виднелась отчетливо, как на хорошей гравюре.
Прохор Николаевич перевел взгляд с корабля на жену, сказал:
– Сколько лет прошло, а я иногда еще спрашиваю себя: за что же она меня полюбила?
– А ты знаешь, Прохор, – чистосердечно призналась жена, – я полюбила даже не тебя, а все то, что тебя окружало. Ты как-то оказался в центре этого окружения, и на тебе сосредоточилось все мое внимание… Ты бы хотел повторить свою молодость?
– Ради тебя – да, а так – нет, пожалуй.
– А я бы хотела. И не только ради тебя…
Еще молодой аспиранткой она приехала в Мурманск, чтобы познакомиться с рыбными промыслами на практике. Соленый запах морских водорослей; город, в котором каждый третий умеет поставить парус; обветренные парни в матросских куртках, расхаживающие по улицам в обнимку; светлые жемчужные ночи под незакатным солнцем – все это вскружило голову, и она здесь же решила навсегда связать свою жизнь с этим городом и с этим океаном…