Страница 10 из 23
– А откуда я знаю…
– Ну, а все-таки?
– Да вроде к старой границе…
– Во взводе Хаахти солдаты говорят, что, наверное, война закончилась. Так быть не может, капрал?
– Навряд ли.
– Вот и я так думаю.
Издалека донесся звук сигнала – это Суттинен приказывал подтянуться отставшим. Потом капрал уловил плеск воды и, жадно втянув ноздрями воздух, сказал:
– Река… нет, озеро! И дымом пахнет…
Он не ошибся: впереди лежало стиснутое покатыми гранитными берегами небольшое озеро; лейтенант Суттинен уже руководил посадкой на плоты, которые готовился тянуть старенький допотопный буксир.
– Путь знакомый, – сказал Ориккайнен, когда озеро кончилось и плоты втянулись в устье широкой реки. – В полдень доберемся до Киантаярви, а оттуда и до железной дороги недалеко…
– Так, выходит, на юг? – спросил Олави.
– Выходит, да…
Весть о том, что рота перебрасывается к югу, мигом облетела плоты. Солдаты заволновались. Хаахти, осторожно ступая по бревнам, между которыми бурлила вода, подошел к Ориккайнену:
– Это ты сказал, что плывем к югу?
– Я.
– Ох, и влетит же тебе от Штумпфа!
– За что?
– За то, что панику наводишь.
Ориккайнен, подложив под голову ранец, лежал на краю плота; его толстые ноги и руки были раскинуты – капрал отдыхал.
– Иди к черту! – вяло отозвался он. – Глаза-то есть, так смотри – вон солнце откуда восходит, а река эта впадает в Киантаярви с севера… Куда плывем, по-твоему?
– Ну ладно, – согласился Хаахти, – только что же нам там делать? – и он махнул рукой к югу.
– А ты это у Штумпфа спроси, – уклончиво ответил капрал и закрыл глаза.
Лесистые берега обступали реку, которая, казалось, где-то вдали смыкается наглухо. Отплевываясь горячим паром и забрасывая солдат хлопьями сажи, буксир переползал через отмели, пересекал бесчисленные озера, снова втягивался в затерянные на картах реки. Редко-редко проплывет мимо серая деревушка, еще реже встретится на берегу человек, и все леса, леса, леса…
Вот из этой-то гущи и следили за плотами неусыпные строгие глаза «лесных гвардейцев». Они чувствовали: в стране Суоми что-то произошло, но что – еще не знали, как не знали того и плывущие на плотах солдаты.
На первой же станции, куда они выбрались, царила паника. Запасные пути были уже забиты эшелонами; в ушах стояли лязг буферов, крики маневренных паровозов, ругань, свистки, повсюду царила неразбериха. Совершенно неожиданно начинали пятиться назад вагоны, под колесами сновали обалдевшие от беготни сцепщики, и пока рота Суттинена переходила пути, нескольких человек чуть не раздавил вынырнувший откуда-то локомотив.
– Нет, капрал, – сказал Олави, – война все-таки, наверное, закончилась… Иначе с чего бы все это?..
– Эй! – крикнули им из окна одного вагона. – Откуда вас сняли?
– Из-под Кестеньги, – ответил Олави. – А вас?
– Мы из Масельской группы. Нас две дивизии – вторая и пятая. Говорят, что с рубежа реки Свирь тоже снимают… три дивизии. Спешно!
– Что случилось? – спросил Хаахти.
– А вы разве еще не знаете?
– Нет, не знаем.
Солдат невесело рассмеялся, обратясь в глубину вагона:
– Кто хочет посмотреть на дурака, который еще ничего не знает?
Окна сразу облепили любопытные головы.
– Ха! Вот дурак!.. Сразу видно, что из-под Кестеньги! Просидел в лесу и не знает, что русские начали наступление!..
Проломившись в тесные двери вокзала, Суттинен сразу включился в толпу офицеров, которая осаждала начальника станции.
– Нет вагонов, нет! – клятвенно складывая у груди руки, хрипел путеец. – Господа, поймите, вагонов нет, полотно забито… Если так будет продолжаться дальше, образуется пробка…
Ему не давали говорить, прижимали к стене, трясли перед ним какими-то бумагами. Суттинен с трудом выбрался из этой толпы, отозвал в сторону одного вянрикки с университетским значком на груди.
– Рассказывайте, – сказал он. – Я сам еще ничего не понимаю толком…
Вянрикки рассказал примерно следующее: 9 июня русские начали штурм «Карельского вала». В течение нескольких часов на финские позиции были обрушены тысячи и тысячи тонн металла. Защитники новой линии Маннергейма в первый же день штурма потеряли семьдесят процентов своего состава. На следующий день пошли в атаку советские танки, окончательно прорвавшие первую линию обороны. Но осталась еще вторая – самая сильная, получившая название «Ожерелье смерти», – железобетонные колпаки дотов торчат там из земли один к одному, словно шляпки грибов в «ведьмином кольце».
– Сейчас, – закончил вянрикки на прекрасном немецком языке, – все сводится к единой цели: удержать Виипури. Надо думать, на подступах к нему русские захлебнутся в крови.
Суттинен достал пистолет и с хладнокровием, какое появлялось у него в минуту нервного возбуждения, выстрелил в потолок – наступила осторожная тишина.
– Господа офицеры, – резко воскликнул лейтенант, пряча пистолет в карман шинели. – Начальник станции не виноват. Давайте сами поможем ему. События требуют от нас спокойного решения вопросов… Вот этот состав, что стоит у самого перрона, готов к отправке?
– Готов, – ответил путеец.
– Тогда почему же он стоит?
– Впереди находится один вагон с целлюлозой.
– Надо убрать его на запасные пути.
– Но запасные пути уже забиты.
– Расчистить!
– Для того, чтобы их расчистить, херра луутнанти, требуется убрать этот состав у перрона, о котором вы говорили вначале…
– Черт возьми! – вскипел Суттинен. – Я не диспетчер, я солдат, и, если это нужно для целей войны, я сковырну вагон с целлюлозой под откос!
Так и сделали. Мешавший вагон столкнули с насыпи, и вторая дивизия Масельской группы начала свой путь; вдогонку за ней двинулась пятая. Станция заметно опустела, на запасных путях скоро остались только теплушки и задыхающийся паром локомотив какого-то акционерного общества гранитных разработок. Его впрягли в наспех составленный эшелон, и два взвода – один Ориккайнена, другой Хаахти – очутились в тесной вонючей теплушке.
– Ничего, доедем, – сказал Суттинен, решивший в этот день не пить водки и быть поближе к своим солдатам. – Доедем и устроим большевикам кровавую баню. Перкеле! Они зароются в землю, эти проклятые рюссы, и пролежат до следующего года. Это не так-то легко – встать под огнем наших дотов… Капрал, ты сидел в «зимнюю кампанию» вместе со мной в доте «Миллионном» – ты, конечно, не забыл, как покраснел перед амбразурами снег, когда москали пошли в атаку!..
Ориккайнен молча кивнул, и Суттинен, запустив руку под ворот мундира, чтобы нащупать амулет, продолжал:
– Ха! На этот раз русским не видать нашего Выборга. Город превращен в крепость, недаром на его гербе изображена Viipurin Li
Когда паровоз брал воду, Суттинен выпрыгнул из теплушки, пошел в офицерский вагон. Олави с бутылкой молока в руке остановился в распахнутых дверях. С хрустом разгрызая «фанеру» и запивая ее молоком, солдат усмехнулся.
– Теппо, – позвал он, – посмотри, кто нас охраняет… Боятся, что разбежимся!
На перроне, выстроившись в безупречно ровную шеренгу, стояли немецкие солдаты. Их плоские штыки светились тускло и мрачно. Лица гитлеровцев, наполовину закрытые козырьками касок, белели смутными пятнами. Немцы стояли на досках перрона твердой, уверенной в своей силе стеной и не шевелились…
Вдали замер гудок. Поезд тронулся. Олави одним глотком допил молоко и, злобно выругавшись, запустил бутылкой в немецкого фельдфебеля, стоявшего на правом фланге.
1
Выборгская крепость.