Гнев

— Шанго![50] — воскликнул он, показывая на пачку сигарет. — Шанго! — повторил он и показал большой палец правой руки. — Подарок от населения. Нам много подарков присылает население. Нас не забывают.

— Шанго, шанго! — зашептали слушатели. — Так, так. Говори, однако, дальше.

— Говори только подробно, — опять вставил Ли Пин.

— Ну, так вот, когда пошли их танки, стало нам очень страшно. Пушек у нас тогда против этих танков еще не было. И они шли на нас, не останавливаясь. Они были уже совсем близко, когда мой товарищ, тоже молодой боец, вдруг пополз навстречу танкам с двумя связками гранат.

Я думал, что он с ума сошел, и хотел его удержать. Но он даже не оглянулся на меня. А танков было штук пять. Впереди шли два, совсем рядышком, и оттуда нас обстреливали из пулеметов. Вдруг этот мой товарищ, — а он уже был близко к передним танкам, — вскочил на ноги и — раз! — швырнул под один танк связку гранат. Еще не раздался взрыв, а он уже бросил вторую связку под другой танк.

Когда гранаты взорвались, танки подскочили вверх, а потом перевернулись и упали на землю, изуродованные. Когда наши бойцы увидели это, все бросились в атаку. Пошел с ними и я. Но сгоряча я забежал далеко вперед, и вот там японцы меня ранили в плечо и в руку. А когда я упал, то один из японских танков, торопясь обратно, переехал мне ногу до колена, раздавил ее.

Но самое главное было, конечно, с моим товарищем — героем. Уничтожив два вражеских танка, он погиб под японским огнем. Вся армия наша восхитилась его поступком, и теперь многие делают так же, как и он: смело идут против японских танков. Молодой он был парень, но храбрый. Знал, что идет на смерть, и пошел.

— Почему не скажешь ты нам его имя? — спросил Ли Пин.

— Разве я не сказал? — забеспокоился боец. — Он крестьянин, из Таянского уезда, из вашего, а имя его — Чжоу Дя-ю. Теперь он известен всему народу — национальный герой!

Боец замолк. В фанзе было тихо. Все склонили головы и потом сразу, будто сговорившись, повернулись к стене, где стояла старуха Чжоу Тун. Это была мать героя. Из глаз ее лились слезы, и казалось, что она всем телом своим вдавилась в стену, так тесно прижалась она к ней спиной.

— Сын мой, — прошептала старуха, — я плачу…

Люди задвигались, освободили ей место на канах. Старуха села рядом с бойцом. Лицо ее почернело и еще больше сморщилось Она тесно сжала губы и не рыдала, но слезы все еще бежали из глаз ее.

— Сын мой!.. — едва слышно шевельнула она губами.

— Он был настоящим героем, бойцом за нашу родину, — с гордостью произнес раненый.

— Вот и некому будет позаботиться о душах наших предков. Ведь он был у меня самый младший. Я плачу…

Голос старухи дрогнул. Окруженная односельчанами, она сидела на канах, прямая и крепкая.

— Он был очень добрым и смелым, — точно вспоминая что-то, сказала старуха.

— Он был настоящим сыном народа, вот что! — воскликнул старик Ли Пин и положил свою большую руку на плечо Чжоу Тун.

— Страна еще не спасена, а одного сына уже нет. — Старуха резким движением отбросила со лба коему седых волос. — Значит, ты был в том бою? — повернулась она лицом к раненому.

— Да, мать, я был там с твоим сыном, и я горжусь этим.

— Для того чтобы победить врага, нужно отдать много крови, — сочувственно произнес Ли Пин.

— У меня осталось еще четыре сына, — вдруг поднялась Чжоу Тун. — Они отдадут свою кровь, чтобы спасти наш народ от японского рабства!

Старуха прижала голову раненого бойца к своей груди.

— Сын мой, — прошептала она, — я плачу…

Но теперь ее глаза были сухими, лицо заострилось и отвердело. В фанзе было тихо. Крестьяне почтительно молчали, уважая горе старухи Чжоу Тун, матери героя Чжоу Дя-ю…

Трупы павших в бою солдат и офицеров сжигали на большом поле. Вокруг ровными рядами, четырехугольником построилась вся бригада; даже легко раненные притащились из полевого лазарета, чтобы присутствовать при этой торжественной церемонии. Сжигали долго.

В центре четырехугольника суетились священники, офицеры. Прямо на землю ставили маленькие фанерные ящички, обтянутые кусочками белой марли[51]. Это были урны с прахом павших в бою. Число их все увеличивалось. Наконец, когда все трупы были сожжены, священники пошли вместе с командованием бригады вдоль урн. Священники негромко приговаривали, офицеры шли молча. Командир бригады вышел в центр поля и обратился к солдатам с речью. Где-то в задних рядах зашумели.

— Солдаты! Мы выполняем великую миссию, возложенную историей на Японскую империю. Мы завоевываем Азию для того, чтобы покорить весь мир. Никакие жертвы не должны беспокоить вас…

Протолкавшись сквозь ряды, на поле выбежал офицер разведки. Подойдя к генералу, он прервал его речь и тихо доложил ему:

— Шестая бригада требует немедленной помощи. Китайцы угрожают ей полным разгромом. Она несет огромные потери.

Генерал, не окончив своей речи, махнул рукой, подозвал к себе офицеров и приказал выступать. Батальоны строились в походные колонны здесь же, на поле, и поспешно уходили в сторону шоссейной дороги Шанхай — Нанкин. Солдаты проходили мимо командира бригады и стоявших возле него офицеров. Генерал задержал две роты последнего батальона и приказал им сопровождать урны с прахом японских солдат и офицеров[52].

— Возьмем Нанкин, оттуда отправим их в Японию, — бросил он командирам рот.

Генералу и офицерам, сопровождавшим его, подали легковую машину, и они поехали тоже в сторону шоссе.

Солдаты расположились на поле, возле урн. Был полдень, солнце сильно припекало, солдаты потели. Вызванные грузовики прибыли лишь часа через три. Их нагрузили урнами доверху, и они медленно покатили через поле в сторону шоссе. Командиры рот забрались в кабины шоферов, а солдаты с унтерами и лейтенантами форсированным маршем двинулись за ними. На разбитом снарядами шоссе грузовики высоко подпрыгивали, поднимая тучи густой, едкой пыли. Урны от тряски падали на землю, и процессия задерживалась. Солдаты заново увязывали белые ящички.

Вскоре нагнали обоз бригады. Начальник обоза, размахивая руками, рассказывал офицерам:

— Китайцы отступили. Оказывается, кроме нашей бригады, на помощь шестой пришла вся восьмая и тринадцатая дивизии. Китайцы этого не ожидали. Теперь сражение идет уже на окраинах Нанкина. Теперь надо ехать прямым путем в город…

Возле переднего грузовика с урнами стоял на-часах молодой солдат Кендзи Мицухара. Он безучастно слушал торопливую болтовню начальника обоза, переминаясь с ноги на ногу.

«Теперь прямо в Нанкин, — думал он. — Очень хорошо. Значит, правду говорили, что войне этой скоро будет конец. Взять только Нанкин! Правда, сперва говорили так же, когда Шанхай брали. Нанкин в Китае — все равно, что в Японии Токио. Это, конечно, верно: если взять Нанкин, тогда войне будет конец. И тогда домой. Очень хорошо это — домой!»

Взгляд Кендзи упал на урны, обвязанные белой марлей. Они горой высились на грузовике.

«Интересно, где урна Ито Мосабуро, — на этом грузовике или на другом? Все-таки мы очень дружили, да и из одной деревни. Дома спрашивать будут, а что я им скажу? Убит во славу императора, и все».

— Однако китайцы не такие уж трусливые, как наши офицеры говорят. Вот сколько положили наших! — Кендзи с грустью посмотрел на грузовики с урнами.

Последние слова Кендзи произнес вслух и поэтому испуганно взглянул на разговаривавших офицеров. «Не слышали! — облегченно вздохнул Кендзи. — Лучше и не думать об этом», решил он.

Внезапно сверху зашумели моторы самолетов.

— Это наши! — радостно закричал начальник обоза. — Они возвращаются из Нанкина: отбомбили.

Все подняли головы к небу. С востока приближались самолеты. Их было девять, они летели низко, тесной стайкой. Лучи закатного солнца обесцветили плоскости машин, глазам было больно смотреть на них. Самолеты снизились еще больше. И вдруг сразу в нескольких местах упали бомбы. Взрывы, следовавшие один за другим, вырывали огромные ямы, высоко подбрасывали в воздух грузовики.

50

Шанго — хорошо. В Китае есть сигареты марки «Шанго» (на коробке изображен большой палец правой руки).

51

Белый цвет является в Японии цветом траура.

52

Согласно традиции, тела погибших за пределами Японии японцев сжигаются и урны с прахом отправляются в Японию. Особенно сильна эта традиция в армии и во флоте.