Гнев

— Не успеете соскучиться по Японии — и опять уже дома.

Это действительно забавно: четырехнедельная война! Правда, генерал сказал еще, что эта война только начало, а потом уже пойдут великие войны за освобождение Азии и объединение ее под властью нашего императора. Мне понравились его последние слова, обращенные к нам (я стоял очень близко к нему):

— Офицеры! Император, вся нация смотрят на вас с надеждой и упованием. Так выполните же свой долг, как подлинные самураи!

Он смотрел прямо. Чувство гордости охватило меня. Я хочу умереть, как самурай, за императора и империю!

После речей я опять беседовал с Сиракава. К нам подошел Ватанабэ. Я, кажется, начинаю понимать, как можно вернуться с этой войны с деньгами. Они принимают меня в свою компанию. Нас будет только трое. Остальные пусть сами позаботятся о себе.

Я всегда считал, что война для военного человека — счастье, богом данный случай, как говорит наш знаменитый генерал Араки[39]. Удивительная вещь, между прочим: такой великий генерал — и не у дел. Непонятно. Я спросил об этом у моих друзей. Ватанабэ грубо сказал о нем: «Старый болтун». Сиракава, наоборот, восхищен генералом и недоволен, что его не пускают к власти. Он сказал еще, что офицерство поможет генералу Араки в нужную минуту.

Итак, через три дня на фронт. Банзай! Лейтенант Хякутаке клянется вернуться из Китая капитаном. И, чего уж говорить, никто не осмелится тогда усомниться в моем подлинном самурайском духе. Держись, варварский Китай!..

2 ноября 1937 года. Пекин.

Мы уже десять дней находимся в Пекине. Паршивый город. Есть чайные домики, но куда им до Иосивары! Вообще, здесь далеко не гостеприимно. Население смотрит на нас, как на зверей, с ненавистью. Ну, да ничего, мы достаточно усмиряем их.

Если бы отец знал, какой суммой я обладаю сейчас, он лопнул бы от зависти. Я напишу ему, пускай этот скряга знает! Ему станет стыдно за то, что он меня, императорского самурая, держал в нищете.

Сиракава бесподобен. Мы разделили девяносто тысяч иен. Каждому по тридцать тысяч. Я намеренно перевел деньги в Токио, в банк, на мое имя. Пускай накапливаются. А дело до смешного простое. Сиракава проследил огромную партию опиума, которую китайские купцы вывезли из Тяньцэина в Пекин. Я с командой солдат арестовал этот груз и китайских купцов. Ватанабэ сейчас же продал опиум нашим японцам, живущим в Пекине, за наличные деньги. Все здорово заработали. Особенно наши японцы. Ватанабэ получил с них девяносто тысяч, а опиума там, по меньшей мере, на триста тысяч. Кстати, я отпустил китайцев и взял с них «штраф» — пять тысяч местных долларов. Если так будет продолжаться, мне не понадобится богатый дядюшка.

Город противный, пыльный. Очень неспокойно на улицах ночью. Но я весьма осторожен. Теперь было бы совсем глупо погибнуть здесь. Население ночью подстреливает наших людей на улице. Поймать этих бандитов почти невозможно.

Наш консул любезно пригласил офицеров на экскурсию, осмотреть древние памятники. Я не поехал, неинтересно. Лучше нашего озера Бива или нашей горы Фудзияма ничего нет. Пускай идиоты смотрят.

Хорошо бы выкупить Ханиму и доставить ее сюда. Жаль, что я не знаю, как долго мы здесь пробудем.

Сиракава говорит, что сейчас труднее стало предпринимать что-либо. До нас в этом городе перебывало столько воинских частей, что он почти обнищал. Жалко…

21 ноября 1937 года. Пекин.

…Очень не хочется покидать этот город. Я к нему так привык. Все жалеют, никому не хочется уезжать. Полк отправляется на позиции, словно императорская армия не может обойтись без нашей помощи. Мне кажется, командир тоже не хочет уезжать. Он здесь недурно устроился, ему немало перепало от некоторых операций. Между прочим, я впервые попадаю на позиции.

Офицер императорской армии должен испытать все: надо быть самураем. Генерал Ноги[40] даже в частной жизни был самураем. Когда умер император Мейдзи, он мужественно последовал за ним: он сделал себе сэппуку[41]. Ну, что ж, я бы так же поступил на его месте. Нет ничего краше в жизни, как умереть мужественно и достойно, как самурай.

Ватанабэ посмеивается надо мною. Он говорит, что фронт можно сравнить только с адом: нет ничего горше. Очень странно слышать такие слова от доблестного офицера-самурая.

Сиракава молчит. Последние дни он вообще молчит. В нашей группе только у меня у одного хорошее настроение. Правда, и меня беспокоит будущее. С фронта приходят самые разноречивые сведения: официально сообщают об успехах, а на родину ежедневно отправляют огромные транспорты раненых и убитых. Сиракава говорит, что это в порядке вещей. Может быть, конечно…

Вчера у нас в полку был капитан Окада. Он прибыл с фронта, из-под Нанькоу (это горный проход недалеко от Пекина). Имеет два ранения. Говорит мало и непонятно. Когда я просил его рассказать о фронтовой жизни, он, усмехнувшись, сказал: «Приедете на. фронт, узнаете! Не торопитесь!»

Сегодня вечером будет известно, куда именно нас отправляют. Как видно, под Нанькоу было жаркое дело. Рассказывают, что в деле под Нанькоу участвовало две наших дивизии. Целый месяц, изо дня в день, велись упорные, кровопролитные бои. Когда же наконец наши части заняли весь проход Нанькоу, то выяснилось, что его защищал всего лишь… один китайский полк. Это какой-то дурной сон! Оттуда прибыло уже два эшелона раненых. Раненые офицеры, получив отпуск, возвращаются в Японию как герои. О них пишут все газеты, печатают фотоснимки. Очень трогательно…

4 декабря 1937 года. Баодин.

Ну вот, я и прошел боевое испытание. Друзья поздравляют меня. Я вместе с Ватанабэ и со всей ротой преследовал так называемых китайских партизан; они отбили у нас обоз. Но это, конечно, не партизаны, а форменные бандиты. Они замучили нас. Только к вечеру нам удалось настигнуть их. Завязался упорный бой. Они залегли в ложбинку. Мы покрыли их пулеметным огнем.

В общем, мы уничтожили отряд бандитов начисто. Ни один не ушел. В ложбинке осталось двадцать трупов. Было два тяжело раненных. Ватанабэ приказал пристрелить их. Это просто сумасшедшие люди. У них не было ни одного пулемета, только старые ружья. Они сумасшедшие, упорные и безжалостные. Ватанабэ говорит, что они весьма коварны.

Война, оказывается, не столь ужасна, как об этом твердят некоторые люди. Они, очевидно, попросту трусы. Правда, наши потери значительны: в роте десять человек убитых и четырнадцать раненых. Зато больше эти китайские варвары нас не побеспокоят. На обратном пути Ватанабэ приказал сжечь деревню. Это совершенно справедливо: население должно уважать императорскую армию и не поддерживать антияпонские элементы.

Я очень доволен. Боевое крещение дано. Я на самурайском пути. Банзай! Сегодня вечером полковник угощает офицеров ужином. Говорят, будет сюрприз.

13 декабря 1937 года. В походе.

Мы оставили Баодин по стратегическим соображениям. Ну, просто потому, что тыл у нас оказался отрезанным китайскими войсками. Днем мы встретимся с бригадой генерала Мацуоки и повернем обратно к Баодину. Вот уж зададим жару этим коварным варварам!..

В Баодине пришлось оставить некоторые вещи — всякие новые приобретения. Очень жалко. Китайцы, наверное, разворуют все. Этот старый дурак, полковник, приказал ничего не брать с собой. Мы оставили город очень быстро и очень неожиданно: китайцы были уже в окрестностях. Ватанабэ тоже жалеет о вещах: у него было много дорогих шелков, серебряные статуэтки.

Поход весьма утомителен. Я считаю, что офицерам должны дать автомобили. В конце концов, мы основа, суть армии. Следовало бы не выматывать наши силы и энергию. Командование, конечно, не думает об этом. Дали полковнику машину, а о нас забыли. Совершенно несправедливо.

3 января 1938 года. Баодин.

Я заметил у себя новую черту характера: я стал быстро привыкать к китайским городам. Даже этот грязный, запущенный Баодин мне начинает нравиться. Наш полк сейчас в резерве. Всего на два дня. Все очень измотались…

39

Генерал Араки — лидер военно-фашистского лагеря Японии. В 1938 году получил пост министра просвещения.

40

Известный японский генерал Hoги — участник японо-китайской войны 1894 года и русско-японской войны 1905 года. После смерти императора Мейдзи в 1912 году Ноги покончил самоубийством в знак преданности императору. Ныне Ноги прославляется японскими фашистами как образец самурая.

41

Сэппуку, или харакири, — самоубийство путем вспарывания живота.