Блеск и будни

Насколько сильно различаются эти два человека. Так же, как мирный берег Шотландии отличается от сумасшедшей денежной гонки Нью-Йорка. Надевая бриллиантовые сережки, которые подарил ей Алекс, она думала, кто же такой этот Джим.

— Ну, Алекс, приятель, я готов есть такой суп до Страшного суда, особенно когда рядом находится ваша жена, самая красивая женщина на свете, — воскликнул Джим Фиск-младший часом позже, когда Алекс ввел толстенького, с иголочки одетого бывшего циркача в гостиную. — Господи, да она же просто королева! Настоящая королева! Миссис Синклер, мадам, хотя я и родился 1-го апреля, в день дураков, я никогда не говорю неправду. Когда я смотрю на ваше прелестное личико, то как будто слышу божественную музыку, как будто начинают звучать золотые струны! Этот день на всю жизнь останется в моей памяти, потому что я увидел саму Венеру!

Лиза чуть не рассмеялась от этой тирады, произнесенной с гундосым вермонтским акцентом нараспев. Джиму Фиску было двадцать семь лет. Его отличали голубые глаза навыкате и отвисшие, как у моржа, усы. На его мясистых пальцах были нанизаны три золотых кольца с бриллиантами, на шелковом галстуке была булавка с бриллиантом, а огромный живот опоясывала золотая цепочка от часов.

— Ну, что вы. Спасибо, мистер Фиск, — сказала она, с трудом сдерживая смех.

— Алекс, я думал, что ты просто хвастался за обедом, но оказалось, ты говорил истинную правду. Ты женился на самой красивой женщине во всем Нью-Йорке. Послушай, мне нравится и твой дом, — добавил он, оглядывая вычурную гостиную, которую Алекс снял вместе с мебелью. — Очень любопытное помещение, с хорошим вкусом и на Пятой авеню. Я слышал, что Пятая авеню шикарное место и цены тут очень высокие.

— Да, для недвижимости это просто находка, цены постоянно растут, — согласился Алекс.

— Мистер Фиск, хотите хереса перед обедом? — спросила Лиза, садясь на скамеечку.

— Хереса? — фыркнул он. — Черт подери, мадам, разве это выпивка для настоящего мужчины? Налейте мне либо виски, либо чистой воды. Есть ли у вас ром, Алекс? Меня что-то потянуло на рюмку хорошего старого рома.

— Рома у меня нет, но есть хорошее довоенное американское виски «Бурбон».

— Бурбон! Отлично! Ну, так вот, мадам, — он втиснулся в довольно хрупкое на вид кресло, — поскольку вы иностранка, то скажите, что вы думаете об этой дурацкой войне, которая у нас тут идет? А? И я называю ее дурацкой, потому что разве это не глупость стрелять друг в друга? Я думаю о Джонни-мятежнике как о своем брате, хотя он готов снести с меня голову. Но похоже, что назревает настоящая битва при Фредериксбурге, верно? Не знаю, удастся ли нам выиграть хоть одно сражение. Не-ет. Подумать только, Север не выиграл ни одного сражения! Что вы оба думаете об этом, Алекс? Хотите пари? Ставлю три против одного, что дядя Сэм подожмет хвост перед повстанцами.

— Хотите на сто долларов?

— Идет.

Лиза подумала, какой цинизм, что двое мужчин призывного возраста держат пари на исход битвы, которая обещает быть кровавой, но решила попридержать язык.

— Ну, что ты думаешь о толстяке Джиме Фиске? — спросил ночью Алекс, когда раздевался, чтобы лечь в кровать.

— Он — клоун, — ответила Лиза, которая уже лежала в кровати. — И не то чтобы высокомерный сноб, а просто в высшей степени вульгарный человек.

— Да, конечно, он вульгарный. Просто парень из Вермонта с инстинктами бенгальского тигра.

— Ты обратил внимание, как он вел себя за столом? Он держал вилку так, как будто это кинжал. И мне пришлось просить простирать скатерть дважды, так он извозил ее курятиной. А отрыжка!

Алекс засмеялся, надевая свою красную фланелевую ночную рубашку.

— Он когда-то работал в цирке, поэтому его нельзя назвать утонченным человеком. Но в Вашингтоне он зарабатывает миллионы, работая на магазины Джордана и Марша в Бостоне.

— Там ты с ним и познакомился?

— Да.

— Он так же наживается на войне, как и ты?

— Точно так же. — Он забрался в широкую кровать и лег рядом с ней. — Знаю, что он неотесанный, но на Уолл-стрите все такие, и из того, что он говорил за ужином, можно сделать вывод, что он не изменится. Просто темнеет в глазах, когда думаешь, какие они себе сколачивают состояния.

— У меня голова идет кругом, когда я думаю, какие ты себе зарабатываешь деньги там, в Вашингтоне. Ах, Алекс, не можешь ли ты остановиться, не проворачивать свои делишки с правительством? Разве у нас не достаточно денег?

— А сколько надо денег, чтобы их стало достаточно? — отозвался он, холодно глядя на нее.

— Ты сказал мне, что мы заработали в этом году больше двух миллионов долларов. Мне кажется, что этого довольно.

— Мне сказали, что командующий военно-морским флотом тянет на пятьдесят миллионов или даже больше, но это не останавливает его — он пытается заработать еще больше. Деньгам нет предела. В этом суть нашей страны: зарабатывать деньги. И чем больше вы заработаете, тем больше вам хвала.

— Никогда не слышала ничего более абсурдного. Значит, ты считаешь, что командующий Вандербилт лучше тебя?

— Да, во всяком случае, он лучше как бизнесмен. Но он старый, а я молодой. Когда-нибудь и я достигну его показателей, и, может быть, легче всего сделать это на Уолл-стрите.

Она вперилась в него взглядом.

— Я начинаю понимать тебя — по-настоящему понимать тебя — впервые за все время. Деньги — это бог для тебя, верно?

— А разве есть что-либо более возвышенное?

Она привернула керосиновую лампу и закрыла плечо пуховым одеялом, повернувшись к мужу спиной.

— Спокойной ночи, Алекс.

— Подожди минутку! Ты рисуешь меня каким-то жадным чудовищем, потому что мне нравится зарабатывать деньги! А сама ты разве не любишь деньги?

— Не хочу больше разговаривать об этом.

— Ну а я хочу! Повторяю, разве ты не любишь деньги?

Она села на кровати и опять вывернула фитиль лампы.

— Да, конечно, деньги я люблю, — ответила она. — Но я не схожу по ним с ума. Неужели ты не замечаешь, что за шесть недель нашей совместной жизни ты только и знаешь, что говоришь о деньгах? Тебя больше ничто не интересует: ни искусство, ни книги, ни музыка, ни любовь…

— Я люблю тебя! И люблю Аманду!

— Только чудовище может не любить Аманду, а меня ты любишь потому, что тебе нравится показывать меня, как будто я новое модельное платье, которое появилось в твоем магазине.

— Боже! Что ты говоришь!

— Но это же правда, Алекс. У тебя много замечательных качеств. Не стану отрицать этого. Но то, что тебе известно о любви, можно написать на одном из ценников одежды в твоем магазине «Синклер и сын».

— Ах, вот как? А Адам Торн, конечно, знает все о любви? — Голос его прозвучал тихо и злобно.

— Адам Торн и есть воплощение любви.

— Вот почему ты без энтузиазма относишься к моей близости с тобой в постели? — прошептал он. — Потому что ты все еще любишь этого проклятого англичанина?

— Мне не очень нравится половая близость с тобой, потому что ты делаешь это очень быстро, как во время распродажи в своем магазине «Синклер и сын». У Адама это получалось как симфония. А твоя близость — это минутный вальс.

Его бледное лицо совсем посерело.

— Чертова баба! — прошептал он. — Будь ты проклята!

Он сбросил с себя одеяло и вылез из кровати.

— Прости, Алекс… мне не надо было говорить этого.

— Минутный вальс! — фыркнул он. Взяв покрывало с кресла, он направился к двери.

— Я буду спать внизу, — сказал он. — Мне одному вполне подойдет «минутный» вальс!

Он хлопнул дверью, выйдя из комнаты. Лиза вздохнула и закрыла глаза. Через двадцать минут, когда она уже задремала, она услышала, как открылась дверь. Она села на кровати. Свет от газовых фонарей на Пятой авеню проникал через окна, неясно освещая комнату. Она увидела Алекса, одетого в ту же ночную рубашку. Он встал на колени возле кровати.