Блеск и будни

— Хочешь ли ты взглянуть на то, что осталось от твоего мужа?

Она прикусила губу. Наступил момент, которого она больше всего страшилась.

— Только если ты сам хочешь, чтобы я посмотрела.

Клейтон закрыл глаза, взялся за простыню и, приподняв, отвел ее в сторону. Шарлотта взглянула и ухватилась за спинку койки.

— Симпатично, не правда ли? — спросил он, открывая глаза, чтобы взглянуть на нее.

— Это повязка чести, — хрипло произнесла она. — Конечно, хотелось бы, чтобы этого не произошло, но… ах, дорогой Клейтон, ты должен гордиться этим. Все будут знать до конца твоей жизни, что ты принес большую жертву ради славного дела.

— Любопытно знать, — заметил он, — насколько славным является в действительности это дело.

Шарлотта напряглась, вспомнив о письмах, которые он писал ей из Принстона.

— Неужели у тебя опять возникли сомнения? — воскликнула она. — После всего, что ты пережил, после того, как проявил храбрость, конечно, твоя вера в то, за что мы сражаемся, не могла поколебаться!

— Особой веры у меня никогда не было, и ты знаешь это.

— Но, Клейтон, в этом доме много людей, которые отдали так много…

— Многие из них пошли на эту войну потому, что искали хорошей потасовки и горели желанием попалить с близкого расстояния в янки. Большинство людей не задумываются над тем, за что они воюют, они просто воюют.

— Не верю своим ушам, — поперхнулась она.

— Ну, поверь, Шарлотта. Ты и практически все другие южане отказываются признать, что черные люди тоже разумные существа, совершенно такие же, как мы с тобой. И дьявольски аморально одному человеку владеть другим. Все очень просто. Из-за этого, собственно, и идет война, а наше дело неправое. Я потерял ногу, борясь за несправедливое, аморальное дело, поэтому не трещи здесь о «славном деле», или о нашем южном «образе жизни», или о «нашей правопреемственности», или о чем-то там ином. Эта война из-за рабства, и мы неправы. Точка.

Шарлотта хлопнула в ладошки, прижала их друг к другу, зажмурилась, подняла лицо к потолку, зашевелила губами.

— Что такое ты делаешь? — спросил Клейтон.

— Я молюсь Всемогущему Господу, чтобы он вернул твоему сердцу истину и благоразумие.

— Ну, ты зря тратишь свое время и испытываешь терпение Господа. Если Господь и займет чью-то сторону в этой дурацкой войне, то надо считаться с фактами: вероятно, он станет на сторону янки.

Ее глаза засверкали, когда она открыла их.

— Я приехала сюда, чтобы выразить свои чувства любви и гордости за своего мужа, которого я считаю героем, — произнесла она сурово. — Хотя какой-то безумный, извращенный дьявол временно лишил тебя здравого ума и нормальной речи, я буду продолжать думать о тебе и уважать тебя за то, каким ты был. И я бы добавила, Клейтон, Боже тебя упаси говорить об этом… предательстве еще с кем-либо, особенно с моим отцом.

— Я отдал свою левую ногу за Конфедерацию и поэтому могу говорить все, что мне угодно! А теперь тебе лучше уйти. Я не намерен скандалить с собственной женой.

Она закрыла рот руками и ударилась в слезы.

— О, как ужасно! — всхлипнула она. — Мой собственный муж говорит, как… как проклятый янки!

Схватив сумку, она подбежала к двери и выскочила из комнаты. Клейтон вздохнул. Засунув руку в ящик тумбочки, он вытащил небольшую металлическую фляжку. Отвернув пробку, приложил ее ко рту и сделал большой глоток. Откинулся на подушки, позволяя виски пропитать весь его организм.

Потом он сделал еще один большой глоток.

Дулси медленно гладила его ягодицы, массируя кожу.

— Мисс Пруитт сказала, чтобы я больше не мыла вас, — шептала она, прикасаясь обнаженными грудями к спине Клейтона.

— Поэтому, думаю, нам только и остается, что заниматься сексом.

Была полночь. Окна открыты, но ветерка почти не чувствовалось. И Дулси, и Клейтон были голые и скользкие от пота. Он лежал на кровати лицом вниз, а она полулежала на нем.

— Тебе нравится заниматься сексом с Дулси?

— Да, — шепотом ответил он. Хотя он был сильно расстроен сегодняшней ссорой с Шарлоттой, он все равно чувствовал вину за то, что предает ее. Но Дулси пробудила в его искалеченном теле такую сексуальность, которую не смогла пробудить в нем Шарлотта, даже когда он был цел и невредим.

— Доктор Мейнворинг сказал, что у тебя хорошо получается с костылями, — продолжала она. — Довольно скоро ты сможешь вернуться домой к мисс Шарлотте. Будешь ли ты скучать о Дулси?

Он резко вздохнул. В нем опять поднималось желание.

— Да, — прошептал он.

— Мисс Шарлотта не такая легкомысленная, как Дулси, правда?

— Не такая.

— И держу пари, что не такая же хорошая в кровати, ха?

— Верно.

— Конечно, я узнала массу приемов у мисс Роуз. Тебе нравится, как это делает Дулси, да?

— Да.

— Повернись, дорогуша. Я опять доставлю тебе удовольствие. Ты позабудешь о своих болячках.

Она откинулась, а он повернулся на спину. Он находился в состоянии сильнейшего возбуждения. Он знал ее грязные и низкие приемчики, и ему было просто неловко за себя, до чего они ему нравились.

Она наклонилась над ним и стала лизать его культю с большим сладострастием. От этого он чувствовал себя не таким калекой, как будто она восприняла ампутацию без всякой брезгливости.

Потом ее язычок медленно двинулся направо.

— Посмотри на счастливую семью, которая опять собралась вся вместе! — обратилась Дулси к Роско. Они стояли на улице возле особняка на плантации «Эльвира» и смотрели, как Зах и доктор Мейнворинг помогают Клейтону допрыгать на своих костылях к открытой коляске. В коляске сидели и тоже наблюдали за происходящим Шарлотта и ее мать, обе под зонтиками от солнца. Во второй коляске сидел Брандон Карр. Из открытых окон госпиталя высунулись солдаты Конфедерации. — Посмотри-ка на жену Клейтона, какая высокомерная, — продолжала Дулси. — Подождем, что она скажет, когда узнает о моем небольшом подарочке ее мужу.

— О чем ты говоришь, Дулси?

— Если у нее когда-нибудь и родится ребенок от Клейтона, то он будет с двумя головами.

— С двумя головами? Да ты спятила!

— Об этом мне рассказала мисс Роуз. Белые люди, у них есть болезнь, которую они называют сифилис, когда у них все внутри гниет, сводит их с ума и потом убивает их. Мисс Роуз сказала мне, что от такой болезни страдают только белые, что она неизлечима и передается через половой акт. И она сказала, что все ее девушки заражены этой болезнью. Поэтому, думаю, я передала эту болезнь большому герою войны конфедератов, капитану Клейтону Карру. Это и есть месть Дулси. Погляди-ка, он смотрит на меня, как влюбленный щенок, а его жене все это очень не нравится.

Дулси причмокнула. Коляска тронулась, Клейтон оглядывался на Дулси, но Шарлотта опустила свой зонтик, чтобы он не мог ее увидеть.

Роско схватил Дулси за запястье.

— Ты хочешь сказать, что у тебя сифилис? — прошептал он.

— Угу.

— Но это значит, что я схватил его от тебя!

— Это неважно. Нам это не опасно.

— Ах ты глупая черномазая…

— Не называй меня так!

— Ни черта ты не понимаешь. Мисс Роуз так сказала тебе, чтобы ты не боялась. Но если ты подхватила эту болезнь, то она перешла ко мне, к масса Клейтону тоже. Поэтому мы все трое свихнемся и у нас будут двухголовые дети.

— Роско, ты ни шиша не знаешь. Мы в порядке. А теперь отпусти мою руку.

Отпустив ее руку, Роско врезал ей такую сильную затрещину, что она свалилась на куст роз.

Теперь настала очередь Дулси вытаращить глаза.

— Моя дорогая Сибил, — говорил в это время мистер Дизраэли, находившийся в бальном зале Понтефракт Хауза. — Вас можно поздравить. Бал получился таким же блестящим, как и те, что я описываю в своих романах. Если вы не проявите сдержанность, то можете стать ведущей дамой Лондона.

— В ваших устах это звучит как что-то страшное, Диззи, — отозвалась Сибил, которая просто сияла в шелковом платье, изготовленном Люсьеном Делормом. В ее каштановых волосах сверкала тиара Понтефрактов, целая россыпь бриллиантов и изумрудов, принадлежавших когда-то бабушке Адама. А на ее стройной шее красовалось великолепное новое ожерелье тоже из бриллиантов и изумрудов, которое было специально изготовлено для нее у Аспри. За это ожерелье агент Адама — мистер Лоуери — выслал чек на пятнадцать тысяч фунтов стерлингов.