Страница 360 из 375
Внимание учеников Цзэн Го-фаня стала привлекать и Япония, вставшая после реформ Мэйдзи на путь современного развития. На японские темы писал У Жу-лунь («Предисловие к „Карте мира“ Ядзу Масанага», «Предисловие к „Очерку образования в Японии“»). Проводившиеся японцами социальные преобразования, приобщение страны к западной цивилизации побуждали тунчэнцев другими глазами взглянуть на проблемы Китая.
Усилившийся интерес к Западу создавал благоприятные условия для появления у тунчэнцев идеи реформ. У Жу-лунь и Сюэ Фу-чэн стали высказываться в пользу реформы традиционной системы образования. У Жу-лунь, например, ставил под сомнение обязательность зубрежки всего конфуцианского канона в школах и предлагал вести преподавание в соответствии с принципом «китайское учение является основой, а европейское — приложением».
И наконец, самое существенное. К исходу XIX в. тунчэнцы первыми вступили на путь реального знакомства с духовной цивилизацией Запада и занялись переводческой деятельностью. Тунчэнец Янь Фу (1853—1921), примыкавший к реформаторскому лагерю, начал с перевода книги Гексли «Эволюция и этика и другие статьи». В 1897 г. перевод Янь Фу был издан с предисловием У Жу-луня. Для правоверного тунчэнца все было внове: и сам предмет разговора, и совершенно непривычные представления о мире, и лексика. У Жу-луню пришлось пользоваться словами, которых никогда не употреблял Конфуций: «тяньянь» — «эволюция», «тяньцзэ» — «естественный отбор», «уцзин» — «борьба за существование». Но не это главное. У Жу-лунь вынужден был признать, что китайская литература его времени сильно сдала свои позиции: «Я полагаю, что проникновение западных книг в нашу страну совпадает со временем, когда наша литература пребывает в упадке...»
В целом тунчэнская литературная школа пошла на некоторые уступки новым веяниям. Но это вовсе не означало, что она собиралась сдавать свои позиции в главном. Напротив, она прилагала все силы, чтобы удержать и укрепить их.
В поэзии в середине века наибольший авторитет сохраняла школа сунской поэзии. С середины 80-х годов ее традиции продолжали поэты тунгуанского стиля. Их принято называть так потому, что они пришли в литературу при императорах, правивших под девизами Тун-чжи и Гуан-сюй. У истоков этого течения стояли поэты — уроженцы провинции Фуцзянь — Чэнь Бао-чэнь (1848—1935), Чэнь Янь (1856—1937) и Чжэн Сяо-сюй (1860—1938). Их творческие принципы в той или иной мере разделяли также Чэнь Сань-ли (1852—1937), Юань Чан (1846—1900), Шэнь Цзэн-чжи (1850—1922). Главным теоретиком и критиком школы тунгуанского стиля был Чэнь Янь, прославившийся своими рассуждениями о поэзии.
В 70-х годах заявили о себе молодые поэты Фань Цзэн-сян (1846—1931) и И Шунь-дин (1858—1920). Они представляли школу, искавшую образцы для подражания преимущественно в поэзии Средней и Поздней Тан.
Лидером третьей школы, подражавшей поэзии эпох Хань, Вэй и Шести династий (II в. до н. э. — VI в. н. э.), был поэт и эссеист Ван Кай-юнь (1833—1916), придерживавшийся весьма консервативных политических взглядов.
Вне групповых связей с названными школами развивалось творчество видного поэта Ли Цзы-мина (1830—1894), ярко проявившего себя также в прозе параллельного стиля. Ли Цзы-мин учился у многих и исповедовал своего рода эклектизм: «...не называл одного корифея, не ограничивался одной эпохой». Прижизненное собрание произведений Ли Цзы-мина «Первый сборник стихов из Павильона белых цветов» было издано в 1891 г.
Поэтические школы второй половины века отличались друг от друга прежде всего выбором разных образцов для подражания. Одни отдавали предпочтение поэтам эпохи Сун (X—XIII вв.), другие — поэтам второй половины эпохи Тан (VII—IX вв.), третьи — поэтам дотанского времени. При этом такая предпочтительная ориентация вовсе не подразумевала категорического неприятия поэзии других эпох.
Последняя треть века была отмечена новыми успехами поэзии жанра цы. Особенно оживилась чанчжоуская школа. Ее представляли Тань Сянь (1831—1901), Ван Пэн-юнь (1848—1904), Чжу Цзу-моу (1857—1931), Куан Чжоу-и (1859—1926). Они прославились главным образом как лирические поэты, виртуозно владевшие сложной техникой стихосложения цы. Однако и для них новые веяния не прошли бесследно. Наряду с обычными для поэзии цы любовными и пейзажными стихотворениями в творчестве поэтов чанчжоуской школы стали звучать социальные мотивы. В обоснование и развитие теоретических взглядов чанчжоуской школы важный вклад внес известный поэт Чжэн Тин-чжо (1856—1918), автор трактата «Рассуждения о цы из Кабинета Белого Дождя» (1891), в котором он дал определение эстетической категории, выражающей суть поэзии цы — «погруженности и сосредоточенности», т. е. такого состояния, когда, по его словам, «мысль опережает кисть». Без «погруженности и сосредоточенности», утверждал он, «не обнаруживаются глубина и емкость смысла», и поэтическое произведение получается поверхностным и банальным. Чжэн Тин-чжо в основном вдохновлялся конфуцианскими идеями и в трактовку эстетических категорий старался привнести этический элемент.
В целом поэзия классических форм развивалась в русле сложившихся традиций. Значительное место в творчестве поэтов всех направлений и стилей занимали пейзажная лирика и путевые зарисовки в стихах. Картины природы воспроизводились не только в живописно-изобразительной, чаще всего созерцательной, манере, но и перекликались с философскими мотивами. Вечная природа навевала мысли о быстротечности человеческой жизни и ее контрастах. В стихах Чэнь Сань-ли и Шэнь Цзэн-чжи отчетливо звучали буддийские мотивы. Но, случалось, поэты отказывались от созерцательной, а подчас и усложненной манеры и воссоздавали картины природы смело и динамично.
Перед поэтами обычно были открыты два пути, которые на практике часто пересекались. Отдавая дань укоренившемуся в ортодоксальной литературе формализму, поэты намеренно усложняли поэтический язык, пользовались редкими иероглифами, перенасыщали стихи скрытыми намеками. Это был первый путь. Он, однако, не мешал одновременно пользоваться вторым путем, используя привычные образы-стереотипы. Так, Шэнь Цзэн-чжи писал о «белых волнах», «белом снеге» и «белых облаках», «лазурном небе», «одиноком парусе». Оба пути оказывались в равной мере приемлемыми потому, что были рассчитаны на эрудицию и ассоциативную память высокообразованных читателей.
Социальная индифферентность по-прежнему нередко провозглашалась благом для поэзии, но жизнь подталкивала поэтов к социально значимым темам. Новые тенденции, проявившиеся в китайской поэзии в первой половине века, продолжали развиваться. Гражданские и патриотические мотивы звучали даже у поэтов, которые предпочитали уходить от острых проблем (И Шунь-дин, Фань Цзэн-сян, Ли Цзы-мин, Чэнь Янь).
Когда поэты занимали патриотическую позицию в стихах, посвященных военным столкновениям с иностранными державами, проводившими агрессивную политику против Китая, они, безусловно, выражали тенденцию прогрессивную. Однако в целом они, как правило, разделяли консервативные политические взгляды, характерные для привилегированного сословия ученой бюрократии, что проявлялось в откровенно враждебном отношении к народным восстаниям.
Примером сосуществования разных тенденций может служить творчество Цзинь Хэ (1818—1885). В его стихах нашла свое место патриотическая тема. Цзинь Хэ резко выступал против иностранной агрессии, тяжело переживал попрание национального достоинства Китая, призывал китайцев к отпору внешним врагам (цикл «Хроника осажденного города»). Но это ничуть не мешало ему активно бороться против тайпинов, о которых он писал с ненавистью и раздражением (цикл «Усмирение боли. Тринадцать дней»). Ненавидя и унижая тайпинов, Цзинь Хэ, однако, не жаловал и правительственную армию. Он видел все ее слабости и пороки, высмеивал трусость и беспомощность генералов («Хроника первого дня»), мародерство и произвол солдат. Подобная критика была вызвана тревогой за судьбу правящей династии, верные слуги которой не оправдывали возлагавшихся на них надежд и только позорили принципы конфуцианского долга, гуманности и справедливости.