Страница 51 из 53
Не случайно царевич не упоминает Урал — он тогда входил в Пермский край, через дремучие леса которого вели пути в Сибирь. Мимо Пелыма — по пути Федора Курбского, или через Верхотурье — по пути Ермака.
Стал бы Пушкин описывать эту древнюю, составленную в начале XVII века, карту, если бы точно не знал о ее реальном существовании. Я думаю, нет. До наших дней дошли две такие карты, составленные Годуновым в разные годы. В латинской легенде к одной из них, отпечатанной в 1613 году в Амстердаме, прямо говорится, что она составлена по чертежу царевича Федора Годунова. Другая «карта Сибири и части Тобольска» была напечатана в Москве в 1668 году по указу царя Алексея Михайловича: «176 года ноября в 15 день, по указу царя и Великого князя Алексея Михайловича, всея Великая и Малыя и Белыя России самодержцев, збиран сей чертеж в Тобольску за свидетельством всяких чинов людей, которые в Сибирских во всех городах и острогах кто где бывал и городки и остроги и урочища и дороги и земли знают подлинно, и какие ходы от города до города, да от слободы до слободы, и до которого места и дороги и земли и урочища и до земель в скольку дней и скольку езду и верст, и где меж слобод Тобольского уезду построить от приходу воинских людей по высмотру стольника и воеводы Петра Ивановича Годунова с товарищи, какие крепости и по скольку человек в которой крепости посадить драгун, к какой крепости скольку ходу дней и недель степью и возами ж до Китай, и то писано в чертеж порознь, со статьями в кругах, также за свидетельству иноземцев и приезжих Бухарцов и служилых Татар».
Эта рукопись, хранившаяся в Румянцевском музее, содержала и описание чертежа первой карты Сибири. Долгое время сам чертеж считался утерянным до тех пор, пока его не отыскал Норденшельд в Стокгольмском государственном архиве, с надписями, переведенными на шведский язык. В Швецию этот чертеж попал через посредство Класа Иоганна Прютца, состоявшего при шведском посольстве в Москве в 1668–1669 годах. Прютц записал в своем дневнике: «Приложенную ландкарту Сибири и пограничных с ней стран я скопировал 8 января 1669 года в Москве настолько хорошо, насколько это было возможно сделать с плохо сохранившегося оригинала, данного мне лишь на несколько часов князем Иваном Алексеевичем Воротынским, с тем чтобы я ее только посмотрел, но отнюдь не счерчивал». Вторая копия была снята Кронеманом, который писал: «Карту всех этих стран и Сибири до Китая, которую прислал недавно по указу Его Величества Тобольский воевода Годунов, показали и мне, и я снял копию, получив позволение продержить у себя ее одну ночь».
Была еще копия, снятая шведским офицером Эриком Пальмквистом, а в одном из частных архивов отыскалась карта графини Воронцовой-Дашковой, в которой оказался и вышеупомянутый чертеж П. Годунова на русском языке. Следует вспомнить еще карту Витсена, приложенную к его труду «Северо-Восточная Татария». Витсен считался особой, близкой к Петру Великому, и потому его карта считалась копией русских официальных карт, которые, по мнению ученых, считались окончательно утерянными для науки.
Как карта Гесселя Герритса, составленная по автографу царевича Федора Годунова, она почиталась копией большого чертежа, ибо царевич не мог не пользоваться официальными данными, так и в основу карты Витсена были положены считавшиеся утерянными чертеж Петра Годунова и чертеж Сибирской земли Ремезова 1672 года. Карта Витсена представляет синтез обоих документов. Уже при императрице Екатерине II, в 1792 году, выходит новый Атлас: «Российский атлас из 44 карт состоящий и на 42 наместничества Империю разделяющий». Атлас был гравирован и напечатан в типографии при Горном училище, которая с 1791 года управлялась графом Мусиным-Пушкиным. Как мы видим, с одной из этих карт, в том числе и с копией с карты царевича Федора, Пушкин вполне мог ознакомиться как в лицейские, так и в последующие годы.
В Михайловском, оскорбленный и отверженный, Пушкин ищет утешения в работе, размышляет над историей государства Российского, примеряет к себе самому судьбу великих изгнанников прошлого и всерьез подумывает о выезде за пределы империи. Михайловскому узнику становятся особенно близки и понятны непокоренные герои: возвысившие голос против грозных властителей Семен и Андрей Курбские, ушедший от правежа и плахи в Сибирь Ермак, отправленные по облыжному обвинению в сибирскую службу предки рода Пушкиных. И как результат раздумий над их деяниями и судьбами, в написанную опальным поэтом трагедию о царе Борисе, вопреки исторической правде, введены князь Курбский и Остафий Пушкин, на самом деле участия в описанных событиях не принимавшие.
Мысль о сопротивлении насилию и злу бродила в голове оскорбленного несправедливостью Пушкина и не могла не появиться в трагедии. В сцене «Краков. Дом Вишневецкого» поэт сводит вместе одного из своих предков Гаврилу Пушкина и Курбского. Вот выдержка из текста:
«Самозванец:…Но кто, скажи мне Пушкин, красавец сей?
Пушкин: Князь Курбский!
Самозванец: Имя громко! (Курбскому). Ты родственник казанскому герою?
Курбский: Я сын его…
Самозванец: Великий ум! Муж битвы и совета! Но с той поры, когда являлся он, своих обид ожесточенный мститель, с литовцами под ветхий город Ольгин, молва о нем умолкла.
Курбский: Мой отец в Волынии провел остаток жизни, в поместиях, жалованных ему Баторием. Уединен и тих, в науках он искал себе отрады…»
Не трогая личности Самозванца, не имеющего отношения к сибирской теме, разузнаем поподробнее о других участниках этой сцены: Гавриле Пушкине и Курбском. Точнее, сразу о двух Курбских — отце и сыне. О Гавриле сохранились записи самого Пушкина. Оказывается, думный дворянин Гаврила Григорьевич Пушкин прибыл под знамена Лжедмитрия прямиком из Сибири, где он служил письменным головой при пелымском воеводе. «Гаврила Пушкина, — писал о нем поэт, — я изобразил его таким, каким нашел в истории и в наших семейных бумагах. Он был очень талантлив — как воин, как придворный и в особенности как заговорщик».
Пушкин искал в истории и семейных бумагах. Представляется невероятным, чтобы он не наткнулся в них на сведения о сибирском периоде рода Пушкиных и не заинтересовался им.
Теперь обратимся к «казанскому герою». Так Самозванец называет в трагедии князя Андрея Михайловича Курбского (1528–1583), родом из Рюриковичей. В молодости он был любимцем Ивана IV и принимал активное участие во взятии Казани. В дальнейшем он воевал против Польши, в одном из боев потерпел поражение и, опасаясь гнева Грозного, перешел на польскую сторону. Обласканный Баторием, Курбский во главе одной из польских армий воевал против Грозного и осаждал Псков. У Курбского действительно был сын Дмитрий, родившийся в Польше в 1581 году, но никакого участия в авантюре самозванца он не принимал.
Зачем же было Александру Сергеевичу вводить в свою трагедию образ второстепенный и к Смуте не причастный? Разве потеряла бы трагедия без Дмитрия Курбского? Почему на протяжении многих лет не оставляет поэта обаяние личностей Курбских? Почему в трагедии Пушкин рассказывает о том, что Андрей Курбский, к событиям Борисова царствования никакого касательства не имевший, остаток жизни провел в уединении и искал себе отрады именно в науках? Какой скрытый смысл и какую информацию вложил в эти строки поэт?
Прямых ответов на эти вопросы Пушкин нам, к сожалению, не оставил, но попытаться отыскать истину можно. И поможет нам сам «казанский герой». В личной библиотеке Пушкина возьмем книгу «Сказания князя Курбского» и откроем на комментарии Устрялова, который сообщает: «Андрей Михайлович Курбский. На 21 году жизни сопутствовал Иоанну под стены Казани, в звании стольника и находился в есаулах. По возвращении из страны Казанской был назначен воеводою в Пронск, когда туда ожидали нашествия крымских татар. Спустя год Курбский начальствовал уже Правою рукою всего царского войска на берегах Оки, готовясь встретить соединенное войско татар крымских и казанских. В 1552 году вместе с князем Щенятевым он разбил татар на берегах реки Шиворони. В жестокой битве ему иссекли голову, плечи, руки, но несмотря на то, 20 августа 1552 года, в 24 года снова командует Правою рукою при осаде Казани и снова изранен». В 1556 году за ратные победы он был возведен в достоинство боярина. В Ливонскую войну Курбский в два месяца одержал восемь побед над рыцарями, взял в плен много командоров, разгромил Ливонию и открыл другим воеводам путь к победам. Но в 1563 году он проиграл литовцам битву под Невелем и, опасаясь мести Грозного, укрылся в Польше. Там он посвятил себя наукам, писал свои «Сказания» и вел язвительную полемическую переписку с царем Иваном Грозным, подвергая острой критике его государственное правление и окружение.