Страница 11 из 13
1.4. Повесть «Об убиении Борисове» и «Летописец Ярослава»
Повесть «Об убиении Борисове» ориентирована на противопоставление Бориса и Святополка; в ней акцент делается, с одной стороны, на популярности Бориса среди киевлян, потенциально опасной для Святополка, несмотря на то, что Борис отказывается от возможности воспользоваться преимуществами, которые предоставляли в его распоряжение дружина отца и киевское «общественное мнение», а с другой — на противоположных стремлениях Святополка, стремящегося нейтрализовать Бориса обещанием увеличения удела и между тем подготавливающего его убийство. Впрочем, представление о том, что Борис пользовался поддержкой киевлян, в котором нас пытаются убедить памятники Борисоглебского цикла, отнюдь не бесспорно: по сообщению «Тверского сборника», киевляне отказались похоронить его в городе, оттолкнув приставшую к берегу ладью с телом Бориса, которое после этого было захоронено в Вышегороде{96}. Однако не факт, что этой поддержкой располагал Святополк, поскольку повесть «Об убиении», а за ней и «Анонимное сказание», сообщают о том, что смерть Владимира некоторое время скрывалась, но если в первом случае есть основания предполагать, что она скрывалась от Святополка, то во втором случае утверждается, что скрыл ее сам Святополк{97}.
Повесть «Об убиении» рисует колоритную картину его действий: «Святополк пришел ночью в Вышгород, тайно призвал Путшу и вышгородских мужей боярских и сказал им: „Преданы ли вы мне всем сердцем?“ Отвечали же Путша с вышгородцами: „Согласны головы свои сложить за тебя“. Тогда он сказал им: „Не говоря никому, ступайте и убейте брата моего Бориса“. Те же обещали ему немедленно исполнить это». В повести «Об убиении» присутствует агиографический элемент «провиденциального историзма», отразившийся не только в том, что князь-страстотерпец заранее знает о «злом умысле» Святополка, ной «окаянный» князь оказывается в курсе того, что первая попытка убийства Бориса не удалась (на этот факт обратил мое внимание В. Я. Петрухин). «Убив же Бориса, окаянные завернули его в шатер, положив на телегу, повезли, еще дышавшего. Святополк же окаянный, узнав, что Борис еще дышит, послал двух варягов прикончить его. Когда те пришли и увидели, что он еще жив, то один из них извлек меч и пронзил его в сердце»{98}.
Это противоречие давно привлекает внимание исследователей. А. А. Шахматов полагал, что в летописном тексте были соединены киевское и вышгородское предание о смерти Бориса{99}. Существует и альтернативная точка зрения, согласно которой он испытал влияние скандинавского источника (архетипа), общего для повести «Об убиении Борисове» и «Пряди об Эймунде», где сообщается об убийстве варягами русского конунга Бурицлава. Гипотеза о том, что в древнерусской традиции произошло восприятие скандинавского литературного архетипа (С. М. Михеев){100}, представляется достаточно интересной. Однако следует подчеркнуть, что в повести «Об убиении» он оказался под сильным воздействием агиографических элементов. Поэтому не исключено, что она могла появиться только в церковных кругах, отдельно от того летописного контекста, в котором читается сейчас. Можно предположить, что местом составления повести «Об убиении» была церковь Св. Василия в Вышегороде, который с середины XI столетия стал центром Борисоглебского культа.
В повести «Об убиении» рассказ об убийстве Бориса органично связан с сюжетами об убийстве других братьев, Глеба и Святослава. Расправившись с Борисом, Святополк стал думать: «„Вот убил я Бориса; как бы убить Глеба?“. И, замыслив Каиново дело, послал, обманывая, гонца к Глебу, говоря так: „Приезжай сюда поскорее, отец тебя зовет: сильно он болен“. Глеб тотчас же сел на коня и отправился с малою дружиною, потому что был послушлив отцу. И когда пришел он на Волгу, то в поле споткнулся конь его на рытвине, и повредил Глеб себе немного ногу. И пришел в Смоленск, и отошел от Смоленска недалеко, и стал на Смядыне в насаде. В это же время пришла от Предславы весть к Ярославу о смерти отца и послал Ярослав сказать Глебу: „Не ходи: отец у тебя умер, а брат твой убит Святополком“».
Во время молитвы Глеба по отцу и брату «внезапно пришли посланные Святополком погубить Глеба. И тут вдруг захватили посланные корабль Глебов, и обнажили оружие. Отроки же Глебовы пали духом. Окаянный же Горясер, один из посланных, велел тотчас же зарезать Глеба. Повар же Глеба, именем Торчин, вынув нож, зарезал Глеба, как безвинного ягненка». Сначала Глеб был брошен на берегу между двумя колодами, «затем же, взяв его, увезли и положили его рядом с братом его Борисом в церкви Святого Василия»{101}.
Святослав, княживший в Древлянской земле, в отличие от своих сводных братьев, попытался спастись бегством, но был настигнут убийцами в Карпатских горах. Это свидетельство летописи подвергается сомнению на том основании, что о его гибели ничего не сообщается в «Чтении» Нестора, хотя причиной этого могло быть то обстоятельство, что Святослав не был канонизирован Церковью, а следовательно, не было необходимости упоминать его в каноническом житии князей.
Исследователи отмечают, что летописная повесть «Об убиении Борисове» по своей сути памятник агиографический (А. В. Поппэ), возможно, даже предназначавшийся для чтения в церкви (С. А. Бугославский){102}, а значит, на начальной стадии формирования в нем отразилось церковное влияние. Поэтому она, скорее всего, восходила не к «Летописцу Ярослава», а к отдельному «сказанию», написанному, как думал А. А. Шахматов, на основе записей, составлявшихся при церкви в Вышегороде, где были погребены Борис и Глеб{103}. Можно думать, что древнейшая редакция вышегородских записок могла послужить источником для повести «Об убиении Борисове», а позднейшая была использована в «Сказании о чудесах» Бориса и Глеба и «Чтении» Нестора.
При чтении ПВЛ нельзя не заметить, что текст, распределенный по летописным статьям 1014–1016 гг., представляет единый, логически связанный сюжет (за исключением повторов в начале каждой статьи, сообщений об известии Преде лавы и о сборах Ярослава в поход, где уже отразилось позднейшее влияние Борисоглебского культа и, в частности, приведены баснословные цифры о размерах его войска). Лейтмотивом летописного повествования является противостояние Ярослава и Святополка, в то время как повесть «Об убиении Борисове», помещенная в середине статьи 1015 г., существенно отличается от него по своему характеру (что отметил еще С. М. Соловьев, после которого она рассматривалась некоторыми исследователями как вставное произведение){104}. В качестве иллюстрации, подтверждающей эту гипотезу, приведем летописный рассказ 1014–1016 гг. (за исключением «Похвалы Владимиру» как «новому Константину», рассмотренной ниже, а также повести «Об убиении», полный текст которой помещен в приложении).
«В год 6522 (1014). Когда Ярослав был в Новгороде, давал он по условию в Киев две тысячи гривен от года до года, а тысячу раздавал в Новгороде дружине. И так давали все новгородские посадники, а Ярослав не давал этого в Киев отцу своему. И сказал Владимир: „Расчищайте пути и мостите мосты“, ибо хотел идти войною на Ярослава, на сына своего, но разболелся.
В год 6523 (1015). Когда Владимир собрался идти против Ярослава, Ярослав, послав за море, привел варягов, так как боялся отца своего; но Бог не дал дьяволу радости. Когда Владимир разболелся, был у него в это время Борис. Между тем печенеги пошли походом на Русь, Владимир послал против них Бориса, а сам сильно разболелся; в этой болезни и умер июля в пятнадцатый день. Умер он на Берестове, и утаили смерть его, так как Святополк был в Киеве. Ночью же разобрали помост между двумя клетями, завернули его в ковер и спустили веревками на землю; затем, возложив его на сани, отвезли и поставили в церкви Святой Богородицы, которую сам когда-то построил. Узнав об этом, сошлись люди без числа и плакали по нем — бояре как по заступнике страны, бедные же как о своем заступнике и кормителе. И положили его в гроб мраморный, похоронили тело его, блаженного князя, с плачем <…>.