Операция «андраши»

Он смотрел на серые глетчеры внизу. Вдали на севере, откуда катил свои воды Дунай, в солнечном мареве горбились зеленые холмы. Где-то между этими затянутыми дымкой холмами в погребе лежат три трупа — три скелета среди многих, которые когда-нибудь найдут и закопают в землю могильщики мирного времени. Объяснять ничего не придется — даже тогда.

Облака затягивали солнце, порывистый ветер гнал их по белесому небу. Теперь ему оставалось только пойти направо, сделать сто шагов или даже меньше, молодцевато отдать честь — и сразу же, безболезненно начнется другая жизнь: врата перемены распахнутся от взрывной волны начальственного одобрения. А потом факты будут приведены в порядок, расположены по местам, истории ради зарегистрированы, и подшиты, и снабжены надлежащими ярлычками, и укрыты от кровавого пробного камня неизбежных вопросов. Но пока пробный камень был здесь. Еще пять минут… или, может быть, десять.

Эпилог

Рассказывать больше нечего. Или, если хотите, рассказать остается все. Те, кто выжил, выжили: наступил мир, и они начали жить дальше.

Профессор Андраши сразу же уехал в Штаты, где он и его дочь были приняты со всем почетом и вниманием, на какие имеет право столь высокоталантливый и столь ценный для дела союзников человек. Как теперь известно всем, впоследствии он стал одним из ведущих американских специалистов по ракетам.

Том Блейден не получил медали «За выдающиеся заслуги», и никакой другой медали он тоже не получил — из-за кое-каких темных сторон операции. Она, как выяснилось, проводилась неоправданно жесткими методами — собственно говоря, даже возмутительными. Однако профессор Андраши в своем конфиденциальном сообщении настойчиво требовал, чтобы для Блейдена это было оставлено без последствий, что же касается этого… Корнуэлла, то чем меньше о нем будет сказано, тем лучше: этот неуравновешенный субъект, несомненно, сошел с ума.

Вот, вероятно, почему миссис Корнуэлл еще долго после того, как кончилась война, ничего не могла узнать о своем сыне. В конце концов военное министерство в ответ на ее назойливые запросы вежливо сообщило, что капитан стрелкового полка Руперт Корнуэлл погиб в 1944 году. Но где и при каких обстоятельствах он погиб, ей сообщено не было, и даже от друга своего сына мистера Блейдена, который иногда гостил у нее по нескольку дней, она не сумела добиться ничего определенного. Она знала только, что он умер с честью и мужественно. «И может быть, — сказал как-то мистер Блейден, — так вышло к лучшему. Все это было не для него. Совсем не для него».

Сам Том вернулся в Англию летом 1945 года и был демобилизован в одно нежаркое августовское утро, получив 95 фунтов 10 шиллингов и гражданскую одежду, которую ему подобрали в бывшем выставочном зале на юго-западе Лондона. Почти всю эту одежду он загнал поджидавшему у дверей старьевщику еще за 25 фунтов и вступил в радостные дни мира с такими деньгами, каких у него раньше никогда не было.

Он поселился в Лондоне. Устроился на завод в Илинге, а по вечерам учился в Политехническом институте — то ли просто чтобы чем-нибудь заняться, то ли по каким-то неясным причинам, крывшимся в его довоенном прошлом. Но как бы то ни было, высшее образование он получил, и, после того как в начале пятидесятых годов умерла миссис Корнуэлл, завещавшая ему 1500 фунтов, он оставил работу и начал пописывать — о том и о сем. Он снял квартиру в Чизике неподалеку от Темзы, где с тех пор и живет. Он говорит, что ему нравятся тамошние пивные.

Он по-прежнему холост. Тут тоже не все ясно, потому что в его жизни было несколько женщин, которые относились к нему очень хорошо и даже любили его по-настоящему. Во всяком случае, жилось ему неплохо, и к 1966 году он превратился в добродушного, плотно сложенного человека без возраста, с седеющей шевелюрой, устоявшимися привычками и собственным мнением по каждому вопросу. Он написал довольно много о том и о сем, и нельзя сказать, чтобы без всякого успеха — две-три его книги были упомянуты в критических еженедельниках всего лишь с легкой усмешкой. У него есть десяток старых приятелей, и почти каждую субботу в маленькой квартирке неподалеку от набережной собирается пять-шесть человек, подолгу засиживаясь за пивом.

Мити он больше не видел. Но несколько лет назад пришло письмо от югославского Союза ветеранов. «Мы разыскали русского партизанского командира Дмитрия Малиновского, — говорилось в нем. — Он проживает в городе Туле и считается героем войны. Он просит прислать ему ваш адрес». Том ответил и через некоторое время получил письмо уже от самого Мити. Несколько писем. «Как видишь, я жив и здоров, — писал Митя. — И все так, как я тебе тогда говорил! Мы трудимся на благо нашей страны, а прошлое осталось в прошлом». Это прошлое, как оказалось, включало «несколько тяжелых послевоенных лет, — да, тяжелых для меня, Ник», но никаких подробностей об этом Митя не сообщил. А теперь он снова занимается производством цемента — работает директором цементного завода. Он женился, и у него растет дочь. «Тамара шлет тебе привет и приглашает в гости. И я тоже приглашаю». И Том думает, что он, пожалуй, примет это приглашение.

В прошлом году он решил еще раз взглянуть на Плаву Гору. Он мог бы съездить туда и раньше, но по разным причинам все откладывал. Он прилетел в Белград, а оттуда поехал в Нови-Сад на поезде. Местные власти — оказалось, что там его помнят, — предоставили в его распоряжение автомобиль, и он отправился за Дунай в Нешковац. Там он нашел Бору и еще кое-кого, кто помнил его очень хорошо, и провел с ними счастливую неделю. Они поговорили о прошлом — но немного, показали ему свою деревню, отстроенную заново, и сводили его в виноградники, ярусами поднимающиеся над ней. А потом он с утра ушел в горы, и дошел до Бешенова, и посмотрел на разрушенный монастырь, сверху, с обрыва, как уже глядел на него когда-то, и вспомнил все, что произошло там, и, вспоминая, поверил, что теперь наконец сумеет забыть.