Маршал Советского Союза

— А… — затянул ухмыльнувшийся Петрович, — так ты об этом. А я уж грешным делом подумал, что наш бравый маршал смерти испугался.

— Смерти? — Николай Васильевич улыбнулся. — Если бы только можно с ней договориться, чтобы всю эту мерзость исправить. Если бы только можно… — покачал он головой. — Кто же знал?

— Василич, что с тобой? Неужели эти каракули мерзопакостные тебя так расстроили? — взволнованно спросил Петрович.

— Нет, что ты. Это так… мусор, — сказал Николай Васильевич и поиграл желваками. — Мне больно и тошно сейчас жить. Понимаешь?

— Все переживаешь из-за Советского Союза? Не перегорел? — спокойно и внимательно спросил резко подобравшийся Петрович, превратившийся в несколько мгновений из старика в старого солдата с цепким и тяжелым взглядом.

— И никогда не перегорю, — ответил мгновенно протрезвевший и ставший таким же старым солдатом Николай Васильевич. — Я никогда этого не прощу ни себе, ни им… Никогда.

— Остынь. Что сделано, то сделано. Нам с тобой поздно браться за оружие. — Петрович взял Агаркова за плечо. — Наша война закончилась. — Так они и стояли минуту, смотря друг другу в глаза.

— Нет, — наконец покачал головой Агарков, — она закончится только с нашей смертью. Она вот тут, — постучал он себя по груди. — Вот тут. И как мне жить после того, что произошло в девяносто первом? И в девяносто третьем? — Он сел на диван, нахмурился, а потом выдал на русском командном языке все, что он думает о политике пробравшихся во власть авантюристов и предателей. Грубый и цветистый мат старого солдата минут десять лился нескончаемой рекой, превращаясь в своеобразную исповедь, безжалостно дерущую по живому все, что прикрывалось ширмой стеснения и приличия.

— Василич, пойду я, пожалуй, — сказал сильно расстроившийся Петрович. — Слишком больно ты говоришь.

— Что на душе, то и говорю… — пробурчал Агарков. — Надоело оправдываться. Тошно… безумно тошно. Не в моем возрасте политесы разводить.

— Зря ты так. И тебе и мне нужен покой. Зачем умирать с такой злобой внутри? Не страшно?

— Мне? — Агарков повернулся и посмотрел в глаза своему старому приятелю, от чего тот вздрогнул. Никогда в своей жизни Петрович не видел столько боли, страдания и злобы в одном взгляде… Никогда. — Нет. Мне просто обидно, что даже душу продать некому, чтобы избавить свою Родину от этого позора…

Петрович ушел молча, а Николай Васильевич, выпив стакан водки для успокоения нервов, лег спать. Слишком уж он разволновался.

Агарков умер утром следующего дня — 26 декабря 1993 года. Нервы, водка и плохая погода оказались непосильным сочетанием для изношенного сердца. Николай Васильевич ушел во сне, но переполняющие все его естество эмоции не дали его душе упокоиться с миром. Настоящий солдат никогда не возвращается с войны, даже если кто-то умудрился договориться о перемирии и прямо сейчас не стреляют. Война всегда с ним — в его душе. Николай Васильевич ошибся только в одном — солдаты не уходят с войны даже после своей смерти. Они не желают покоя и мира. Никогда не успокаиваются. И Вселенная иногда идет навстречу таким душам, давая им второй шанс. Пусть даже и в несколько извращенной форме.

ЧАСТЬ 1

«СМЕРТЬ — ЭТО ТОЛЬКО НАЧАЛО»

Свой среди чужих, чужой среди своих…

Глава 1

21 ноября 1935 года. Москва. Дом на набережной. Квартира Тухачевского.

— Михаил Николаевич уже спит. Он очень устал. У вас что-то срочное? — как сквозь туман донеслось до Агаркова.

— Нет, нет, мы, пожалуй, зайдем завтра. Будить не нужно, пускай отдыхает, — произнесли смутно знакомые голоса, после чего послышались шаги и звуки закрываемой двери.

Николай Васильевич резко и глубоко вздохнул, выгибаясь всем телом, и открыл глаза.

В комнате было прохладно, свежо и темно. Он огляделся. Из-за плотно занавешенных окон в помещении стоял густой мрак, из которого зрение выхватывало лишь отдельные фрагменты обстановки. Комната была совершенно незнакома, как и запахи. С улицы доносились звуки дождя и… автомобилей, движущихся по асфальтированной дороге.

— Что за чертовщина, — подумал старый маршал и, решительно встав с дивана, пошел к выключателю. — Стоп. Откуда я знаю, что выключатель здесь? — пронеслась в его голове очередная мысль. — Я же эту комнату вижу в первый раз… или не в первый? — Но он все же решил проверить и привычным движением руки протянулся к небольшой эбонитовой коробочке с рычажком, прикрученной к стенке. Щелкнул переключателем. Загорелся несколько тусклый электрический свет, освещая окружающую его тьму. — Странные обои, — вновь пронеслась мысль в голове у Николая Васильевича.

— Дорогой, ты уже проснулся? — раздался женский голос из-за двери. Он вызывал приятные эмоции и чувство какой-то близости. Николай Васильевич попытался сообразить, где он и что вообще происходит… — Дорогой, ты меня слышишь?

— Да. Я еще полежу немного, — ответил Агарков, пытаясь потянуть время и осмотреться. Каждая секунда была на счету, по крайней мере, чувство опасности просто раздирало Николая Васильевича противоречивыми эмоциями. Но разобраться с ситуацией ему не дали. Дверь открылась, и в комнату вошла миниатюрная женщина с черными волосами и живыми глазами. — Нина, — не то спросил, не то заявил Николай Васильевич. Для него эта женщина была чужой, однако смутные чувства и эмоции накатывали из глубины сознания. Нет, он ее не любил, но…

— Миша, что с тобой? — запричитала эта незнакомая женщина. — На тебе лица нет. Тебе плохо?

— Нет, что ты, — сказал Агарков, понимая, что у него на лбу выступил холодный пот, а голова кружится. В голове поднимался дикий вихрь незнакомых мыслей, чужих воспоминаний… Чужих?! Николай Васильевич замотал головой, сделал несколько шагов вперед, аккуратно подвинув с прохода эту знакомую незнакомку. Вышел в коридор. Сделал шаг. Взглянул в зеркало и, увидев там отражение надменного и холеного лица азартного авантюриста и властолюбца, одновременно чуждое и ненавистное и в то же время — обыденно-знакомое, постоял, покачиваясь, несколько секунд с выражением искреннего, неподдельного ужаса. А затем мутный вихрь в голове рывком поднялся выше и накрыл сознание. Николай Васильевич — или уже Михаил Николаевич — рухнул на пол.

— Что с ним? — щебетал знакомый голос незнакомки, едва прорывающийся сквозь толщу потока информации и эмоций, который крутился вихрем вокруг сознания Николая Васильевича.

— Ничего страшного. Нина Евгеньевна, не переживайте вы так. С ним все нормально. Просто высокая температура. По всей видимости, Михаил Николаевич где-то простудился, вот и плохо стало. Пускай полежит немного. Думаю, поутру придет в себя, а там уж и меня вызывайте.

Глава 2

26 ноября 1935 года. Москва. Кремль.

Кабинет Сталина.

— Врачи говорят, что Михаил Николаевич уже идет на поправку.

— И чем вызвано плохое самочувствие товарища Тухачевского? — задумчиво пыхтя трубкой, спросил товарищ Сталин.

— Врачи разводят руками. Внезапное повышение температуры. Холодный пот. Потеря сознания. В течение первых суток была дважды зафиксирована остановка сердца. Кратковременная. Но при этом никакой инфекции не обнаружено, следов алкоголя или отравления тоже. Михаил Николаевич смог очнуться только несколько часов назад и пока еще очень слаб. Плохо узнает людей. По заявлению Нины Евгеньевны он совершенно переменился характером. Стал спокоен. Вдумчив. Молчалив.

— Когда товарищ Тухачевский поправится?

— Медики очень осторожны в прогнозах, товарищ Сталин. Впрочем, если Михаил Николаевич будет чувствовать себя хорошо, его могут выписать через три-четыре дня. Но не раньше, поскольку опасаются рецидива.

— Хорошо, вы можете идти, — кивнул Иосиф Виссарионович и продолжил свое чтение.