Страница 18 из 19
Потом обернулся ко мне.
— Повернитесь на живот и снимите пижаму. Я хочу пощупать ваши ребра. Пока я буду вас осматривать, можете задавать вопросы. Если хотите.
Я попробовал размышлять, пока он тыкал мне в бока какой-то штукой, похожей на слуховой аппарат-недомерок. Если это был стетоскоп, то он был ничем не лучше прежних — такой же холодный и твердый.
О чем прикажете спрашивать, проснувшись от тридцатилетнего сна? Добрались ли они до звезд? Кто теперь делает политику? Заучились ли выращивать детей в колбах?
— А что, док, в фойе кинотеатров все еще стоят машины для попкорна?[21]
— Вчера еще стояли. Я давно ими не пользуюсь. Кстати, сейчас говорят не “кино”, а “тактил”.
— Вот как? А почему?
— А вы попробуйте разок. Сами поймете. Только крепче держитесь за подлокотники; это совсем не то, к чему вы привыкли. Видите ли, мистер Девис, с проблемой объяснения терминов мы встречаемся каждый день и давно к этому привыкли. С каждым годом наш словарь изрядно пополняется и в смысле истории и в смысле культуры. Это совершенно необходимо, ибо дезориентация ведет к культурному шоку. Раньше этому не придавали значения.
— Гм, пожалуй, так.
— Точно так. Особенно в вашем случае. Тридцать лет.
— А тридцать лет — это максимум?
— И да и нет. Самый длительный срок — тридцать пять лет. Это один из первых клиентов — он был охлажден в декабре 1965 года. Среди тех, кого я оживил, вы — рекордсмен. Но сейчас у нас есть клиенты с договорным сроком на полтораста лет. В ваши времена о гипотермии знали довольно мало и, честно говоря, им не следовало договариваться с вами на тридцать лет. Им здорово повезло, что вы остались живы. Да и вам тоже.
— В самом деле?
— В самом деле. Повернитесь на спину, — он снова начал тыкать и щупать меня, потом продолжил. — Теперь мы знаем достаточно. Я берусь заморозить человека хоть на тысячу лет, если бы кто-нибудь взялся финансировать такой опыт… продержать его с год при температуре, в которой пребывали вы, а потом резко охладить градусов до двухсот. И он будет жить. Я уверен. А теперь давайте проверим ваши рефлексы.
Все, что сказал доктор, мало меня развеселило.
— Сядьте и положите ногу на ногу, — продолжал он. — Современным языком вы овладеете без особых трудов. Конечно, сейчас я говорил с вами на языке 1970 года. Я до некоторой степени горжусь тем, что могу говорить на языке любого года. Все это я изучил под гипнозом. Что до вас, то вы будете говорить по-современному, самое большее через неделю. В сущности, вы лишь увеличите свой словарный запас.
Я подметил, что он раза четыре употребил слова, которых в 1970 году не знали или вкладывали в них другой смысл, но счел нетактичным говорить ему об этом.
— Вот и все на сегодня, — сказал доктор. — Кстати, вас хотела повидать миссис Шульц.
— Как?
— Разве вы ее не знаете. Миссис Шульц утверждает, что она — ваш старинный друг.
— Шульц… — повторил я. — Может быть, когда-то я и знал несколько женщин с такой фамилией, но сейчас помню только одну — мою учительницу в начальной школе. Но она, по-моему, давно умерла.
— Может быть, она легла в анабиоз. Ну, ладно, вы всегда сможете послать за ней, стоит вам захотеть. Сейчас я попрощаюсь с вами. Если почувствуете недомогание, я несколько дней полечу вас, а курс переориентации отложим. Я еще навещу вас, конечно. А сейчас — двадцать три удачи, как говорили в ваши времена. А вот и дежурный, принес ваш завтрак.
Я снова подумал, что в медицине он разбирается гораздо лучше, чем в лингвистике. Но тут я увидел дежурного и мне стало не до него. Он вкатился, предупредительно объехав доктора Альбрехта, а тот, выходя из палаты, даже не посторонился.
Дежурный подъехал к кровати, установил прямо передо мной откидной столик и сервировал завтрак.
— Разрешите налить вам кофе.
— Да, пожалуйста, — ответил я.
Честно говоря, я люблю очень горячий кофе и предпочитаю, чтобы его наливали в конце завтрака, но мне хотелось посмотреть, как он это делает.
Я был восхищен, изумлен… ведь это Умница Фрэнк! Конечно, не та, первая модель, неуклюжая, ограниченная, собранная из чего попало, которую присвоили Майлз и Белл. Он походил на первого Фрэнка не более, чем турбомобиль на первую безлошадную повозку. Но человек всегда узнает свою работу. Я создал базовую модель и она неизбежно эволюционировала… это был, правнук Фрэнка, усовершенствованный, приглаженный, но одной с ним крови.
— И что дальше? — спросил я.
— Одну минуту.
Очевидно, я сказал что-то не то, ибо он полез внутрь своего “туловища”, достал листок прочного пластика и протянул мне. От листка к его корпусу тянулась тонкая стальная цепочка. Я взглянул на листок и прочел:
“УПРАВЛЯЕТСЯ ГОЛОСОМ — Работяга, Модель XVII-a
ВНИМАНИЕ!! Этот автомат НЕ ПОНИМАЕТ людскую речь, вообще не понимает, ибо он — всего лишь машина. Для Вашего удобства у него предусмотрен блок ответа на нижеперечисленные приказания. Он никак не реагирует на обычную речь или (если Ваши слова “кажутся” ему знакомыми) предлагает вам эту инструкцию. Пожалуйста, прочтите внимательно.
Спасибо за внимание.
Корпорация “Аладдин”, производящая РАБОТЯГУ, ВИЛЛИВЕЙВА, ЧЕРТЕЖНИКА ДЭНА, БИЛЛА-СТРОИТЕЛЯ, ЗЕЛЕНОГО ХВАТА И НЭННИ. Проектирование и консультации по вопросам автоматики.
Всегда к Вашим услугам!”
Фирменный знак изображал Аладдина с волшебной лампой и джинна.
Ниже был перечень простых приказаний — СТОЙ, ИДИ, ДА, НЕТ, МЕДЛЕННЕЕ, БЫСТРЕЕ, ПОДОЙДИ СЮДА, ПОЗОВИ СИДЕЛКУ и так далее. Еще там был небольшой список операций, специализированных для больницы, вроде растирания позвоночника, причем о некоторых процедурах мне и слышать не приходилось. В конце списка было примечание: “Приказания на операции с 87 по 242 отдаются только работниками больницы и поэтому здесь не перечислены”.
Мой Умница Фрэнк управлялся кнопками, а не голосом. Не то, чтобы я не додумался до этого, просто система анализа речи весила и стоила бы больше, чем весь остальной Фрэнк — старший без упаковки. Стало ясно, что, прежде, чем я смогу вернуться к своей работе, мне придется здорово подучить все относящееся к миниатюризации и упрощению систем. Кое-что я мог уяснить прямо сейчас — под рукой был Работяга. Мне предстояла самая интересная в жизни работа, открывалась куча новых возможностей. Техника — искусство практическое, она зависит не от таланта того или иного инженера, а от общего технического уровня общества. Железные дороги появились лишь тогда, когда пришло их время и ни годом раньше. Вспомните профессора Лэнгли — все силы своей души он отдал машине, которая должна была летать; он показал себя подлинным гением, но техника того времени не могла воплотить его мечты. Или возьмите великого Леонардо да Винчи — наиболее блестящие его изобретения были в те времена совершенно неосуществимы.
Итак, я предвкушал множество удовольствий.
Я отдал роботу листок с инструкцией, поднялся с постели и посмотрел на его “выходные данные”. Я почти не сомневался, что среди всего прочего будет надпись “Горничные, Инкорпорейтид”, может быть “Аладдин” был преемником “Мэнникса”. На пластинке было не так уж много данных: название модели, серийный номер, фабрика-изготовитель и прочее такое; там же был список патентов, числом около сорока; самый ранний — ого! — датировался 1970 годом… и почти наверняка был основан на моих чертежах и единственной модели.
Я отыскал в тумбочке карандаш с блокнотом и записал номер первого патента — из чисто интеллектуального интереса. Даже если схема была украдена у меня (а я был уверен, что это именно так), я ничего не мог бы сделать: патент был датирован 1987 годом, а срок давности в моем случае, если, конечно, патентное право не изменилось, истек в 1983-м. Я просто хотел знать правду.
У дежурного вспыхнула лампочка и он произнес:
— Меня вызывают. Могу я уйти?
21
Попкорн — воздушная кукуруза. В современных зарубежных кинотеатрах стоят автоматы, готовящие и продающие попкорн.