Страница 29 из 216
Удивительно все же, как много можно вспомнить, коли берешься за это по-настоящему.
Глава X
Кое-что о взаимоотношениях
За это время на борту «Элси» много чего произошло. Во-первых, мы уже перевалили через «бугор» и теперь спускались вниз по его противоположному склону, сбрасывая скорость с той же быстротой, с какой наращивали ее после старта; мы должны были прибыть к Тау Кита примерно через шесть месяцев по корабельному времени.
Я, однако, забежал немного вперед в своем рассказе. По корабельному времени прошел уже год, как я начал писать дневник, значит, по земному — пролетело уже двенадцать лет с тех пор, как мы покинули Терру. Но забудем про земное время; оно для нас ровным счетом ничего не значит. Мы прожили в корабле тринадцать месяцев по местному времени, а за этот срок произошло много событий. Пат женился — нет, разумеется, это случилось не на корабле, и я, видно, начал излагать не слишком удачно.
Вероятно, будет правильнее начать с другой свадьбы, когда Чет Трейверс женился на Мей-Линг Джонс. Это событие было встречено всеобщим одобрением, если не считать одного инженера, который сам был влюблен в нее. Свадьба позволила нам — «выродкам» и электронщикам — окончательно зарыть томагавк войны, поскольку один из них женился на одной из наших, и особенно потому, что сам коммодор Фрик провел невесту под руку по проходу между столиками в столовой, выглядя столь же важным и гордым, как если бы она была его собственной дочкой. Отличная получилась пара; Чету еще не исполнилось тридцати, а, по моим расчетам, Мей-Линг было по меньшей мере двадцать два.
Однако из-за этого брака нам пришлось внести кое-какие изменения в расписание дежурств, и Руп поставил меня дежурить с Пруденс Мэтьюз.
Пру мне всегда нравилась, хоть особого внимания я ей не уделял. Надо было, по меньшей мере, раза два поглядеть на нее, чтобы понять, что вообще-то она хорошенькая. А еще у нее была такая манера смотреть на вас, которая здорово повышала вашу самооценку. К тому времени, как мы начали нести совместные вахты, я как-то мало общался с девушками; думаю, я был «верен» Моди. Но когда я приступил к своей исповедальной истории для доктора Деверо, выяснилось, что если ты что-то напишешь на бумаге, то вроде этому приходит конец. Я сказал себе: «А почему бы и нет? Том, старина, Моди бесповоротно ушла из твоей жизни, так ушла, будто один из нас помер. Но жизнь продолжается, и продолжается она вот тут — в этом самом космическом корыте».
Я не предпринял никаких чересчур решительных действий; просто извлекал как можно больше удовольствия из общества Пру… А удовольствий был вагон и еще маленькая тележка, не иначе.
Я слышал, что, когда животные попарно покорно заходили на борт Ковчега, Ной тут же разгонял их по половому признаку — одних на левый, других на правый борт. На «Элси» — все по-другому. Чет и Мей-Линг имели возможность познакомиться так близко, что решили сделать свою близость постоянной. Ведь меньше половины команды пришло на борт уже женатыми: для остальных же не было никаких препятствий действовать как заблагорассудится, была бы только охота.
Однако приглядывали за нами, хоть и не навязчиво, но не хуже, чем на Земле. Причем наблюдение вовсе не выглядело кем-то организованным, хотя, как подумаешь получше, то, вероятно, было именно таким. Если кто-то желал кому-то слишком долго спокойной ночи, после того как в коридоре уже притушили огни, то частенько случалось, что Дядюшка Альф почему-то вставал и шаркал куда-то по этому же коридору. А бывало, что Мама О’Тул отправлялась в неурочный час приготовить себе чашечку шоколада, чтобы прогнать бессонницу.
Иногда мог появиться даже капитан. Уверен, что у него глаза были и на затылке. И он ими подмечал все, что происходило на корабле. Впрочем, я уверен, что то же самое можно сказать и о Маме О’Тул. А Дядюшка Альф, вероятно, принадлежал к числу тех гипотетических телепатов, которые могут читать мысли у кого угодно; только он был слишком деликатен и слишком умен, чтобы дать кому-нибудь это понять.
А может, это док Деверо так великолепно изучил всю команду с помощью своих перфорированных карточек, что всегда знал, куда, как говорится, может прыгнуть кролик, и тут же посылал своих гончих на перехват. От дока, я считаю, можно было ожидать чего угодно.
Действия всегда были таковы, что их вполне хватало, перебора же не наблюдалось никогда. Никто не возражал против поцелуя-другого, если находились желающие попробовать их на вкус; с другой стороны, у нас не произошло ни единого скандала из тех, что то и дело вспыхивают в любой общине. Уверен, что не было, ведь такие вещи в тесном корабельном пространстве не скроешь. Зато тепленьких поцелуев и не слишком страстных объятий никто, казалось, не замечал.
Разумеется, мы с Пру не занимались ничем таким, что могло бы стать предметом критики со стороны окружающих.
Тем не менее, мы все больше и больше времени проводили вместе как на вахте, так и вне ее. Я относился к этому не так чтобы очень серьезно и не помышлял насчет женитьбы; и все же мне было ясно, что наши отношения приобретают определенную значимость. Во взглядах Пру, бросаемых на меня украдкой, проглядывало нечто собственническое, а наши руки, встречавшиеся друг с другом при передаче страничек рапортов, иногда вздрагивали, будто между ними проскакивали искры.
Мне было хорошо, радость жизни переполняла меня, и времени на писание своих мемуаров почти не оставалось. Я даже прибавил в весе четыре фунта и уж больше никак не испытывал тоски по дому.
Мы с Пру приобрели привычку, уходя с вахты вместе, совершать по дороге к каютам набег на буфетную. Мама О’Тул не возражала; она оставляла дверь в буфетную открытой, чтобы каждый, кому захочется перехватить кусочек, мог бы получить его без труда; Мама говорила, что тут наш дом, а вовсе не тюремная камера. Обычно мы с Пру довольствовались сандвичем, но иногда выдумывали и что-то более экзотическое, а потом с удовольствием уплетали за обе щеки это блюдо, прежде чем отправиться спать. О чем мы говорили — не представляет для вас интереса; главное — то теплое чувство, которое согревало нас обоих.
Однажды, когда в полночь мы сдали вахту, кают-компания оказалась совсем пустой; игроки в покер разошлись рано, даже обычно засиживавшихся допоздна шахматистов и тех не было. Я пошел в буфетную и принялся поджаривать сандвич с дрожжевым сыром. Буфетная у нас довольно тесная, и, когда Пру повернулась, чтобы включить малый гриль, она мимолетно прижалась ко мне.
Я вдохнул запах ее чудесных свежевымытых волос и еще чего-то — не то цветущего клевера, не то фиалок. А потом сжал Пру в объятиях.
Она не противилась. На мгновение вроде бы окаменела, но это тут же прошло.
Девушки восхитительны. Костей у них нет вообще, и мне думается, что они, по меньшей мере, градусов на пять теплее нас, даже если ртутный термометр и не показывает этой разницы. Я наклонился к ней, она подняла лицо, зажмурила глаза… и все кругом стало таким, что лучше и быть не может.
Может быть, целовались мы всего полсекунды, но я знал, что ей это нравится ничуть не меньше, чем мне, и здесь уж никакого преувеличения нет.
Но вдруг Пру вырвалась из моих объятий, как вырывается из захвата борец, и замерла, прижавшись спиной к прилавку, возле которого мы стояли, — вид у нее был жутко испуганный. Что ж, надо думать, и у меня он был не лучше. На меня она даже не посмотрела: она уставилась в пустоту и, казалось, к чему-то прислушивалась… и тогда я понял — такое выражение у нее бывало всегда во время сеанса связи; только сейчас она выглядела почему-то страшно несчастной.
Я вскрикнул:
— Пру! Что случилось?!
Она не ответила, просто повернулась и пошла. Она успела уже сделать несколько шагов к дверям, когда я бросился к ней и схватил за руку.
— Послушай, чем я тебя обидел?
Она снова вырвалась, а потом, видимо, вспомнила, что я все еще нахожусь тут же.
— Мне очень жаль, Том, — сказала она хрипло. — Моя сестра страшно разозлилась.