Гражданин Галактики (сборник)

Когда его увезли на каталке в операционную, он сказал:

«Том, видел бы ты моего анестезиолога! Прекрасна, как солнечный день! И размер удобный, чтоб держать на коленях».

«Разве ее лицо не закрыто маской?»

«Знаешь, не совсем. Мне видны ее очаровательные голубые глазки. Думаю, стоит спросить, не свободна ли она сегодня вечерком».

«Моди это может не понравиться».

«Ты Моди сюда не впутывай; должен же больной иметь хоть какие-то привилегии? Подожди минутку, я ее спрошу».

«И что она ответила?»

«Говорит „не очень“ и что я тоже буду в этаком положении несколько дней. Но номер телефона я у нее все же возьму».

«Ставлю два против пяти, она тебе его не даст».

«Ладно, попытка не пытка… Ох, ох, слишком поздно. Они уже начинают… Том, ты бы даже не поверил, что бывают такие иглы. Она величиной с воздушный шланг. Анестезиолог хочет, чтоб я считал. О’кей! Все, что угодно, за улыбку. Один… два… три…»

Пат дошел до семи, я тоже вел отсчет. И с каждой секундой ощущал, как все сильнее и сильнее меня охватывает чувство непереносимого напряжения и ужаса. Теперь я знал, что Пат с самого начала был уверен, будто не выйдет отсюда живым. На счете «семь» он потерял над собой контроль, хотя мозг еще не отключился. Может, те, кто стоял у операционного стола, думали, что он уже потерял сознание, но я знал, что это не так; он был в ловушке и кричал, и молил, чтоб его спасли из нее.

Я окликнул его, и он звал меня, но встретиться друг с другом нам не удалось. А потом и я попал в ловушку. И так же, как он, почувствовал, что заблудился, что не могу понять, что со мной происходит, что мы ощупью бредем в ледяной тьме и страшном одиночестве пространства, в котором обречены умереть.

А затем я почувствовал, как в спину мне вонзается лезвие ножа, и заорал от невыносимой боли.

Из того, что было дальше, мне вспоминаются лишь какие-то лица, плавающие надо мной. Кажется, кто-то произнес:

— Смотрите, он приходит в себя, доктор.

Мне почудилось, что этот голос не принадлежит ни одному из склонившихся надо мной лиц; он звучал откуда-то издалека.

Потом осталось только одно лицо, которое спросило:

— Тебе получше?

— Пожалуй, да. А что случилось?

— Ну-ка, выпей это. Давай я поддержу тебе голову.

Когда я снова очнулся, то обнаружил, что спать больше не хочется и что я лежу в корабельной больничке. Там был и доктор Деверо, склонившийся надо мной.

— Решил, значит, все-таки вынырнуть на поверхность, юноша?

— Вынырнуть откуда, доктор? Что произошло?

— Точно не знаю. Но ты выглядел как классический случай пациента, погибающего от хирургического шока. К тому времени, когда нам удалось взломать замок твоей двери, ты был уже почти мертв. Ну и задал ты нам работенку! Ты можешь мне рассказать, как это было?

Я попытался собраться с мыслями и вдруг вспомнил. Пат! Я мысленно вызвал его:

«Пат! Где ты, дружище?»

Он не ответил. Я сделал еще попытку, и, когда он снова не ответил, я понял все. Сел на койке и с трудом выдавил:

— Мой брат… он умер!

Доктор Деверо прикрикнул на меня:

— Чушь! Приди в себя! Ляг! Вовсе он не умер… разве что произошло это за последние десять минут, в чем я сильно сомневаюсь.

— Но я не могу до него докричаться! Откуда вы знаете? Говорю вам, я не могу до него докричаться.

— Послушай, перестань-ка ты прыгать до потолка! А знаю я потому, что непрерывно следил за происходящим все утро с помощью вахтенных мыслечитчиков. Сейчас он спит, приняв восемь гранов гипнала, вот почему ты и не можешь до него дотянуться. Может быть, я и дурак, сынок, — я ведь, как идиот, не предупредил тебя, что ты должен держаться подальше от операционного стола, но я все же давно занимаюсь починкой человеческих мозгов и в известной степени представляю, что произошло с тобой в эти часы. Меня извиняет только то, что с подобной ситуацией я столкнулся впервые.

Тут я слегка успокоился. В том, что мне не удается пробиться к Пату, если его накачали наркотиками, нет ничего удивительного. Отвечая на вопросы доктора Деверо, я умудрился более или менее связно рассказать о том, что со мной случилось, но, конечно, не во всей полноте, так как передать другому человеку представление о том, что происходит в вашей собственной черепушке, невозможно.

— Э-э-э… а успешно ли прошла операция, доктор?

— Что ж, пациент выкарабкался из нее живым. Поговорим об этом позже. А сейчас повернись.

— Чего еще?

— Повернись на живот. Хочу полюбоваться на твою спину.

Он поглядел на нее, а потом вызвал двух своих помощников. Только в их присутствии он позволил себе пощупать мою спину.

— Больно?

— Ох! О да, там здорово болит. А что у меня со спиной?

— Да, собственно, ничего такого. Просто ты обзавелся двумя отличными стигматами,{30} точно соответствующими разрезам, которые делают при операции Макдугала… а именно эту методику применили, оперируя твоего брата.

— А… а что это значит?

— Это значит, что человеческий мозг невероятно сложен, а мы о нем мало чего знаем. Ну, а теперь повернись и спи. Собираюсь продержать тебя в постели еще парочку дней.

Спать мне не хотелось, но уснул почти тотчас. Разбудил меня вызов Пата.

«Эй, Том, где ты? Кончай дрыхнуть!»

«Тут я. В чем дело?»

«Том… ко мне вернулись мои ноги!»

— Да знаю я, — буркнул я и опять погрузился в сон.

Глава IX

Кое-что о сородичах

Поскольку Пат одержал победу над параличом, я должен был бы чувствовать себя на верху блаженства, так как имел вроде бы все, чего только мог пожелать. Однако почему-то получилось совсем по-другому. До того как с Патом произошло несчастье, я отлично знал, почему я психую — потому что он летит, а я нет. После же несчастного случая я чувствовал себя виноватым, так как получил желаемое благодаря катастрофе, сломавшей жизнь брату. Казалось, подло ощущать себя счастливым, раз он превратился в калеку, тем более что из-за его увечья я приобрел то, чего желал больше всего на свете.

Значит, теперь, когда он стал выздоравливать, я должен был бы радоваться и вернуть себе ощущение счастья.

Скажите, а вам когда-нибудь приходилось бывать на вечеринке, от которой вы ожидали бурного веселья, а оно внезапно обернулось для вас жуткой скучищей? Без всякой причины — просто веселья нет, а мир сер и пресен.

Кое-что из того, что лишало меня аппетита к жизни, я мог определить. Во-первых, присутствие Дасти, но его от меня к этому времени уже забрали. Во-вторых, были и другие люди, особенно среди электронщиков, с которыми мы отстаивали вахты и которые называли нас «выродками» и другими дурацкими прозвищами и держались с нами соответственно. Но капитан расчистил и это, а когда мы познакомились поближе, люди вообще забыли о таких мелочах. Одна из релятивисток — Джанет Мейерс — блестяще считала в уме, что делало ее тоже своего рода выродком, но все смотрели на это как на самую обычную способность и вскоре стали относиться точно так же и к тому, что делали мы.

После того как мы вышли из сферы действия радиосвязи с Землей, капитан вывел нас из-под начала коммодора Фрика и организовал самостоятельный отдел, во главе которого поставил Альфреда Макнейла, а его заместителем сделал Руперта Хауптмана, так что Руп стал следить за расписанием вахт, а Дядюшка Альфред взял на себя заботы о нашем питании и дисциплине. Старого Дядюшку мы любили слишком сильно, чтоб доставлять ему неприятности, и если кто-то из нас начинал валять дурака, то Дядюшка огорчался, а мы хорошенько наподдавали виновнику. Это срабатывало отлично.

Думаю, что реорганизацию порекомендовал капитану доктор Деверо. Дело в том, что коммодор Фрик нас не очень жаловал. Он был инженером-электронщиком и всю жизнь переходил от одной хорошей аппаратуры связи к другой, еще лучшей… И вдруг появились мы, которые обеспечивали связь быстрее и лучше, причем без всякой аппаратуры. Коммодора я не виню: я бы на его месте тоже обозлился. Но все равно с Дядюшкой Альфом нам работалось лучше.