Фонарщик

Но Герти разбудили грубые мужские голоса. Герти знала, что это пришли завтракать сын и жильцы Нэнси Грант.

Знала она и то, что если она хочет раздобыть что-нибудь поесть, надо успеть ухватить остатки их завтрака. Девочка тихо толкнула дверь. Та оказалась не заперта, и Герти прокралась по ступенькам. Когда мужчины, шумно разговаривая и ругаясь, вышли, она, робко озираясь, проскользнула в комнату.

– А, вот и ты, злой уродец! – приветствовала ее Нэнси Грант. – Избавь меня, пожалуйста, от своей кислой рожи! Поешь, если голодна, только не лезь мне под ноги, если не хочешь быть битой покрепче вчерашнего!

Герти, наскоро поев, закуталась в старый, рваный, доставшийся ей от матери платок, который служил ей в качестве шубы, и выбежала из дома, хотя руки и ноги у нее тут же закоченели от холода.

За домом, где жила Нэнси Грант, был дровяной двор, выходивший на реку. На этом дворе всегда собиралось много детей, и Герти легко могла бы найти себе друзей. Но она не ладила с детьми. Бедные, оборванные, в большинстве без родительского надзора, они все, однако, знали, что Герти еще более заброшена и презираема, чем они. Они часто видели, как ее били; каждый день слышали, что она уродлива и зла; они знали, что у нее не было ни родителей, ни своего угла. И как ни малы они были, дети сознавали свое превосходство над ней; отвергнутая всеми, Герти была для них предметом ненависти и презрения. Конечно, будь Герти с ними заодно, этого, может быть, и не было бы. Но пока была жива мать, она не позволяла девочке играть с ними. И после смерти матери Герти осталась в стороне. По правде говоря, она была так вспыльчива, так резка, что дети не любили и боялись ее. Однажды они собрались и сговорились дразнить и задирать ее. Однако Нэнси Грант, подошедшая как раз в тот момент, когда одна из девочек бросала в воду сорванные с ног Герти башмаки, надавала виновной затрещин и обратила ее товарищей в бегство. С тех пор Герти больше не носила башмаков. Но все-таки Нэнси Грант, по крайней мере в тот раз, выручила ее, дети с тех пор перестали ее мучить.

День был солнечный, но холодный.

В углу дровяного двора была огромная куча досок различной длины. Они были неровно сложены наподобие лестницы, что позволяло легко взобраться наверх. У вершины находилось углубление, образованное несколькими длинными досками и похожее на маленький сарай с видом на воду.

Это был приют Герти, место, откуда ее никогда не прогоняли.

Длинными летними днями бедная малютка подолгу сидела там одна со своими горестями, с мыслями о своем уродстве, которым ее ежедневно попрекали, и о несправедливости, жертвой которой она была. Иногда она плакала там целыми часами. Изредка (то есть когда ей удавалось никого не рассердить и избежать розги и заключения в темной комнате) она была веселее, и ей доставляло удовольствие следить за матросами, которые то работали на палубе большой шхуны, то плавали взад и вперед на маленькой лодочке. Солнышко грело так ласково, голоса матросов были так веселы, что бедная малютка на время забывала здесь свое горе.

Но лето кончилось; шхуна с матросами, к которым она так привыкла, ушла в море. Стало холодно и сыро, так что Герти пришлось несколько дней просидеть дома. Сегодня же она направилась прямо в свое убежище, и – какая радость! – солнышко еще раньше нее забралось на доски, высушило, нагрело их и светило так ярко и весело, что Герти и думать забыла о Нэнси, забыла, как она мерзла и как боялась наступающей долгой зимы. Мысли ее остановились на добром лице и ласковом голосе старого фонарщика. Припомнилось и его обещание что-нибудь ей принести. Он, наверное, не забыл об этом. Он такой добрый! А что же он может ей принести?.. Какое-нибудь лакомство? А вдруг башмаки? Но он, может быть, и не знает, что у нее нет башмаков…

И Герти решила пораньше сходить за молоком, чтобы не пропустить его прихода. День казался ей бесконечным. Наконец стемнело, и пришел фонарщик, Труман Флинт. Герти уже поджидала его. Старик запоздал и торопился. Он едва успел сказать Герти несколько ласковых слов и погладить ее по головке.

– Можно ли так бить ребенка! – промолвил он. – Ведь это случилось нечаянно, а не нарочно… А вот тебе и обещанный подарок! – сказал он, доставая что-то из кармана. – Береги его! Не обижай! Если он будет в мать, то ты наверняка его полюбишь! Прощай, малютка!..

И, взвалив на плечо свою лесенку, старик зашагал дальше, оставив Герти маленького серого, с белыми пятнами, котеночка.

Герти была так изумлена, увидев у себя в руках живого котенка, – подарок, который она меньше всего ожидала, – что несколько минут простояла без движения, не зная, что с ним делать. Кругом было множество кошек всевозможных цветов, которые, как и Герти, с запуганным видом шмыгали повсюду и часто прятались в кучах угля и дров. Герти часто сочувствовала им, но никогда не пыталась поймать кого-нибудь из них и взять домой, прекрасно понимая, что пища и кров, которые ей так неохотно давали, не распространились бы на ее любимца.

Сначала она хотела спустить котенка с рук – пусть бежит, куда хочет. Но он и не думал убегать, а крепко прижался к Герти, потом вскарабкался ей на шею и, тихонько мяукая, казалось, просил не бросать его. Эта ласка тронула Герти: она прижала котика к груди и обещала его любить, кормить и, главное, – прятать от Нэнси Грант.

Трудно передать, как она полюбила котенка! Неуравновешенный характер Герти до сих пор проявлялся только в гневе, упрямстве и даже в ненависти, но в глубине ее души таилась бездна нежности, только искавшая случая, чтобы проявить себя.

Теперь весь этот запас любви и заботы излился на котенка, который ласкался к ней и искал у нее защиты. Чем больше ей приходилось заботиться о нем, чем больше она за него боялась, тем сильнее любила. Герти держала его в своем убежище на дровяном дворе. Нашла где-то старую шляпу и в ней устроила котику постель. Уделяла ему часть своей скудной еды и делала для него то, чего никогда не сделала бы для себя: каждый вечер отливала немножко молока на ужин котенку. Долго ли было попасться и быть избитой!.. По ее представлениям, она должна была бояться только этого. Ведь ей ничего не говорили о добре и зле. Целыми часами она играла на складе со своим котенком. Она беседовала с ним, целовала его и называла ласковыми именами.

Когда же наступили холода, она не знала, что делать, как укрыть и себя, и котенка: взять его домой она боялась. Но больше ничего не придумаешь. Ей удавалось иногда прятать его под свою шаль и проносить на чердак, где она спала; в такие дни она напряженно следила за тем, чтобы дверь была заперта, и ей удавалось обмануть бдительность Нэнси. Раза два, правда, отчаянное маленькое животное удирало от нее и бросалось бегом по нижнему коридору и комнатам. Но в этом густонаселенном квартале было слишком много кошек, и Нэнси, ничего не подозревая, выпроваживила его метлой.

Может показаться странным, что Герти все время проводила в праздности. Почти все дети бедняков рано учатся быть полезными. Часто видишь на наших улицах, во дворах и у дверей домов множество маленьких созданий, согнувшихся под тяжестью большой вязанки дров, корзины, а порой и ребенка, о котором им поручено заботиться. Не раз мы жалели этих маленьких тружеников и вздыхали об их судьбе.

Но их существование было менее грустным, чем жизнь Герти, которой ничего не нужно было делать и которой поэтому не было знакомо чувство удовлетворения от принесенной кому-нибудь пользы. У Нэнси Грант не было маленьких детей. Сама она была очень деятельна, но никогда не старалась дать Герти работу, предпочитая поменьше видеть ее, так что кроме ежедневного хождения за молоком делать девочке было нечего.

Нэнси была шотландка, уже немолодая. Характер ее никогда не отличался мягкостью, а с наступлением старости сделался и вовсе несносным. Она всегда много работала, и жизнь казалась ей тяжким испытанием. Ее муж был плотником, но Нэнси создала такую невыносимую жизнь в доме, что он несколько лет назад ушел в море. Тогда она стала прачкой, взяла жильцов и могла бы свободно жить на заработанные деньги, если бы ее милый сынок не тратил львиную долю ее заработков на кутежи. Он мог быть хорошим работником, когда у него появлялось желание трудиться, но жизнь с матерью испортила его.