Страница 18 из 103
Окончательно лишив гостью возможности двигаться, Феликс откинулся назад, держа женщину подальше от себя, и заглянул ей в лицо.
– Вот теперь мы можем побеседовать, – бодро сказал он и, примерившись, влепил ей пощечину – не слишком сильную, но достаточно чувствительную. – Это за укус. Никогда больше не делайте этого.
– Отпустите меня!
– Будьте благоразумны. Приглядитесь повнимательней и увидите, что я тяжелей вас килограммов на сорок и значительно выше. У вас достаточно силы и твердости, этого нельзя не признать, да только я куда тверже и сильнее. Так что ваши желания сейчас значения не имеют.
– Что вы собираетесь со мной делать?
– Поговорить. И еще, пожалуй, поцеловать.
В ответ она выдала нечто вроде рева тропического циклона, обогащенного обертонами воя и рычания дикой кошки. Когда концерт закончился, Гамильтон приказал:
– Поднимите лицо.
Она не подчинилась. Тогда он свободной рукой забрал в горсть ее волосы и отогнул голову назад.
– Не кусаться, – предупредил Феликс, – или я выбью из вас всю эту дурь.
Укусить она его не укусила, но и не ответила на поцелуй.
– Пустая трата времени, – светским тоном резюмировал Гамильтон, – вы, «независимые» дамы, ничего в этом искусстве не смыслите.
– Я что, плохо целуюсь? – мрачно осведомилась она.
– С тем же успехом я мог поцеловать малолетку.
– Я прекрасно умею целоваться – когда хочу.
– Сомневаюсь. И сомневаюсь, что вы вообще когда-нибудь целовались. Мужчины редко делают авансы вооруженным девушкам.
– Неправда!
– Что, за живое задело? Но это правда, и вы сами это знаете. Даю вам шанс доказать, что не прав, а потом мы обсудим, стоит ли вас отпускать.
– Мне больно рукам.
– Ну…
На этот раз поцелуй длился раз в восемь дольше. Наконец Гамильтон отпустил ее, перевел дыхание, но ничего не сказал.
– Так что же?
– Юная леди, – проговорил он медленно, – я недооценил вас. Я недооценил вас дважды.
– Теперь вы меня отпустите?
– Отпустить вас? Ни в коем случае! Это заслуживает повторения.
– Нечестно!
– Леди, – совершенно серьезно проговорил Гамильтон, – честность – понятие совершенно отвлеченное. Кстати, как вас зовут?
– Лонгкот Филлис. Но не уклоняйтесь от темы.
– Так как насчет повторения?
– Ох, ладно…
Гамильтон совсем отпустил свою пленницу, и тем не менее повторение оказалось столь же продолжительным и захватывающим дух. Отстранившись, Филлис запустила пальцы ему в волосы и растрепала их.
– Вы негодяй! Грязный негодяй!
– В ваших устах это звучит как комплимент, Филлис. Выпьем?
– Не откажусь.
Гамильтон предложил гостье выбрать напиток, торжественно извлек и наполнил бокалы, превратив будничные действия в пышную церемонию, в конце которой встал и торжественно предложил:
– Выпьем за мир?
– Сейчас? Сдается мне, время еще не пришло. Я хочу поймать вас вооруженным.
– Лучше не надо. Вы доблестно сражались и были побиты с честью. Правда, я шлепнул вас – но и вы меня укусили. Так что мы квиты.
– А как насчет поцелуев?
Гамильтон улыбнулся.
– Это тоже был равный достойный обмен. Не будьте столь обидчивы. Я не хочу, чтобы вы за мной охотились. Давайте! Мир – и пусть прошлое останется в прошлом!
Он поднял бокал, перехватил ее взгляд – и Филлис невольно улыбнулась.
– Ладно, да будет мир.
– Повторим?
– Нет, спасибо. Мне пора идти.
– Что за спешка?
– Мне и в самом деле пора. Могу я теперь получить свой бластер?
Гамильтон вытащил излучатель из ящика, полюбовался и смахнул с оружия пылинку.
– Он мой – и вы это знаете. Я его выиграл.
– Но вы же не оставите его себе!
– Именно это я имел в виду, утверждая, что вы, вооруженные дамы, лишь претендуете на мужские роли. Мужчина никогда не попросил бы оружия обратно. Он скорее надел бы повязку.
– Вы оставите бластер себе?
– Нет. Но хотел бы, чтоб вы его больше не носили.
– Почему?
– Потому что хочу пригласить вас пообедать сегодня со мной. И я буду чувствовать себя дураком, сопровождая вооруженную женщину.
Филлис внимательно посмотрела на него.
– Странный вы человек, Гамильтон Феликс. Побить девушку – и потом пригласить ее пообедать…
– Так вы согласны?
– Да, – она отстегнула пояс с кобурой и бросила его Гамильтону. – Потом отошлете его мне. Адрес – на рукоятке.
– В двадцать ноль-ноль?
– Или на несколько минут позже.
– Знаете ли, Филлис, – проговорил он, распахивая перед девушкой дверь, – у меня предчувствие, что у нас с вами впереди великое множество развлечений!
Девушка одарила его долгим взглядом.
– Поживем – увидим.
Глава 5
«Просто я более или менее честен…»
Закрыв дверь, Гамильтон вернулся в комнату. Предстояло немало дел – и срочных. Он подошел к телефону и вызвал Монро-Альфу.
– Клифф? Я вижу, вы уже на службе? Будьте у себя, – и он повесил трубку, не снизойдя до каких-либо объяснений.
Когда вскоре Феликс появился в кабинете Монро-Альфы, тот встретил его с обычной церемонностью.
– Доброе утро, Феликс. Мне кажется – или вы действительно чем-то обеспокоены? Что-нибудь не в порядке?
– Не совсем. Я хочу попросить вас об одолжении. Но скажите – с вами-то что случилось?
– Со мной? Что вы имеете в виду?
– Вчера вы напоминали труп недельной свежести, а сегодня прямо-таки искритесь и светитесь. И сплошные птичьи трели на устах… Что за метаморфоза?
– Не думал, что это так бросается в глаза. Но я действительно в приподнятом настроении.
– Почему? Ваша денежная машина объявила о новых дивидендах?
– Разве вы не смотрели утренние новости?
– Признаться, нет. А что случилось?
– Они вскрыли Адирондакский стасис.
– Ну и?…
– Там оказался человек. Живой человек.
Брови Гамильтона поползли вверх.
– Это, конечно, интересно – если только правда. Но не хотите ли вы сказать, будто появление этого ожившего питекантропа является подлинной причиной вашей детской радости?
– Неужели вы не понимаете, Феликс? Неужели не ощущаете значения свершившегося? Ведь он явился к нам из золотого века, он – сын тех простых и прекрасных дней, когда род людской еще не успел испортить себе жизнь кучей бессмысленных усложнений. Только подумайте, о чем он может нам рассказать!
– Может быть… Из какого он года?
– М-м-м… Из тысяча девятьсот двадцать шестого – по старому стилю.
– Тысяча девятьсот двадцать шестой… Погодите-ка… Конечно, я не историк, но что-то не припоминаю, чтобы то время было такой уж сияющей утопией. По-моему, довольно примитивный век.
– Об этом я и говорю – он был прост и прекрасен. Я тоже не историк, но встретил вчера человека, который немало порассказал мне об этом периоде. Он специально изучал ту эпоху, – и Монро-Альфа пустился в восторженное изложение концепции Фрисби Джеральда о жизни в начале XX века.
Гамильтон выждал, пока Клиффорд не смолкнет на мгновение, чтобы перевести дыхание, и тогда вклинился в монолог:
– Не знаю, не знаю, но сдается мне, что у вас концы с концами не вяжутся.
– Почему?
– Видите ли, я вовсе не считаю, будто нашему времени незачем желать ничего лучшего, но уж в прошлом лучшего точно не сыскать. Нет, Клифф, клич: «Вернемся к добрым старым временам!» – это чушь. При минимальных усилиях мы научились получать гораздо больше, чем это было возможно когда-либо – на всем протяжении истории.
– Ну, конечно, – едко заметил Монро-Альфа, – если вам не уснуть, пока кроватка не укачает да не споет колыбельную…
– Бросьте. При необходимости я мог бы спать хоть на камнях, но сворачивать с шоссе, просто чтобы потрястись на ухабах – увольте.
Монро-Альфа промолчал. Гамильтон почувствовал, что приятель уязвлен его словами, и добавил:
– Разумеется, это всего лишь мое субъективное мнение. Может быть, вы и правы. Забудем об этом.