Страница 11 из 103
Однако даже для постороннего взгляда было очевидно: хромосомные карты Гамильтона и девушки содержали вдвое больше схем – по сорок восемь, если быть точным, – чем гаплоидные карты гамет под ними. Но пятая карта – предполагаемого отпрыска – снова содержала сорок восемь хромосом, по двадцать четыре от каждого из родителей.
Старательно скрывая проснувшийся в нем интерес, Гамильтон прошелся взглядом по картам.
– Выглядит интригующе, – безразличным тоном заметил он. – Только я, конечно, ничего в этом не смыслю.
– Буду рад вам объяснить.
– Не беспокойтесь – вряд ли стоит.
– Наверно, нет. – Мордан выключил экран. – Что ж, извините за беспокойство, Феликс. Возможно, мы еще поговорим в другой раз.
– Конечно, если вам будет угодно. – Гамильтон не без некоторого замешательства посмотрел на хозяина кабинета, но Мордан был все так же дружелюбен и столь же любезно улыбался. Несколько секунд спустя Феликс уже был в приемной. На прощание они с Арбитром обменялись рукопожатием – с той теплой формальностью, какая приличествует людям, обращающимся друг к другу по имени. И тем не менее Гамильтон ощущал смутную неудовлетворенность, словно их беседа закончилась преждевременно. Он отказался – но не объяснил причин своего отказа достаточно подробно…
Вернувшись к столу, Мордан снова включил экран. Он изучал карты, припоминая все, что ему о них говорили эксперты. Особенно привлекала его центральная.
Колокольчики сыграли музыкальную фразу, возвещая приход руководителя технического персонала.
– Входите, Марта, – не оборачиваясь, пригласил Арбитр.
– Уже, шеф, – отозвалась та.
– А… да, – Мордан наконец оторвался от созерцания карт и повернулся.
– Сигарета найдется, шеф?
– Угощайтесь.
Марта взяла сигарету из украшенной драгоценностями шкатулки на столе, закурила и устроилась поудобнее. Она была старше Мордана, в волосах ее отливала сталью седина, а темный лабораторный халат контрастировал с подчеркнутой элегантностью костюма, хотя характеру ее равно соответствовало и то и другое.
Внешний облик Марты вполне соответствовал ее компетентности и уму.
– Гамильтон двести сорок три только что ушел?
– Да.
– Когда мы приступим?
– М-м-м… После дождичка в четверг.
– Так плохо? – брови ее взметнулись.
– Боюсь, что да. По крайней мере, так он сказал. Я корректно выдворил его, прежде чем он успел наговорить вещи, от которых ему позже неудобно было бы попятиться назад.
– Почему он отказался? Он влюблен?
– Нет.
– Тогда в чем же дело? – Марта встала, подошла к экрану и уставилась на карту Гамильтона, словно надеясь найти там ответ.
– М-м-м… Он задал вопрос, на который я должен правильно ответить, в противном случае он действительно не станет сотрудничать.
– Да? И что это за вопрос?
– Я задам его вам, Марта. В чем смысл жизни?
– Что?! Дурацкий вопрос!
– В его устах он не звучал по-дурацки.
– Это вопрос психопата – лишенный и смысла, и ответа.
– Я в этом не так уж уверен, Марта.
– Но… Ладно, не стану спорить, это – за пределами моего разумения. Но мне кажется, что «смысл» в данном случае – понятие чисто антропоморфное. Жизнь самодостаточна; она просто есть.
– Да, его подход антропоморфен. Что такое жизнь для людей вообще и почему он, Гамильтон, должен способствовать ее продолжению? Конечно, мне нечего было ему сказать. Он поймал меня. Решил разыграть из себя сфинкса. Вот нам и пришлось прерваться – до тех пор, пока я не разгадаю его загадку.
– Чушь! – Марта свирепо ткнула сигаретой в пепельницу. – Он что, думает, будто Клиника – арена для словесных игр? Мы не можем позволить человеку встать на пути улучшения расы. Он – не единственный собственник жизни, заключенной в его теле. Она принадлежит нам всем – расе. Да он же попросту дурак!
– Вы сами знаете, что это не так, Марта, – умиротворяюще произнес Мордан, указывая на карту.
– Да, – вынужденно согласилась она. – Гамильтон не дурак. И тем не менее, надо заставить его сотрудничать с нами. Ведь это ему не только не повредит, но даже ни в чем не помешает.
– Ну-ну, Марта… Не забывайте о крошечном препятствии в виде конституционного закона.
– Да знаю я, знаю. И всегда его придерживаюсь, но вовсе не обязана быть его рабой. Закон мудр, но этот случай – особый.
– Все случаи – особые.
Ничего не ответив, Марта вновь повернулась к экрану.
– Вот это да! – скорее про себя, чем обращаясь к собеседнику, проговорила она. – Какая карта! Какая прекрасная карта, шеф!
Глава 3
«В этом мы присягаем во имя Жизни Бессмертной…»
"Мы ручаемся собственной жизнью а священной честью:
– не уничтожать плодоносной жизни;
– неукоснительно хранить в тайне все, касающееся частной жизни наших клиентов и их зигот, что может быть доверено нам прямо или косвенно, благодаря технике нашего искусства;
– практиковать свое искусство лишь при полном согласии наших клиентов:
– более того, считать себя облеченными полным доверием опекунами зигот и детей наших клиентов и делать исключительно то, что по здравом размышлении сочтем соответствующим их интересам и грядущему благополучию;
– скрупулезно уважать законы и обычаи социальных групп, среди которых практикуем,
В этом мы присягаем во имя Жизни Бессмертной".
Извлечение из Клятвы Менделя, ок. 2075 г. от Р. X. (по старому стилю)
Сладкий горох, вечерний первоцвет, крошечные уродливые плодовые мушки-дрозофилы – вот скромные инструменты, при помощи которых в XIX и XX веках монах Грегор Мендель и доктор древнего Колумбийского университета Морган открывали основополагающие законы генетики. Законы простые, но тонкие.
В ядре каждой клетки – человека или дрозофилы, горошины или скаковой лошади, неважно – есть группа нитевидных тел, именуемых хромосомами. Вдоль этих нитей расположено нечто уже совсем крохотное, – оно всего-навсего раз в десять больше крупных белковых молекул. Это гены, каждый из которых управляет каким-либо элементом структуры всего организма человека или животного, в котором эта клетка находится. И каждая клетка содержит в себе структуру всего организма.
Клетки человеческого тела содержат сорок восемь хромосом – двадцать четыре пары. Половина их ведет свое происхождение от матери, другая – от отца. В каждой паре хромосом находятся гены – тысячи генов, идентичных тем, что присутствуют в родительских хромосомах. Таким образом, каждый из родителей обладает «правом голоса» в любой характеристике отпрыска. Однако некоторые из «голосов» весомее других. Они называются доминантными, тогда как менее слышимые – рецессивными. Если один из родителей, например, поставляет ген кареглазия, а другой – голубоглазия, то ребенок окажется кареглазым; ген кареглазия доминантен. Если оба родителя передают отпрыску гены карих глаз, то голосование единодушно и приводит к тому же результату в этом поколении.
А вот чтобы получить голубые глаза, всегда требуется «единогласие».
Тем не менее, гены голубоглазия способны переходить из поколения в поколение – незаметными, но неизменными. Потенциальные возможности вида родители всегда передают детям неизменными – если оставить в стороне мутации, разумеется. Они могут быть перетасованы, сданы и снова перетасованы, производя невообразимое количество уникальных индивидуальностей, но сами гены остаются неизменными. Так шахматные фигуры могут быть расставлены на доске в различных комбинациях, хотя сами фигуры при этом не меняются. Пятьдесят две игральные карты могут дать невообразимое число раскладов, но карты остаются все теми же самыми.
Но предположим, что вам разрешено составить любую комбинацию из пяти карт, используя первые десять сданных. Шансы получить самую лучшую комбинацию возрастают у вас в двести пятьдесят два раза!
Именно таков метод улучшения расы посредством генетического отбора.