Страница 17 из 18
В этом случае не было бы так тихо.
У нас забрали бы личные счетчики и заново пересортировали бы нас, выбирая тех, кто нуждается в немедленном лечении, кололи бы морфий обреченным и отделяли бы их от прочих, а тех, кто был в безопасности, собрали бы в кучу, чтобы не путались под ногами или приставили бы помогать врачу.
Вот как должно бы быть. Но ничего не происходило, абсолютно ничего – только слышалось бормотанье и рев малышей.
Даже на наши счетчики не смотрели. Похоже, врач и в самом деле проверял их только у аутсайдеров.
Следовательно, Капитан сообщил нам простую и ласкающую сердце истину.
Я так обрадовалась, что забыла удивиться помидорной внешности миссис Роуйер. Улеглась поудобнее и начала обсасывать теплый и счастливый факт: мой милый дядя Том не собирается умирать, а братик проживет достаточно долго, чтобы причинить мне кучу мелких хлопот. Я даже задремала…
…и вдруг моя соседка справа завизжала: «Выпустите меня отсюда! Выпустите меня отсюда!!!»
И снова я увидела, что такое решительные действия в особом положении.
К нам вскарабкались двое из команды и сцапали ее. Тут же стюардесса запечатала ей рот клейкой лентой и сделала укол в руку. Мою соседку чуть придержали, пока она не перестала трепыхаться, а потом куда-то унесли.
Вскоре появилась другая стюардесса. Она собрала личные счетчики и раздала снотворное. Многие взяли, но я отказалась – я вообще не люблю таблеток и, уж конечно, не буду глотать препарат, который вырубит меня на самом интересном месте.
Стюардесса настаивала, но я не сдавалась. Наконец она пожала плечами и отошла. Потом было еще три-четыре приступа острой клаустрофобии (или истерических припадков, я не знаю). Со всеми справились быстро и без шума. Убежище затихло, если не считать храпа, нескольких голосов и неумолчного рева младенцев.
В первом классе детей немного, а младенцев нет вовсе.
Во втором – детей достаточно, а уж третий прямо кишит ими, словно каждая семья везет хоть одного сосунка. Оно и понятно: почти весь третий класс – это земляне, перебирающиеся на Венеру. Земля перенаселена, и человеку с большой семьей эмиграция вполне может показаться наилучшим выходом. Он подписывает трудовой контракт, а Венерианская Корпорация оплачивает перелет в счет будущего заработка.
Что ж, наверное, можно и так. Им нужно уехать, а Венере нужны люди. Но я очень рада, что Марсианская Республика не субсидирует въезд, иначе бы нас затопило. Конечно, мы принимаем иммигрантов, но они должны сами оплатить перелет и оставить в совете ДЭГ обратные билеты, причем деньги за них не выдаются раньше двух марсианских лет.
И правильно. По крайней мере треть иммигрантов не может адаптироваться. Появляется подавленность, ностальгия; ну и летят они назад. Не могу понять, чем может не понравиться Марс, но им виднее. По мне, так даже лучше, что они улетают.
Так я и лежала, думала о разном, немножко скучала, немножко волновалась и удивлялась, почему никто не займется бедными крошками.
Лампы были притушены. Кто-то подошел к моей полке.
– Ты здесь? – послышался тихий голос Герди.
– Похоже на то. Что случилось? – так же тихо ответила я.
– Детей пеленать умеешь?
– Конечно.
Мне подумалось, как там Дункан… я ведь не вспоминала о нем несколько дней. Может, он забыл меня? И не узнает Бабушку Подди.
– Тогда идем со мной, подруга. Есть работа.
Еще бы ее не было! Нижняя часть укрытия, что над инженерным отсеком, была поделена на четыре части, словно торт.
Санузлы, два изолятора – мужской и женский (оба забиты до отказа), – а между изоляторами – жалкая пародия на детскую, метра по два в каждом направлении. Три ее стены были увешаны холщовыми люльками с младенцами, да еще часть перехлестывала в женский лазарет. И почти все они орали.
Посреди этого пандемониума две измотанные стюардессы пеленали малышей на узехоньком выдвижном толе. Герди похлопала по плечу одну из них.
– Порядок, девочки, подошло подкрепление. Идите перекусите, да и отдохните немного.
Та, что постарше, посопротивлялась для порядка, но видно было, как они рады подмоге. Мы с Герди встали по местам и взялись за дело. Не знаю, сколько мы работали (просто не было времени глянуть на часы), но работы было явно больше, чем нас, и мы пытались нагонять. Все же это было лучше, чем лежать в ячейке, глазеть на потолок в паре сантиметров от носа. Хуже сего была теснота. Я все время прижимала локти, чтобы не пихнуть Герди, а сзади меня все время подталкивала люлька.
Но все равно я не жалуюсь. Конструктору «Трезубца» пришлось попотеть, чтобы разместить максимум людей в минимуме объема единственным возможным образом, да еще достаточно хорошо экранировать этот объем. Понятно, что заботился он не о гигиене младенцев, а о том, чтобы сохранить им жизнь.
Но малышу-то этого не объяснишь. Удивительно, но Герди работала спокойно и уверенно, без единого лишнего движения.
Никогда бы не подумала, что ей приходилось возиться с пеленками. Но работала она споро и побыстрее меня.
– А где их мамаши? – спросила я, подразумевая: «Почему эти лентяйки бросили своих детей?»
Герди меня поняла.
– Одни заняты своими малышами. Забот полон рот, успокоить и прочее. А другие вырубились и отсыпаются, – она кивнула на изолятор.
Это была святая правда, и я заткнулась. В таких конуренках просто невозможно толком обиходить ребенка, но, если бы все разом потащили детей сюда, возникла бы неописуемая пробка. Пожалуй, конвейерная система себя оправдывает.
– Пеленки кончаются, – сказала я.
– В шкафчике должна быть еще стопка. Ты знаешь, что приключилось с миссис Гарсиа?
– Что? – Я достала пеленки. – Ты, наверное, хочешь сказать – с миссис Роуйер?
– Ей тоже досталось. Но миледи Гарсиа первой попалась мне на глаза. Ее как раз приводили в чувство, и я хорошо все разглядела. Так ты ее не видела?
– Нет.
– Вот подменят нас – загляни в женский изолятор. Такого изумительного желтого цвета и в москательной лавке не увидишь, не то что на человеческом лице.
Я так и села.
– Господи! Я видела миссис Роуйер – она ярко-красная. Герди, ради бога, что же с ними случилось?
– Что случилось – ясно, – подумав, ответила Герди, – а вот как – никто в ум не возьмет.
– Не понимаю.
– Цвет говорит сам за себя. Это водорастворимые пигменты, их применяют в фотографии. Ты что-нибудь смыслишь в фотографии?
– Почти ничего, – ответила я.
Все что я знала, рассказал мне Кларк, он довольно искусный фотограф. Конечно, это лучше держать при себе.
– Ну ты наверняка видела, как фотографируют другие. Вынимаешь пластинку – и фото готово, только изображения еще нет. Она все еще прозрачная. Потом кладешь ее на свет и картинка начинает проявляться… и когда цвета наберут яркость, досушиваешь ее в темноте. Главное – не переборщить с цветами. – Она хихикнула. – Похоже, эти дамы не сообразили вовремя закрыть лица и остановить процесс. Наверное, они попытались смыть краску и сделали еще хуже.
– Все равно, не понимаю, как это вышло, – озадаченно молвила я.
– Никто не понимает. Но у доктора есть версия: кто-то сыграл шутку с их полотенцами.
– Что?
– У кого-то на борту был запас несвязанных пигментов. Кто-то пропитал непроявленными, то есть бесцветными, пигментами их полотенца и хорошенько высушил в темноте. Потом этот кто-то тайком подменил полотенца. Это не трудно, если у человека крепкие нервы: последнее время обслуживание ухудшилось из-за шторма. Все полотенца на корабле одинаковые, поди тут, догадайся.
«Надеюсь, что не догадаются», – подумала я, а вслух сказала:
– Да, догадаться трудно.
– Конечно. Это могла быть стюардесса или кто угодно из пассажиров. Но откуда взялись пигменты? В корабельном магазине их нет, разве что в пленках. А доктор готов прозакладывать голову, что только специалист-химик, да еще в хорошей лаборатории, способен выделить краску из пленки. Еще он говорит, что на Марсе эти пигменты не производятся, значит, этот «кто-то» – с Земли. – Герди взглянула на меня и улыбнулась. – Так что ты, Подди, вне подозрений. Не то, что я.