Страница 86 из 108
Минуту спустя мы стояли у выхода из большой комнаты; меня проводили здесь, когда вели с корабля. Но сейчас ее герметичные двери были закрыты из-за взрыва второй бомбы, которую Мэмми подложила в ведущем наружу туннеле, чтобы ликвидировать панели-клапаны. Бомбу в столовую подложила Крошка, сразу же убежав оттуда в свою комнату. Я не знаю, поставила ли Мэмми часовой механизм в обеих бомбах, чтобы они взорвались одновременно, или взрыв одной бомбы вызвал детонацию второй, да это и не имело значения: так или иначе, они полностью вывели из строя роскошную базу червелицых.
Крошка знала, как выпускать воздух из шлюза. Когда открылась внутренняя дверь, я крикнул: Сколько времени?
— Четырнадцать минут!
И она показала мне часы.
— Помни, что я тебе сказал — оставайся здесь. Если увидишь что-нибудь движущееся, сначала угощай синим светом, а вопросы задавай потом.
— Ясно.
Я шагнул вперед, закрыл внутреннюю дверь, нашел клапан во внешней двери, подождал, пока уравновесится давление. Две-три минуты, прошедшие, пока не открылся замок, я провел в мрачных раздумьях. Не хотелось оставлять Крошку одну. Я надеялся, что все червелицые погибли, но мог ли я быть в этом уверен? Обыск мы делали наспех, а они бегают быстро, кто-нибудь из них мог пройти одними коридорами, пока мы шли другими.
Кроме того, Крошка ответила мне: «Ясно», а не сказала; «Да, Кип, я так и сделаю». Оговорилась? Эта блоха оговаривается только тогда, когда хочет.
Да и шел-то я наружу из дурацких побуждений. В основном, конечно, чтобы найти тело Мэмми; это было глупо, потому что оно начнет разлагаться, если я его внесу внутрь. Было бы куда пристойнее оставить ее снаружи, на жутком морозе.
Но я не мог смиряться с этим, там было холодно, а я не мог оставить ее коченеть. Она ведь была такая теплая, такая живая. Я чувствовал себя обязанным принести ее туда, где она могла согреться. И, самое неприятное, я безрассудно спешил, потому что Мэмми хотела включить свой маяк в точно назначенное время, до которого осталось двенадцать или десять минут. Но какой толк, если даже я успею? Ну, предположим, ее родная звезда находится недалеко отсюда — допустим, она с Проксимы Центавра, а червелицые откуда-нибудь подальше. Даже если маяк Мэмми включится и заработает, сигнал SOS достигнет ее друзей не раньше, чем через четыре года.
Для Мэмми это, может, и все равно. У меня вообще сложилось впечатление, что она долгожительница, прождать несколько лет, пока не придет спасение, для нее пустяки. Но мы с Крошкой существа другой породы; мы ведь погибнем, пока этот сигнал со скоростью света доберется до Проксимы Центавра. Я был очень рад снова увидеть Крошку, но знал, что нас ожидало. Смерть. Через несколько дней, недель или в лучшем случае месяцев. Смерть от удушья, жажды или голода. Либо, если мы уцелеем, сюда прилетит корабль червелицых, что сулит нам отчаянный бой и возможность скорой смерти, если повезет.
Как ни крути, моя экспедиция по установке маяка — всего лишь «исполнение последней воли покойной». Сентиментальная глупость. Наружная дверь начала отворяться: «Аве Мария!»
Я еще не успел выйти на ветер, а мороз, злейший мороз, уже клещами вцепился в меня. Панели освещения еще работали, и было видно, что в туннеле хаос; две дюжины дверей-панелей вырвало взрывом. Какая же эта была бомба, если ее можно сделать из наворованных деталей, спрятать в мешке на теле вместе с радиомаяком, и при этом придать ей такую мощность, что она вырвала панели, рассчитанные на сильное давление. Даже у меня, отдаленного от места взрыва сотнями метров массивной скалы, застучали зубы.
Первая дюжина панелей была отброшена взрывом вперед. Мэмми подложила бомбу в середине туннеля? Но взрыв такой силы отшвырнул бы ее, как перышко! Должно быть, она установила ее здесь, потом вошла внутрь и взорвала ее, а уже затем вернулась обратно через шлюз, как сейчас я.
С каждым шагом становилось все холоднее. Ноги пока еще не мерзли — неуклюжие «унты» делали свое дело. Червелицые знали в таких делах толк.
— Ты разжег свои костры, «Оскар»?
— На полную катушку, дружище. Холодная нам выдалась ночь.
— И не говори!
Мэмми я нашел за самой дальней наружной панелью, вырванной взрывом.
Она рухнула всем телом вперед, словно слишком устала и не могла идти дальше. Кончики пальцев вытянутых рук едва не доставали до лежащей на полу небольшой коробочки размером с дамскую пудреницу.
Лицо ее было спокойно, глаза открыты, но затянуты перепонкой, как у птицы, — так же, как когда я увидел ее впервые на пастбище, за нашим домом несколько дней или несколько лет назад. Но тогда ей сделали больно, и это было очень заметно, а сейчас мне показалось, что вот-вот глаза ее засияют и она пропоет мне приветствие. Я прикоснулся к ней. Тело Мэмми затвердело и стало холоднее льда. Я моргнул, чтобы сдержать слезы, и решил, что нельзя терять ни секунды.
Мэмми хотела установить свою коробочку в сотне ярдов от входа в туннель и повернуть выступ на верхней крышечке, и ей на всю эту операцию оставалось не больше шести-семи минут. Я поднял коробочку.
— Все в порядке, Мэмми, я уже иду.
— Живей, дружище! Спасибо тебе, милый Кип…
В призраки я не верю. Просто я так часто слышал ее песенку благодарности, что ноты эхом отозвались в моей голове.
Отойдя на несколько шагов от выхода из туннеля, я остановился. Порыв ветра ударил меня с такой силой и обдал таким холодом, что леденящий мороз в туннеле показался мне летней жарой. Закрыв глаза, я отсчитал тридцать секунд, чтобы дать им привыкнуть к звездному свету, и, наощупь найдя на наветренной стороне туннеля опорную стойку, соединяющую наружную дорогу с горой, привязал к ней крепким узлом свою веревку. Собираясь в путь, я знал, что снаружи меня ожидает ночь, и рассчитывал, что проложенная на опорах дорога будет выделяться черной лентой на фоне белого «снега», сверкающего под звездным небом. Я полагал, что по открытой урагану дороге идти намного безопаснее, если будут видны ее края, а освещать ее нашлемной фарой мне вряд ли удастся: для этого пришлось бы поворачиваться всем корпусом из стороны в сторону, что может заставить меня потерять равновесие и сбиться с темпа,
Я все продумал очень тщательно, потому что поход по Плутону, да еще ночью, это вам не прогулки в саду. Итак, отсчитав тридцать секунд и успев за это время привязать веревку к стойке, я открыл глаза. И ни черта не увидел! Ни единой звезды. Даже небо и землю различить не мог. Я стоял спиной к туннелю, шлем скафандра закрывал мое лицо, я должен был видеть дорогу, но не видел ничего.
Развернув шлем, я понял причину тьмы, закрывшей небо, и землетрясений, напугавших нас с Крошкой: действующий вулкан. Он был то ли в пяти милях от нас, то ли в пятидесяти, но это, без сомнения, был именно вулкан — рваный, злой красный холм, выплескивающий огонь в небо.
Но я не стал рассматривать его. Включив нашлемную фару, я осветил ею правый край дороги и неуклюже засеменил, держась ближе к нему. Если я споткнусь, у меня в запасе останется вся ширина дороги, прежде чем ураган сдует меня вниз. Я шел, держа моток веревки в левой руке, отпуская ее по мере продвижения, но не ослабляя, а натягивая.
Ураган не только пугал, но и причинял боль. Мороз обжигал, как пламя. Потом обожженное им тело начинало неметь, больше всего доставалось правому боку, он онемел первым, а потом и левый бок начал окаменевать.
Веревки я больше не чувствовал. Остановившись, я наклонился вперед и выхватил веревку из тьмы лучом фары. Вот еще одна деталь скафандра, требующая усовершенствования, — нашлемная фара должна вращаться!
Половина веревки уже размоталась. Следовательно, я отошел от туннеля на добрых пятьдесят ярдов.
Веревка служила мне и ориентиром — когда она размотается полностью, я отойду на достаточное расстояние, как и хотела Мэмми. Вперед, Кип, вперед!
— Поспешай, парень! Больно уж холодно здесь! — прошептал «Оскар».
Я снова остановился. Не потерял ли я коробку? На ощупь я ее не чувствовал. Но в свете нашлемной фары увидел, что сжимаю ее правой рукой. Так держать! Я заторопился вперед, считая шаги. Один! Два! Три! Четыре!