Эроусмит

Однако больше всего беспокоило Мартина новое отношение к нему Риплтона Холаберда. Холаберд не давал ему забывать, что если доктор Эроусмит не собирается уйти в отставку и сделаться просто мужем богатой жены, то не мешает ему помнить, кто в институте директор.

Наряду с вкрадчиво ласковыми манерами, которые он приберегал теперь для Росса Мак-Герка, Холаберд выработал тон олимпийски-спокойной вежливости делового человека; он держал людей на расстоянии, и если кто злоупотреблял правами старой дружбы, он вежливо ставил его на место. Когда Эроусмит прикатил в лимузине, директор усмотрел в этом нарушение субординации. Он дал Мартину недельку после приезда из-за границы упиваться своим лимузином, затем ласково заглянул к нему в лабораторию.

— Мартин, — вздохнул он, — мне кажется, наш друг Росс Мак-Герк не совсем удовлетворен практическими достижениями института. Чтобы доказать ему обратное, боюсь, я должен буду попросить вас поменьше напирать сейчас на бактериофаг и заняться инфлюэнцей. Рокфеллеровский институт взял правильную линию: там наилучшие силы и большие средства плодотворно направляются на разрешение таких проблем, как пневмония, рак, менингит. Рокфеллеровцам уже удалось смягчить ужасы менингита и пневмонии; работы Ногуши приведут не сегодня-завтра к полному искоренению желтой лихорадки, и я не сомневаюсь, что клиника Рокфеллера с ее громадными фондами и блестяще налаженным сотрудничеством лучших научных сил первая найдет пути к облегчению диабета. Теперь они, по моим сведениям, взялись за возбудителя инфлюэнцы. Новой большой эпидемии они не допустят. Так вот, мой дорогой, мы должны побить их на инфлюэнце, и я выбрал вас нашим представителем в этом соревновании.

Мартин в это время был увлечен изысканием способа воспроизводства фага на мертвых бактериях, но он не мог идти на риск увольнения. Он был слишком богат! Взбунтовавшимся студентом Мартин мог слоняться по стране и продавать в киоске газированную воду, но если бы мужу Джойс Ленион пришла такая блажь, репортеры и фотографы осаждали бы его киоск. Еще менее возможным было для него жить просто на содержании у своей жены — стать будуарным лакеем.

Он согласился — не слишком, правда, любезно.

С великолепным равнодушием приступил он к поискам возбудителя инфлюэнцы. Он доставал в больницах культуры от пациентов, у которых была, может быть, инфлюэнца, а может быть, сильный насморк, — никто не знал наверное, каковы симптомы инфлюэнцы; четкости не было ни в чем. Большую часть работы Мартин возложил на своих подчиненных, давая им временами иронические указания: «Поставьте еще сотню пробирок со средою А… впрочем, нет, валяйте тысячу!» А когда убеждался, что они делают, как им заблагорассудится, он не выказывал негодования и не осаживал их. Если он не выпустил преступно вожжи, то лишь потому, что вовсе не брал их в руки. Некогда его личная маленькая лаборатория сверкала чистотой, как нью-гэмпширская кухонька. Теперь же комнаты его отдела имели позорно запущенный вид: в стойках длинные ряды заброшенных пробирок, многие затянулись плесенью, ни на одной толкового ярлычка.

Потом его осенила мысль. Он твердо уверовал, что рокфеллеровцы нашли возбудителя инфлюэнцы. Он примчался к Холаберду и сообщил ему эту новость. И заявил, что вернется к своему исследованию истинной природы фага.

Холаберд возразил, что здесь несомненно ошибка. Раз ему, Холаберду, нужно, чтобы честь победы над инфлюэнцей выпала на долю Мак-Герковского института и его директора, он просто не допускает мысли, что рокфеллеровцы их опередили. Затем он добавил несколько веских слов о фаге. Вопрос о сущности фага, указал он, представляет исключительно академический интерес.

Но Мартин был теперь более искушен в диалектике пауки, чем Холаберд; тот уступил и удалился в свою берлогу измышлять (как мрачно решил Мартин) новые гонения. Все же на время Мартина оставили в покое — он мог опять окунуться в работу.

Он нашел способ воспроизводить фаг на мертвых бактериях путем очень сложного и очень тонкого использования парциального напряжения кислорода и углекислоты — способ изящный, как резьба камеи, невероятный, как взвешивание звезд. Его статья произвела фурор в мире лабораторных исследователей; кое-где (в Токио, в Амстердаме, в Уиннемаке) энтузиасты уверовали, что Эроусмит доказал принадлежность фага к живым организмам; а другие энтузиасты утверждали на шаманском языке с математическими формулами, что он враль и четырежды дурак.

В это-то время, когда он мог стать Великим Человеком, Мартин поступился собственной своей работой и некоторыми обязанностями мужа Джойс, чтобы последовать за Терри Уикетом, — что явно указывало на полную утрату здравого смысла, ибо Терри до сих пор прозябал в рядовых научных сотрудниках, тогда как он, Мартин, был руководителем отдела.

Терри обнаружил, что некоторые производные хинина, введенные в тело животного, медленно распадаются на продукты, крайне токсические для бактерий и лишь умеренно токсические для организма животного. Это открывало новые горизонты перед терапией. Терри объяснил это Мартину и предложил ему работать вместе. Кипя великими замыслами, они взяли отпуск у Холаберда — и у Джойс — и, хотя стояла зима, отправились в Вермонтские горы в «Скворечник». Они ходили на лыжах и стреляли кроликов, и долгие темные вечера, лежа на животе перед камином, витийствовали и строили планы.

Мартин не так уж долго пробыл в шелковом чехле и не утратил способности наслаждаться, после северо-восточного ветра и снега, шипящей на сковороде свининой. И неплохо было отдохнуть от придумывания новых комплиментов для Джойс.

Им нужно, говорили они, ответить на интересный вопрос: непосредственно ли производные хинина действуют на бактерий, или же вызывают изменения в соках организма? Это был простой, ясный, четкий вопрос, для ответа на который требовалось только глубочайшее знание химии и биологии, несколько сот экспериментальных животных и лет десять, или двадцать, или миллион лет опытов и провалов.

Они порешили работать с пневмококками животных, наиболее близко воспроизводящих человеческую пневмонию, то есть на обезьянах. А убивать обезьян — дорого и неприятно. Холаберд, директор, мог доставить им обезьян, но, если посвятить его в планы, он потребует немедленных результатов.

Терри размечтался:

— Помнишь, один ученый, получивший Нобелевскую премию, фанатик чистой воды, взял и, вместо того чтобы тратиться на себя, пустил премию всю целиком на шимпанзе и других обезьян, и в компании еще с одним бородатым дядей выискал способ отвадить антививисекционистов и разрешил вопрос передачи сифилиса низшим животным. Но, должен тебе с прискорбием сообщить, у нас нет Нобелевской премии и не похоже на то…

— Терри, я пойду на это, если нужно! Я никогда не брал денег у Джойс, но я пойду на это, если Святой Чижик станет нас прижимать.

Они храбро явились в кабинет Холаберда и сердито, по-детски потребовали, чтоб директор потратил не менее десяти тысяч долларов на обезьян. Они хотят немедленно приступить к исследованию, которое, вероятно, год-два не даст видимых результатов — а то и вовсе никаких. Уикета должны перевести в отдел Мартина соруководителем, сумма их теперешних окладов будет делиться между ними поровну.

Затем они приготовились к бою.

Холаберд уставился на них, погладил усы, отложил в сторону тон Рачительного Директора и начал:

— Позвольте, подождите минутку. Как я понимаю, вы мне стараетесь объяснить, что иногда необходимо бывает потратить некоторое время на проведение опыта. Должен вам сказать, что когда-то я занимался исследовательской работой в некоем научном учреждении, именуемом Институтом Мак-Герка, и кое-что смыслю сам в этих делах! Послушайте, Терри, и вы, Мартин, нельзя же, черт возьми, быть такими эгоистами! Не вы одни среди наших ученых желали бы работать без помехи! Если б вы только знали, друзья мои, как я мечтаю разделаться с подписыванием бумаг, как тянутся мои пальцы к барабану кимографа! О, эти прекрасные, долгие часы искания истины! Если бы вы знали, дорогие, как я воюю с попечителями, отстаивая для вас свободу действий! Так. Вы получите ваших обезьян. Учреждайте объединенный отдел, если вам угодно. И ведите работу, как вы считаете нужным. Не думаю, чтобы во всем ученом мире можно было найти двух молодцов, на которых можно так положиться, как на вас, мои угрюмые филины.