Страница 8 из 10
Она сосредоточилась было на закусках, потом ровным голосом сказала:
— Нет, мой отец служил управляющим на фабрике в Фолл-ривер. Он был никудышный человек: пил, играл в карты и умер. Мама была очень милая. Ничего романтичного в моей жизни нет. Я проучилась три года в колледже, а теперь работаю, потому что нужно. Предел моих мечтаний — стать старшей стенографисткой в какой-нибудь крупной конторе. Я хорошо знаю свое дело, но у меня скверный характер. Мне страшно одиноко в Нью-Йорке, но, наверно, это моя вина. Я нравлюсь одному человеку в нашей конторе, но он смеется над моим служебным честолюбием. Я несчастлива и не знаю, что меня ожидает, — может быть, в один прекрасный день я покончу с собой, и я терпеть не могу, когда меня жалеют. Ни с кем я еще не была так откровенна, и напрасно я разоткровенничалась с вами.
Она внезапно замолчала и стала смотреть вниз на публику. У Бейтса было такое ощущение, словно он грубой рукой коснулся ее души. С неуклюжей сердечностью он осмелился спросить:
— Вы живете одна?
— Да.
— А вы не могли бы поселиться вместе с какими-нибудь славными девушками?
— Пробовала. Но они меня раздражали. Они были такие же изверившиеся, как я.
— А нет у вас более жизнерадостной приятельницы, с которой вы могли бы куда-нибудь пойти, развлечься?
— Есть. Но у нее никогда нет времени: она занимается общественной деятельностью. Да и куда пойти? Изредка на концерты или просто прогуляться. Как-то мы рискнули отправиться в ресторан. Знаете, в одно из этих богемных местечек. Трое пьяных мужчин один за другим лезли к нам знакомиться. Нью-Йорк не очень деликатный город.
— Эмили, Эмили… скажите же в конце концов, как вас зовут?
— Имя такое же неромантичное, как я сама, Сара Парди.
— Послушайте, мисс Парди, я встречаюсь в этом городе с самыми разными людьми, прожил здесь немало лет… есть даже школьные друзья. Вы не позволите мне что-нибудь для вас сделать? Познакомить вас с людьми, которых я знаю, ввести в семейные дома и…
Она отложила вилку, осторожно опустила на стол руки ладонями вниз, внимательно посмотрела на них, сдвинула плотнее пальцы и проговорила:
— Кое-что вы могли бы для меня сделать.
— Да? — встрепенулся Бейтс.
— Найдите мне работу получше.
У Бейтса вырвался хриплый стон, как будто его совершенно неожиданно чем-то больно стукнули.
— Мне нравится работать в конторе Цветущих Холмов, но у меня там нет никаких перспектив. Мистер Рэнсон не допускает мысли, что женщина может быть не только секретаршей. Я хочу дослужиться до управляющей конторой какого-нибудь большого концерна или чего-нибудь в этом роде.
Бейтс взмолился:
— Но… конечно, я с удовольствием помогу вам, но разве вы… А что будет с вашей личной жизнью? Разве вы не хотите узнать поближе нью-йоркцев?
— Нет.
— Дома, куда можно заглянуть в воскресенье и поболтать за чашкой чая?
— Нет.
— Ваших сверстниц, и танцы, и…
— Нет. Я деловая женщина и ничего больше. Боюсь, ни на что другое я не способна. У меня не очень много сил. Приходится ложиться спать в десять часов. Спартанка. Все это совсем невесело, но иначе мне не выдержать.
— Хорошо. Я выполню вашу просьбу. Завтра в двенадцать я вам позвоню.
Бейтс старался говорить неприятно вежливым тоном, но, видимо, его голос звучал жалобно, потому что на ее лице промелькнула улыбка.
— Спасибо, — сказала она. — Мне бы только было с чего начать. Ведь я почти никого не знаю из здешних предпринимателей. Несколько лет я работала в бостонской конторе.
На этом — так удивительно похоже на лекцию о калькуляции цен и проверке отчетности — закончились его поиски высокой романтики.
Бейтс был ужасно уязвлен и, стараясь держаться с достоинством, пустился рассуждать об авторах, которых, как ему казалось, он читал, поскольку всегда собирался прочитать их на досуге. Но на душе у него было скверно. Он сказал себе, что все это время был круглым дураком, что Эмили — нет, мисс Сара Парди — просто покрытый эмалью механизм и что он больше не желает ее видеть.
Прошло целых шесть минут до того, как он спросил:
— Вам приятно было, что я каждый вечер желал вам доброй ночи?
— Да-а, — сказала она неуверенно.
— А вы тоже придумывали про меня всякие небылицы?
— Нет. Выслушайте меня. — Она говорила тихо, но веско. — Я поняла, что смогу как-то тянуть лямку в этой малопривлекательной жизни, только если у меня не будет ни сердца, ни воображения — одни лишь мысли о работе. В юности у меня была бурная фантазия, я зачитывалась Китсом и, конечно, Киплингом и в каждом мужчине с хорошей осанкой видела Стрикленд-саиба. Многие стенографистки так всю жизнь и живут в мире вымысла. Замученные, несчастные, они мечтают о муже и детях, а шифры картотек только затуманивают им мозги. Ну, а я хочу добиться успеха. Поэтому я должна работать, и хорошо соображать, и быть пунктуальной, и знать факты. Никаким фантазиям я не позволяю отвлекать себя от работы. Я могу с абсолютной точностью сказать, сколько футов и дюймов в канализационной системе Цветущих Холмов. И я запрещаю себе умиляться при виде голубей, когда они прилетают и воркуют на моем подоконнике. Думаю, что ни при каких обстоятельствах я уже не способна быть чувствительной. Возможно, я сделала ошибку. Но я в этом не уверена. Мой отец был преисполнен самых высоких чувств, особенно когда приходил домой пьяный. Как бы там ни было, я такая, как есть. Не женщина, а деловая женщина.
— Жаль!
Он проводил ее домой. По ее просьбе они возвращались пешком, шагая по зимней слякоти. Они прошли мимо ребенка, который плакал, сидя на ступеньке третьеразрядной закусочной.
Бейтс заметил, что какое-то мгновение Эмили смотрела на ребенка с материнским волнением, потом ускорила шаг.
«Я уже не сержусь на нее. Но если бы даже мне и захотелось снова с ней встретиться, я бы этого не сделал. В ней нет ничего человеческого», — размышлял Бейтс.
На Семьдесят четвертой улице, у дверей ее дома — чопорного дома, где сдают меблированные комнаты, — Бейтс, стараясь как-нибудь подостойнее с ней попрощаться, вдруг выпалил:
— Не очень-то увлекайтесь этим молодым человеком в очках. Пускай подождет, пока вы лучше узнаете нью-йоркцев. Ваш мистер Симмонс приятный малый, но пустой.
— Откуда вам известно, что я знаю мистера Симмонса? — изумилась она. — Откуда вам известно его имя?
Бейтс в первый раз застал ее врасплох; и это позволило ему укрыться за вполне достойным ответом:
— Я наблюдателен. Спокойной ночи. Будет у вас превосходное место, можете не беспокоиться.
Пройдя два дома, он украдкой оглянулся. Она, должно быть, вошла в подъезд, даже не посмотрев ему вслед.
Хотя Бейтс говорил себе: «Я рад, что этот вечер уже позади», — он бросился со всех ног в Йельский клуб. Там он допросил поочередно пятерых знакомых, не могут ли они порекомендовать куда-нибудь молодую женщину, которая, утверждал он (не имея на то никаких оснований), прекрасно печатает на машинке, быстро стенографирует, умеет по всем правилам подшивать копии документов и даже способна, в случае надобности, разыскать их потом и так очаровывает клиентов, что они готовы вручить деньги еще до появления агента по продаже.
По этому же поводу он звонил по телефону своему приятелю, живущему в пригороде. Ему пришлось некоторое время сидеть в душной телефонной будке и кричать: «Нет, нет, нет! Я вызываю Пелем, а не Чатам!» А когда он лег в кровать и уже было задремал, ему неожиданно пришла в голову такая волнующая мысль, что сон как рукой сняло. Он встал, закрыл окна, дрожа от холода, влез в халат, потом сел, неизящно задрав ноги на радиатор, и закурил сигарету. Почему бы не предоставить Эмили место в своей конторе?
Он нехотя отказался от этой мысли. Его контора недостаточно велика, чтобы дать ей возможность выдвинуться. И Эмили — мисс Парди — скорее всего не согласится. Он с горечью потушил сигарету о радиатор, открыл окна и снова забрался в кровать. Он пришел в ярость, обнаружив, что, пока он предавался размышлениям, кровать успела остыть. Под одеялом образовались ледяные, арктические зоны.