Страница 8 из 22
Скандал с Кареном
Приехавший из-за границы Карен пришел в ярость.
Нет, он не ругался, даже разрешил мне выбрать подарок из привезенных для семьи тряпок. И я взяла кожаную куртку из темно-зеленой с позолотой кожи, гофрированную и переливающуюся. как змея.
Карен выслушал мой рассказ о маминой картине, спросил, кто ее видел, что предлагал, и закурил трубку. Обычно он курил в определенное время, и это нарушение режима меня удивило.
— А подождать меня ты не могла? Ведь твоя мать именно мне поручала ее продать…
— Я и ждала, никому не продала…
— Но всем демонстрировала… Очень умно…
Он лихорадочно курил, сбрасывая пепел на ковер, чего вообще никогда себе не позволял.
— Ну в конце концов что для тебя даже сто тысяч? Их хочет заплатить профессор…
— Сто тысяч — ничто, пустяк, дым, а полмиллиона долларов?!
Я села.
— Но ее же нельзя вывозить… — пролепетала я.
Карен посмотрел на меня с отвращением.
— Теперь — почти невозможно. С твоим языком. Нет, даже самая умная женщина — идиотка.
Он встал, подошел к секретеру, вынул бронзовую ромашку, полез в тайник и достал коробочку с запонками. Потом открыл ее. Коробочка была пуста.
— Я так и знал, ты была слишком идеальна. Но приманка сработала, тебе нельзя доверять, как и всем остальным.
Я молчала, слишком ошеломленная, чтобы сказать хоть слово.
Неужели он всерьез мог меня подозревать? Или это глупая шутка? Маленький мужчина с седой головой и черными бровями не выглядел привычно снисходительным, воспитанным и ласковым. Что-то проступило затаенно первобытное, дикое, он точно приготовился к прыжку.
Сцена показалась мне бредовой. Я понятия не имела, куда делись его запонки. Они меня не интересовали, как и многие купленные им украшения. Я была к ним равнодушна.
Карен подошел, наклонился, сжал мои запястья, чем привел меня в негодование. Я близко увидела его тщательно выбритое холеное лицо, небольшие светлые глаза под черными бровями потемнели, взгляд давил… Я никогда не думала, что вещи имеют над ним такую власть. Я полагала, что он покупает антиквариат из страха потерять деньги и ради любви к искусству, что драгоценностями он откупается от придирчивости жены и настойчивости дочерей, сующих нос в мужские дела… Но если это не так, то кто же он?
— Кого ты принимала в квартире, дрянь?
Я улыбнулась. Криком меня нельзя было испугать.
— Маму.
Он все еще не отпускал меня.
— Еще кого, быстрее, без фокусов, пока я не вызвал парней!
Я внимательно всматривалась в моложавое лицо, с которого слетела маска. Мой содержатель был теперь обычным рыночным армянином, развязным и жестоким, презиравшим всех…
— Ну, а если я взяла твои запонки?!
Он опустил мои руки и выпрямился.
— Тогда отдай немедленно и можешь убираться..
Я засмеялась.
— Скорее будет наоборот. Это моя квартира, и наглые гости мне наскучили.
Он сел в кресло, потер лицо.
— Извини но шутка неудачная. Где запонки?
— А ты их выкупи!
И это он принял всерьез.
— Сколько?
— Двадцать процентов от их стоимости.
Он небрежно бросил на стол две пачки сторублевок. Он не усомнился в моих словах, значит, с самого начала относился ко мне. как к продажной девке, посмеиваясь втайне над моими попытками сохранять достоинство.
— Дай запонки, — сказал Карен бесцветным голосом, вновь превратившись в жизнерадостного мужчину, умевшего дарить радость в постели даже такой ироничной женщине, как я. Но теперь он уже не мог меня обмануть.
— Я пошутила. Запонки исчезли без моего участия. Даю слово. Надо вызвать милицию, снять отпечатки пальцев…
— Никакой милиции, идиотка.
Он опустил глаза и задумался, а я стала вспоминать всех, кто приходил в дом за последнее время. К сожалению, я стала неосторожной, пускала многих, но я хорошо знала тех. кто приходил. Разве что Кооператор… Но он ни до чего не дотрагивался. Марат?! Точно сигнал тревоги зазвенел в моей голове. А не он ли «сосватал» этот секретер Карену?..
— У кого ты купил секретер? — спросила я, и Карен непонимающе посмотрел в мою сторону.
— У той, что продала запонки. Я ее знаю несколько лет.
— А кто тебя с ней познакомил?
Он задумался.
— Кажется, Марат… Ты часто пускала в дом этого подонка?
— Пару раз забегал. В каких он отношениях с бабусей?
— Говорил, сводная то ли бабка, то ли тетка.
— Вместе ты их видел?
— Он меня к ней возил, она все приглядывала, чтобы он что-либо не спер, рассказывала позже, что ловила его не раз на таких штучках.
— А где она живет?
— Тебя это не касается.
Но я вспомнила, что когда-то Марат рассказывал о своей «сводной бабке» — сторожихе в палеонтологическом музее.
— Она при музее расквартирована?
— Допустим. Значит, ты в курсе?
— Чего?
— Дел этой особы…
Я старалась выглядеть не очень удивленной, потому и кивнула с независимым видом.
— Ты забыл, что сам меня к ней посылал.
— На машине.
— Но я запомнила адрес…
— Опасная память.
Карен подошел ко мне и снова крепко взял за запястья.
— Поклянись, что ты не имела к этим запонкам никакого отношения.
— Неужели мало моего слова?
— Ты была слишком идеальной, лучшей из всех, кого я имел… Но русская женщина врет, как радио, доже когда ей это совершенно невыгодно…
Он еще немного потоптался в комнате, потом ушел, бросив все свои тряпки, «дипломат» и чемодан. Казалось, его преследовала какая-то острая и напряженная мысль.
А я стала ходить по комнате, тупо глядя на пол. И вдруг в глубине под поставцом что-то блеснуло. Я нагнулась — они. Проклятые запонки. Только почему они валялись тут? И кто это сделал? Второпях, на бегу, или так было задумано? А если бы комнату подметал рассеянный человек?
Я стала искать, куда бы их временно положить, чтобы не начинать всю мороку с тайником, и заметила пустую вазу на книжном шкафу, поставленную высоко, как полагалось в классическом павловском интерьере. Она была в форме ладьи, из патинированной бронзы на мраморном основания. Я встала на цыпочки и, сдвинув крышку, опустила туда запонки а потом подумала, что придется переехать к матери, пока Карен не вывезет из квартиры свои вещи. Я не собиралась жить с человеком. который меня назвал «идиоткой».
Все дни, что я жила у матери, мы ругались. Она с азартом говорила о моей аполитичности, обывательстве, растленности.
Несколько часов я терпела, потом спросила:
— А ты умеешь бороться с хамами? Да. да, с теми, кто называл тебя жидовкой, кто не дал тебе заняться научной работой, кто унижал твое человеческое достоинство, приказывая писать кандидатские диссертации для невежественных директоров театров?!
— Я их презираю…
— А я не могу быть жертвой, овцой, рабой. Эти ублюдки понимают лишь язык силы или денег. И Карен дал мне чувство независимости, понимаешь?! Раньше я смотрела на зажравшегося родителя моего ученика, номенклатурного борова, и мечтала стать ведьмой, чтобы его треснул по башке кирпич с крыши. Чтобы обхамившего меня официанта избили рэкетиры. Чтобы шпаненок, который куражился на улице над девчонкой, подавился пельменем.
— Неужели ты такая мстительная… — Мать пыла растерянна.
— А теперь я появляюсь в таких шмотках, что передо мной в струнку вытягиваются. И деньги могу небрежно швырнуть. А много их у меня было при учительской зарплате?..
— И все-таки твой способ зарабатывать на жизнь…
— Ты живешь, чтобы работать, а я работаю, чтобы жить. Да, да. и уверяю тебя, что быть секретаршей такой квалификации, как требует Карен, совсем нелегко. Да и в постели нельзя быть коровой…
— И это моя дочь! Но нельзя же думать только о себе… — Мать смотрела на меня так беспомощно, что я опустила глаза — Сейчас столько возможностей, чтобы исправить положение, ввести во все структуры власти демократов.
— Кстати, а Марат тоже распинается за твоего кандидата?