Кингсблад, потомок королей

Вандер проворчал:

— Скорее всего рады будете ноги унести, не то что еще о деньгах думать.

Нийл сообщил Вестл:

— А все-таки я его ударю!

— Не надо! Ведь он этого и добивается!

Вандер сказал со смешком:

— Правильно, Кингсблад, разомнемся малость, а?

Вестл крепко держала руку Нийла.

Стопл умасливал их:

— Успокойтесь, друзья, успокойтесь. У нас же деловой разговор. Так вот, Нийл, по истечении суток я вам предложу гораздо более низкую цену, но до тех пор вы можете известить меня по телефону в любое время дня и ночи… Что ж, джентльмены, кажется, все ясно, но я хотел бы перед уходом заверить Нийла и его женушку в наших самых теплых чувствах. Всего хорошего! Сюда, джентльмены.

Вестл бросилась ему на шею:

— Милый мой, милый Нийл! Я начинаю понимать своей глупой головой, что все это значит. Плюнь ты на этих доморощенных нацистов. Мы никуда не уйдем.

— Но ты понимаешь, чем это грозит?

— Ну и пусть!

Тень Софи Конкорд печально улыбнулась Нийлу, и благословив его, растаяла.

Нийл сокрушался:

— Почему ты не дала мне побить Вандера?

— Тебя бы арестовали, дело попало бы в газеты, и это был бы прекрасный козырь против нас. А кроме того, — добавила она рассудительно, — я думаю, что мистер Вандер одолел бы тебя, а я вовсе этого не желаю. Ты мне нужен. Ну, Нийл, теперь мы будем жить по-настоящему, хоть бы это и стоило нам жизни!

49

Но на следующее утро Нийл снова брел по улицам, стараясь не поскользнуться, и ему было холодно и тошно. Сейчас он не мог себе позволить роскошь ломать ноги, — они должны были носить его, пока он не найдет работу.

И совсем неожиданно в этот мартовский день он получил работу.

Он зашел в садоводство Брандля на Белтрами-авеню купить Вестл пучок крокусов. Уютный маленький баварец Ульрих Брандль, который продавал ему орхидеи в дни былого величия (белое кашне и белые лайковые перчатки, улыбка и вечерний туалет Вестл и «все, чем белый человек живет»), встретил его приветливо:

— Ах, капитан, доставьте мне удовольствие, позвольте подарить вам этот букетик. Я слышал о вашем мужестве. Я это понимаю, потому что родился немцем, и хотя я ненавидел Гитлера и всяческое угнетение и тридцать пять лет был добрым американцем, все же, заходя в бар выпить кружку пива, я часто слышу: «Единственный хороший немец — это мертвый немец». Предрассудки всегда одинаковы. Разрешите пожать вашу руку.

— А работы у вас случайно для меня не найдется?

— Возможно, что и найдется. Мне было бы очень лестно, если бы вы у меня работали.

Так Нийл стал продавцом в цветочном магазине, хотя в цветах и обращении с ними знал толк меньше, чем кто бы то ни было, кроме разве Хэка Райли с Майо-стрит. Но он очень старался, и покупатели, казалось, не приходили в ужас оттого, что их обслуживает негр. Влажная жара, золоченая фольга, стопки гладкой папиросной бумаги — все это давало отдохновение после многомильных хождений по заводам и жестких стульев перед дверью хозяйского кабинета.

Целыми днями он вел дружелюбные споры с мистером Брандлем, который поносил всякие предрассудки и нетерпимость и сам, как выяснилось, относился терпимо ко всему на свете, кроме англичан, евреев, бразильцев, ирландцев, мормонов, жевательной резинки, цветов подсолнуха, Генриха Гейне и двухместных автомобилей.

Но на свою пенсию и на жалованье, которое ему предстояло получать у Брандля, Нийл не мог содержать дом, ставший для него последним символом независимости и самоуважения. Нужно было заняться — чем?

И тут его предали в собственном доме.

Последнее время он совсем перестал понимать, как ему быть с родственниками, и в его отношении к ним своеобразно мешались юмор и глубокое сознание вины. Раза два-три в неделю он навещал мать и Джоан и видел, что они превращаются в отшельниц. Он говорил себе, что не он, глупые предрассудки сделали их неграми, но для него это было слабым утешением, а для них и подавно.

Сестра Китти Сэйворд теперь не находила для него других слов, кроме: «Да, что такое?» Из всей семьи только в кузине Пат Саксинар великое событие пробудило задор, а может быть, и радость. Она переселилась в учительское общежитие в Саутвест-энд, много работала и, видимо, не жаловалась на судьбу — она была хорошая женщина — только порядочная женщина может быть такой хорошей.

А брата Роберта ему приходилось избегать — очень уж враждебно относилась к Нийлу Элис, во всем слушавшаяся своего брата Харолда В.Уиттика. Она была скверная женщина — только порядочная женщина может быть такой скверной. В марте она начала дело о разводе, обвинял Роберта в жестокости, оскорблении и обмане, поскольку он до женитьбы не сообщил ей, что он «цветной».

Когда Нийл пришел с этой новостью к Вестл, та отозвалась не сразу. С мужской точки зрения она была недостаточно возмущена, но все же высказалась:

— Эта Элис всегда искала в браке только выгоды. И все ее родственники донимают ее, чтобы она от него ушла. Я-то знаю. Послушать моего отца и сестру, так я их предала тем, что не хочу от тебя уйти. Но до сих пор мне удавалось от них отбиваться. Не могу я вырвать тебя из сердца, из души, из тела. Ох, Нийл!

Так бывало в начале их брака, когда их внезапно, посреди разговора, бросало друг к другу. Он чувствовал, что она натянута, как струна, ее глаза улыбались ему, ничего, кроме него, не видя, губы были полуоткрыты, дыхание прерывалось. Он шагнул вперед, и они приникли друг к другу, словно их тела жили своей особой жизнью, над которой они не были властны.

Он понял, что бессознательно она впитала в себя легенду о том, что все негры, даже конторские служащие и усталые, нервные мужи науки, наделены исключительной мужской силой, и что эта новая вспышка страсти — плод самовнушения, будто ее сжимает в объятиях потомок Ксавье Пика, к тому же никогда не существовавшего. Но сейчас психологические изыскания были не ко времени, и он поцеловал ее, а она глубоко вздохнула.

Раз она решила остаться с ним, подумал он, ей следует занять свое место рядом с Мартой Дэвис и Коринной Брустер. Преданность жены, обожание дочки, дружба Аша, да если Вестл подружится с Мартой, — чего еще желать человеку?

Он сказал, что хотел бы пригласить Аша и Марту к обеду. Вестл поморщилась:

— Ты думаешь, это будет правильно? Я не сомневаюсь, что они прекрасные люди, но, может быть, им будет неловко? Может, это нетактично по отношению к ним?

— Аш — известный химик, в Париже они обедали у Рица с профессорами Сорбонны, так, авось, как-нибудь выдержат нашу роскошную обстановку!

— Не кричи на меня. Пожалуйста, приглашай их, если тебе так хочется. Но откуда ты знаешь, что они обедали с профессорами у Рица? Они что, хвастаются такими вещами?

— Аш и Марта никогда ничем не хвастаются! А насчет Рица я просто думаю…

— Что за интерес сорбоннским профессорам приглашать на обед доктора Дэвиса? Разве он такой уж знаменитый химик? А если так, что ему за интерес обедать у нас? Мы-то из химии только и знаем, что в кофе лучше не класть соли.

— Я говорил тебе, для меня он не только химик.

— Ты этого не говорил, но пусть будет так.

— Для меня он прежде всего — самый обаятельный человек, какого я знаю.

— Ты забываешь, что я с ним знакома. Он как будто очень приятный и воспитанный, но никакой такой особой обаятельности я в нем не заметила.

— Заметила бы, если б посмотрела внимательно.

— Возможно, возможно. Что ж, пригласим их сюда, и я на них обоих посмотрю очень внимательно.

Нет, добра этот разговор не предвещал. И Аш в ответ на приглашение сказал по телефону:

— А вы уверены, что миссис Кингсблад это будет по душе?