Виттория Аккоромбона

— Если я не сообщу матери и брату о том, какого гостя мы сегодня встречали, то как смогу потом оправдаться?

Когда мужчины остались одни, граф Пеполи умно и тонко признался Тассо, что считает большим счастьем личное знакомство с ним. Тассо был взволнован и, пожалуй, мог быть доволен похвалами, которые расточал ему с большим усердием и искренностью столь образованный человек. Появились мать и Фламинио, и он счел себя еще более обязанным, окруженный всеобщим уважением и вниманием, с радостью и удовлетворением продекламировать те знаменитые и прекрасные места своей поэмы, которые некогда были отвергнуты многими знатоками и критиками.

— Какой холодной и сухой должна быть душа того, кто не ощущает красоту этой поэмы, — промолвила восхищенная Виттория, когда поэт закончил читать. — О единственный! Я надеюсь, мы еще увидимся, если вы когда-нибудь будете в Риме. Но теперь не откажите мне — позвольте в глубочайшем почтении поцеловать руку, написавшую столь прекрасные, божественные строки.

Тассо поднялся и заявил:

— Не смущайте меня, прекрасная девушка. Но, может быть, поэту можно воспользоваться своим преимуществом перед остальными людьми, какое дает ему муза? Позвольте мне в присутствии вашей почтенной матери на память об этой минуте запечатлеть поцелуй на этих восхитительных устах.

Два прекрасных поэтических существа обнялись и сердечно расцеловались, и в своем творческом упоении не ограничились одним выпрошенным поцелуем, ибо Тассо чувствовал, что девушка отвечает на его восхищенное прикосновение сладкими свежими устами.

Когда стали прощаться, граф сказал:

— Я попросил бы у вас разрешения повторить завтра мой визит, если бы дела не призывали меня в Рим. Один мой родственник, кузен, богатый человек, похищен бандитами из Субиако там, в горах; разбойники требуют за него огромный выкуп. И хуже всего то, что никто не знает, куда они утащили беднягу. Теперь многие пойманы и доставлены в Рим; из них мне назвали одного, кто, может быть, располагает самыми точными сведениями о похищенном.

Гости откланялись, и Фламинио проводил их, чтобы еще некоторое время побыть рядом с великим, глубоко чтимым им Тассо.

— Мы тоже завтра отправляемся в Рим, — заявила неожиданно дочери мать.

— Боже, — воскликнула Виттория, — как ты меня напугала, мама! Я надеялась, мы еще продолжим наше веселое пребывание здесь, поскольку многие наши друзья только собираются выехать за город — осень в самом начале.

— Так нужно, — ответила матрона.

— О мама! — пожаловалась дочь. — Я не могу высказать тебе, каким ужасным и призрачным мне кажется сейчас город. Этот великий вечный Рим — предмет зависти многих чужеземцев, оценивающих жизнь в нем как счастье, — о, какими мрачными, страшными и отвратительными кажутся мне сейчас его улицы и площади! У меня такое предчувствие, будто там меня ожидает самое большое несчастье в моей жизни. Почему такая спешка?

— Почему? — воскликнула напуганная мать. — Потому что у меня есть дети, которые должны были стать моей гордостью и моей радостью, а становятся для меня адской мукой. Так знай же, несчастная, что наш Марчелло во второй раз задержан: в письме, которое я получила сегодня, говорится о казни; самое меньшее наказание для него — галеры. Он снова объявился у бандитов. Мне надо в Рим — наш покровитель, кардинал Фарнезе, должен помочь нам, иначе мы пропали.

— Боже мой, — промолвила сквозь слезы Виттория, — несчастный брат, эта его непоседливость и буйство, которые он принимает за силу и добродетель! Но милая, единственная моя подруга! Защити меня там от всех этих грубых, необузданных господ, которые клянутся, что любят меня, представляясь моими поклонниками. О, этот ненавистный Луиджи Орсини, ужасный человек: при виде его я невольно представляю себе Александра Медичи Флорентийского или страшного Чезаре Борджиа{65}. О, только защити меня от него и других ему подобных, иначе для меня было бы гораздо лучше утонуть там, в водопаде.

— На этот счет успокойся, дочь моя, — утешила мать, — этот Орсини Луиджи никогда не переступит наш порог.

— Дай мне еще одно обещание! — воскликнула девушка.

— Ну?

— Что ты не будешь принуждать меня выйти замуж. Я ненавижу, я презираю мужчин. Я могла бы скорее отравить одного из них, чем покориться ему. Это кажется мне самым жалким, самым позорным из всех преступлений. Нет, мама, не обуздывай мой нрав, он возмущается и лучше окунется во все ужасы, которые только можно перечислить, чем отдастся пошлости, которую многие ничтожные люди называют добродетелью и необходимостью.

— Дочка, дочка! — сказала с испугом мать. — Боюсь, что в будущем ты доставишь мне больше тревог, чем теперь несчастный Марчелло. О Боже! Что такое жизнь?.. Приготовься к путешествию.

Виттория, оставшись одна, посмотрела в вечернее небо. Лунный свет озарил горы, она слышала в тишине шум водопада.

— Прощайте, — крикнула она, — мои любимые луга и деревья! Разве я не увидела сегодня, что божественный Тассо тоже всего лишь мужчина, слабый мужчина? Не сильнее Камилло. Где я найду человека, которого могла бы уважать и любить? Ладно, река Тибр так же глубока, как и Теверона. Если хочешь быть свободной, если действительно хочешь, — нет силы, которая наложила бы на нас цепи!

КНИГА ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Когда семья вернулась в Рим, жизнь вошла в прежнюю колею. Знакомые, узнав о возвращении Аккоромбони из Тиволи, не замедлили явиться с визитами. Мать немедля отправилась к своим влиятельным покровителям, чтобы выхлопотать для сына помилование. Но дело оказалось гораздо сложнее, чем она могла вообразить себе там, в тиши своего сельского уединения, ибо почти все партии единогласно сошлись во мнении, что суды до сих пор были чересчур мягки и народу необходимо преподать запоминающийся и устрашающий урок. Самым неумолимым оказался, чего менее всего ожидала мать, влиятельный кардинал Фарнезе, давний друг и покровитель семьи. Княгиня Маргарита Пармская по настоятельной просьбе графа Пеполи лично обратилась к кардиналу с просьбой посодействовать правому делу или, по крайней мере, не чинить препятствий мерам, которые примет правительство.

Фарнезе встретил донну Юлию приветливо и был с ней так откровенен, что сам дал матроне прочесть письмо княгини.

— Последнюю фразу послания, — сказал он с улыбкой, — вы, дорогая, поймете не хуже, чем я сам. Вы знаете, сколько неприятностей причинили мне враги — и в первую очередь партия Медичи, — многократно ставившие мне в вину мою мнимую связь с представителями разных банд. Вы, наверное, помните об организованном мною процессе против высланных из Папской области бандитов, которые хотели убить меня в моем загородном замке Капрарола по подстрекательству этой партии и великого герцога, и о том, какой удар был нанесен по моей репутации, ибо хитрые и умные адвокаты сумели повернуть дело так, что многие поверили, будто этот заговор исходит от меня самого и якобы я склонял негодяев действовать против великого герцога и дома Медичи. А теперь кардинал Фердинанд, брат князя, приобрел большое влияние и объединился с благочестивым Борромео, а за этими двумя, громко заявившими о своих добродетелях, следуют многие другие, мечтающие прослыть справедливыми. Все они как будто сговорились действовать против меня. Старый, дряхлый Монтальто тоже присоединился к ним — хитрая лиса, от которой мало проку, но много вреда. Его святейшество не хочет слышать обо всём этом, он погружен в ученые труды, занят церковными делами и возлюбленным сыном — генералом и губернатором Рима. От папы я не получаю поддержки, по крайней мере сейчас, ибо ко мне он относится ревниво, как к своему возможному сопернику, и опасается, что я после его смерти доставлю его семье множество неприятностей. Видите, как сильно повредило мне то, что меня уже несколько лет называют самым влиятельным, властным и даже деспотом, своенравно правящим коллегией кардиналов. Повредило мне и большинство голосов, полученное на последнем конклаве. Успокойтесь, я, подумаю, как выйти из сложившегося неприятного положения каким-нибудь окольным путем. Но почему ваш сын поставил нас в такое затруднительное положение? Признаюсь, очень неприятно ставить в зависимость свой авторитет и власть от судьбы преступника, притом не принадлежащего к знатному роду. Не надо плакать, уважаемая синьора, это в наших силах; я постараюсь использовать любые средства, чтобы притормозить процесс, и дело не скоро дойдет до обсуждения и принятия решения; а вы хорошо знаете, во многих случаях выиграть время — выиграть дело. Между тем месяц-другой может многое изменить, и если я вскоре окажусь на другом, более высоком посту, то все мои друзья, в том числе и вы, донна Юлия, не должны сомневаться в моем покровительстве.