Век

— Знаешь что? — Он улыбнулся. — Мне нравится быть твоим любовником.

* * *

В течение следующей недели он арендовал каретный сарай, купил подержанный печатный пресс, нанял голодавшего без работы наборщика-печатника, поставил для себя в задней части сарая складную кровать и взялся за выпуск первого номера четырехстраничного еженедельника «Либерта». Этот номер появился на римских улицах через неделю и был встречен полным равнодушием публики, частично из-за маленького тиража (около 5 тысяч экземпляров), но также и потому, что наполовину опустевший Рим погрузился в летнюю дрему. На первой полосе Франко напечатал свою резко антиправительственную статью, которой очень гордился, несмотря на общее невнимание. Он лелеял мечту сделать газету ежедневной.

Со вторым и третьим номерами дело обстояло еще хуже, и оптимизм Франко таял, как и деньги, когда княгиня Сильвия, следившая за его усилиями из своего дворца, вдруг появилась в каретном сарае.

— Франко, — сказала она, — ты, возможно, не захочешь слушать мои замечания, но я в любом случае скажу все, что думаю. Твоя газета — скука смертная.

Сицилиец покраснел:

— Это всего лишь твое мнение!

— Конечно, но, похоже, так думают и все остальные. Ты неплохо пишешь, но из статьи в статью повторяешь все одно и то же. Люди не желают читать, что правительство погрязло во взяточничестве, они и так прекрасно об этом знают. Ты должен поразить их какой-нибудь скандальной историей, и я даже знаю, какой именно. Тебя это интересует?

— Интересует? Ты шутишь? Ну-ка давай пройдем в мой кабинет.

Он провел Сильвию в маленькую комнатку в задней части сарая и захлопнул дверь. Княгиня посмотрела на неубранную раскладную кровать, заваленный бумагами деревянный стол с керосиновой лампой и единственный стул.

— Да, — сказала она, — тебя не попрекнешь чрезмерным пристрастием к комфорту.

Он рассмеялся и предложил на выбор место на стуле или на кровати. Сильвия выбрала стул.

— Так что за скандал ты имела в виду?

Княгиня рассказала ему о слухах, долетевших до нее на званых обедах: будто премьер-министр Джованни Джолитти получал беспроцентные ссуды от центрального «Римского банка» в обмен на некоторые «льготы» от правительства, включая перевод в этот банк правительственных фондов.

— По слухам, речь идет о миллионах лир, — добавила княгиня, — а газеты молчат из страха, что Джолитти их закроет. Эти опасения не лишены основания. А ты боишься закрытия?

— У меня и закрывать особенно нечего.

— Не боишься снова попасть в тюрьму? Такое тоже не исключено.

Франко поколебался, вспоминая Сан-Стефано.

— Ясное дело, не хотелось бы пережить это вновь, но... мое помилование не могут отменить, верно?

— Не могут.

Он пожал плечами.

— Тогда что из того, что я проведу еще некоторое время в тюрьме? Я по ней даже немного соскучился. Игра стоит свеч, если принесет газете успех.

— Такой случай представляется раз в жизни. Но тебе понадобятся доказательства. Я представлю тебя президенту «Миланского банка» Джакомо Луссу, который спит и видит, как бы расправиться с Джолитти. Думаю, он даст тебе достаточно информации, чтобы провернуть это дело.

Четвертый номер «Либерта», появившийся в продаже утром 21 сентября 1892 года, буквально вошел в историю. Франко занял у Сильвии денег, чтобы увеличить тираж до двадцати пяти тысяч, и, наняв девятерых мальчишек-продавцов, разослал их по всему Риму. По городу молниеносно разнесся слух, что премьер-министр, получив от «Римского банка» беспроцентную ссуду в пятьдесят миллионов лир, вложил эти деньги в спекуляции на миланской фондовой бирже, и к десяти утра тираж газеты разошелся полностью. Франко мог бы легко продать еще столько же, но в двенадцать к его крошечной редакции подъехали два полицейских фургона, самого редактора арестовали, печатный станок оказался таинственным образом сломан при помощи ломиков, и Франко, чуть больше месяца назад выпущенный из тюрьмы Сан-Стефано, очутился в четырехместной камере старейшей тюрьмы Реджина-Коэли на левом берегу Тибра.

На сей раз обстоятельства его заключения были совершенно иными. Римские газеты, слишком робкие, чтобы первыми опубликовать скандальную историю, теперь с готовностью ухватились за нее. Они набросились на Джолитти, называя его «тираном», тогда как Франко в их статьях приобрел ореол мученика. Княгиня Сильвия с удовольствием окунулась в эти шумные события, она даже организовала факельное шествие к королевскому дворцу, где ни полиция, ни карабинеры были не в силах разогнать кричащую толпу, насчитывающую почти десять тысяч римлян. Такую огласку и давление правительство выдержать не могло. Джолитти спешно подал в отставку и удрал в Париж, а Франко всего через три дня после ареста снова вышел на свободу. У выхода из тюрьмы в одном из своих экипажей его ждала княгиня. С заросшим трехдневной щетиной лицом он уселся возле своей возлюбленной.

— Вот так «небольшой скандал» ты мне устроила! — с усмешкой сказал он, целуя Сильвию. — Подумать только, я, Франко Спада, сверг итальянское правительство!

— Только не воображай о себе слишком много! Просто тебе немножко помогли я и непомерная алчность синьора Джолитти. Но все же ты кое-чего добился.

— Кое-чего? Да это просто фантастика! Моя газета пользуется успехом! Следующий номер я напечатаю тридцатитысячным, нет, пятидесятитысячным тиражом. Может быть, кто-нибудь даже захочет поместить у нас свою рекламу... Боже мой, понимаешь ли ты, что мы можем даже получить прибыль?

Сильвия рассмеялась:

— Что за ужасные планы для человека, который издает социалистическую газету!

— У меня голова идет кругом... Не могу поверить в такой успех! Хочется напиться!

— У меня шампанское на льду.

— Я слышал о твоем шествии ко дворцу, здорово придумано! Ты потрясающая женщина!

Он обнял ее и поцеловал.

— В свете мою репутацию теперь считают не такой уж безупречной. Из-за наших с тобой отношений многие старые друзья перестали со мной разговаривать.

— Тебя это очень волнует?

Она поцеловала его:

— Я всех в Риме бросила ради тебя, безумный социалист с дурными манерами.

— Мои манеры становятся значительно лучше. Да будет тебе известно, что в камере я потребовал себе салфетку.

Она рассмеялась:

— О, Франко, это великолепно! Ты станешь самым элегантным социалистом в Риме!

Он снова поцеловал ее, на сей раз очень нежно.

— Мы с тобой прекрасная пара.

Приглаживая рукой волосы возлюбленного, Сильвия смотрела на него полными любви глазами. Никогда прежде она не была так счастлива.

ЧАСТЬ III

ГОДЫ ЗОЛОТА

1903—1910

ГЛАВА 13

14 октября 1903 года Огастес Декстер вернулся в банк после обеда в клубе и у себя в кабинете упал, сраженный инсультом. Через два дня его не стало.

Смерть приемного отца глубоко опечалила Виктора. Годы враждебности не были забыты, но последние одиннадцать лет своей жизни Огастес пытался как-то наверстать упущенное, быстро продвигая Виктора вверх по служебной лестнице, пока наконец тот не стал вице-президентом банка. Семейные узы стали намного прочнее благодаря женитьбе Виктора на Люсиль, и когда у этой пары стали один за другим рождаться дети, то Огастес очень привязался к внукам — Лорне, Барбаре и Дрю, появившимся на свет, соответственно, в 1895, 1898 и 1900 годах. При всех своих недостатках Огастес был Виктору отцом, и тридцатипятилетний банкир испытывал искреннюю боль от этой утраты.

Более трехсот венков, присланных на похороны Огастеса от друзей, знакомых по Уолл-стрит, политических и общественных деятелей, явились выражением признания если не личной популярности Огастеса, то по крайней мере высокого положения, которое занимал старший Декстер в городе. В течение многих лет он был неотъемлемой частью властной структуры Нью-Йорка, но наиболее проницательные финансисты уже окрестили сонное, консервативное, не поспевающее за временем детище Огастеса «Рип ван Винкль[35]-банк». Теперь они гадали, кто станет во главе банка. Мало кто сомневался, что если бразды правления попадут в руки Виктора, то «Рип ван Винкль» проснется и заставит о себе говорить. Финансовый мир Уолл-стрит знал, что у Виктора было полно новых идей, и только сопротивление приемного отца мешало напористому молодому сицилийцу проводить их в жизнь.