Век

Близнецы посмотрели друг на друга.

— Затруднит? — повторил Тони тихо. — Для меня это честь.

Голос отца Фрассети сообщил по селектору:

— Генерал Мальцер, ваше преосвященство.

— Ты решился? — спросил Тони Фаусто.

Фаусто кивнул:

— Я решился.

Тони вернулся к столу и с неохотой взял трубку. Его взгляд был прикован к брату.

Просторные боковые приделы собора Святого Петра были почти пустыми, когда Тони вел через них Фаусто. Фаусто не был в этом соборе уже много лет, но сейчас торжественное величие базилики наполнило его какой-то умиротворенностью, отгоняя панический страх, который появился после его решения обменять свою жизнь на жизнь сына. Неожиданно и страшно наступил последний день его жизни. Его отвращение к фашизму и к самому себе возникло семь лет назад, еще в Эфиопии; с тех пор ему не во что было верить, кроме своей семьи. Сейчас, оглядываясь назад, он видел всю мерзость того, что совершил. Жертвуя собой ради спасения Энрико, он чувствовал, как к нему возвращается ощущение своей значимости, которое у него давно пропало. Смерть будет скорой, но, проходя через приделы собора Святого Петра, он начал чувствовать, что она может быть в некотором смысле и прекрасной.

Двое братьев вошли в исповедальню, и в течение пятнадцати минут Фаусто открывал свою душу. Когда они вышли, у Тони в глазах стояли слезы. Он обнял своего брата, а затем повел его вдоль длинного придела к большому алтарю, увенчанному ослепительным балдахином работы Бернини. Там они оба опустились на колени и стали молиться в полном молчании.

В одиннадцать тридцать штабной «мерседес» остановился напротив собора Святого Петра. Альбертелли вышел из него и направился к правому приделу собора, где Фаусто и Тони стояли в ожидании. Альбертелли опустился на колено, чтобы поцеловать кольцо Тони. Затем он поднялся и посмотрел на Фаусто.

— Ты меня здорово удивил, Спада, — сказал он. — Ты никогда мне не казался мучеником.

— Вы не оставили мне выбора, — ответил Фаусто. — Это, наверное, была твоя идея — включить мою семью в список смертников?

Альбертелли криво ухмыльнулся:

— Возможно.

— Моя жена знает?

— Нет, они ничего не знают.

— Спасибо хоть за это. — Он повернулся к брату. — Не говори им сейчас ничего. Обо всем расскажешь после.

— Все, что пожелаешь, Фаусто.

— Чек для генерала Мальцера у вас с собой? — спросил Альбертелли. — И драгоценности?

Тони отдал ему конверт и указал на потертый атташе-кейс возле одной из колонн. Альбертелли быстро заглянул в конверт, затем открыл атташе-кейс, в котором сверкали бриллианты Паоло.

— Здесь целое состояние, — произнес он благоговейным тоном.

— Сколько тебе достанется? — спросил Фаусто. — Только не говори мне, что ты позволишь генералу Мальцеру забрать себе все.

Альбертелли посмотрел на него и ничего не ответил. Он закрыл кейс и подал знак шоферу своей машины. Двое немецких солдат вылезли с заднего сиденья, и за ними последовали Нанда, Анна и Энрико. Их проводили к церкви.

— Фаусто! — сказала Нанда. — Слава Богу, что ты невредим.

Она выглядела измученной. Фаусто обнял и поцеловал ее, когда Анна дернула его за рукав.

— Папочка, они нас посадили в страшную старую комнату, где было очень много женщин! — говорила она. — И пахло там ужасно! А Энрико сказал, что в его комнате было десять человек и они воняли хуже.

Фаусто поднял ее и поцеловал.

— Все уже закончилось, дорогая, — успокоил он ее. — И мы все будем в безопасности у дяди Тони.

— А как же Тито и Джулио? Ты мне обещал, что приведешь их. А еще мне нужна зубная щетка, и моя одежда, и мои книжки, и куклы...

— Я знаю, дорогая. Твой папочка сейчас поедет с этими господами. Мы все упакуем и привезем сюда, в том числе Тито и Джулио.

Он бросил взгляд на Альбертелли, который наблюдал за ними. У фашиста хватило такта помолчать.

— Ты не забудешь мою зубную щетку? Я хочу чистить зубки. Они нам не давали ничего в том страшном старом месте. Я его ненавидела.

— Я привезу тебе зубную щетку. Теперь поцелуй меня еще разок.

Она поцеловала его. Он крепко обнял ее на мгновение, удерживаясь от слез, чтобы не напугать. Потом опустил ее на землю. Он подошел к Тони и обнял его.

— Ты привезешь ей все эти вещи? — попросил он его шепотом.

— Да.

— Спасибо тебе. За все. Я люблю тебя.

— Да пребудет с тобой Бог. Ты мужественный человек.

— Мне очень страшно.

Он обнял Тони и обернулся к Энрико. На лице молодого человека было написано недоумение, как будто он чувствовал, что происходит что-то непоправимое.

— Ты хочешь, чтобы я поехал и помог тебе упаковать вещи? — спросил он отца.

— Да нет, я все сделаю сам. Я скоро вернусь.

— Но... — Он посмотрел на немецких солдат, которые ждали рядом с Альбертелли. В руках Альбертелли был атташе-кейс.

— Пора, Спада, — поторопил он.

— Да... Я сейчас иду.

Он подошел к Энрико и обнял его.

— Не говори ничего, — прошептал он. — Маме скажешь потом, что я ее люблю. И я люблю тебя. Всегда поступай так, чтобы я гордился тобой. Ты понимаешь?

— Да, но...

— Ничего не говори! Ты славный мальчик. Постарайся стать лучше меня. До свидания.

Он поцеловал сына в щеку. Потом подошел к Нанде, через силу улыбнулся и крепко обнял ее.

— Я не смогу привезти всю твою одежду, но я привезу, что сумею. — И он поцеловал ее. — Я рад, что вы свободны, — добавил он. — Я люблю тебя всем сердцем.

И он зашагал к Альбертелли:

— Поехали.

Они направились к машине. Энрико, стоявший рядом с матерью, дрожал. Нанда посмотрела на него и увидела, как слезы катятся по его щеке.

— Энрико, — сказала она, — в чем дело?

— Ни в чем.

— Но... — Она перевела взгляд на мужа и внезапно догадалась.

— Фаусто! — вскрикнула она.

— Нет, — сказал Энрико. — Он хочет, чтобы было так...

— Боже, Боже, Фаусто!

Она оторвалась от сына и побежала к «мерседесу». Солдаты уже открыли заднюю дверцу, и Фаусто был готов сесть в машину. Он задержался и посмотрел на жену.

— Нанда, иди назад! — выкрикнул он.

— Фаусто, куда они тебя везут?

Солдат втолкнул его на заднее сиденье и захлопнул дверцу. Остальные быстро сели.

— Фаусто!!!

Машина рванула с места и, быстро набрав скорость, выехала с площади Святого Петра.

Нанда продолжала бежать за ней. Потом она остановилась и смотрела на машину, все еще не веря в случившееся.

Она еще видела мужа, который смотрел на нее сквозь заднее стекло. Он что-то говорил. Она не могла слышать его слов, но она знала, это было: «Я люблю тебя».

Аппиева дорога начинается от порта Сан-Себастьяно к югу от Рима. В шестистах метрах от начала древней дороги есть развилка, где, по преданию, святому Петру явилось видение Христа, которого он спросил: «Domine, quo vadis?[91]» Правое ответвление дороги, которое ведет к старому порту Ардеа, называется улицей Ардеатина. Еще дальше, в шестистах метрах вдоль нее с правой стороны, находятся Ардеатинские пещеры. Они представляют собой сеть туннелей, которые были пробиты еще перед первой мировой войной и ведут к выработкам песчаной вулканической пыли, применяемой для изготовления бетона. Туннели были использованы и заброшены.

В то утро Ардеатинские пещеры были избраны Каплером для проведения намеченной казни теперь уже трехсот тридцати шести итальянцев и евреев.

В четыре часа пополудни Фаусто со связанными за спиной руками был доставлен к Ардеатинским пещерам на грузовике вместе с тридцатью другими заключенными из римской тюрьмы Реджина-Коэли. Как только грузовик остановился у входа в пещеры, немецкие солдаты стали кричать, чтобы заключенные выбирались из грузовика. Кроме Фаусто никто не знал о том, что происходит, однако многие догадывались; и когда они увидели большую толпу заключенных перед пещерами, то даже те, кто раньше не догадывался, поняли. Кто-то плакал, кто-то молился; большинство хранило молчание. Фаусто увидел Мартелли Кастальди, молодого Гвидони, генерала Симони, героя первой мировой войны, который сражался с немцами в сентябре прошлого года, одетого в голубой свитер полковника Монтецемоло, аристократа, который возглавлял монархическое военное сопротивление... Там были разносчики товаров, моряки, бизнесмены, клерки из магазинов, железнодорожные рабочие, технический персонал с киностудий. Это был настоящий срез итальянского общества, схваченный янтарем смерти.