Страница 23 из 39
За Сеймом рыбаков окружили мальчишки. Они еще издали заметили крупную щуку и грянули дружным хором:
— Ура-а, Гитлера поймали!
Дед Егор поправил на плече весло и, чтоб все видели, выше приподнял щуку. Он приосанился и, важно неся добычу, свернул на тропинку. В хате, когда он положил рыбу в корыто, старуха развела руками.
— Свят, свят! Кто ж поймал?
— Начальник.
Бобрышев и Войцеховский, присев на корточки, разглядывали щуку.
— Нет, таких я не ловил, — признался старшина.
Бобрышев расправил у щуки плавник.
— Ты — умница, знала, что у нас редакционное совещание.
— Давайте попросим нашу хозяюшку зажарить рыбу. И никому ни слова. Строгая тайна… А как только окончится совещание, всех пригласим к нам, — предложил Дмитрий.
— Я за сюрприз и за пир! Жертвую свое пайковое масло. Оно в котелке в погребе. Старшина! Пока мы вернемся, ты уж тут помоги хозяюшке разделать рыбу. — Бобрышев порывисто встал. Он приблизился к ходикам, потянул вверх гирю. — Пошли, Дмитрий, а то еще опоздаем.
Через десять минут они уже подходили к редакционному поезду. На поляне Бобрышев принялся собирать землянику. Дмитрий с тайной надеждой увидеть Веру вошел в линотипный цех. Но машины не работали. В цехе были расставлены скамейки. Возле столика, покрытого красной скатертью, прохаживался тучный военный в начищенных до блеска сапогах. Он был чем-то недоволен и отчитывал Ветрова. Дмитрий услышал последнюю фразу:
— Какой народ, какая жара?!
— Народ — корреспонденты, а жара почти тридцатиградусная. Зачем же обливаться потом в вагоне? Проведем совещание на лесной полянке, — твердо отвечал Ветров.
— Ну, как хотите… — тучный военный повернулся к Дмитрию. — Я, кажется, не ошибаюсь, вы майор Солонько?
— Так точно!
— У меня хорошая память. В сорок первом году на окраине Чернигова вы читали стихи солдатам. Я вас слушал.
— Возможно…
— Не возможно, а точно так. Ну что ж, познакомимся, подполковник Синчило. — Дмитрий выдержал сильное рукопожатие. — Видно, что перо в крепких руках. А то мне однажды прислали в армейскую газету писателя… Вот потеха! — И Синчило расхохотался. — Заходит в кабинет, представляется. Я ему: сейчас проверим, что вы за писатель. И подвожу его к гире. Ну-ка, поднимите. Да где там! Смешной такой, пенсне на носу прыгает… Ну, думаю, пришло подкрепление. Потом он, на мой взгляд, и стихи и очерки плохо писал.
— Говорят, эта гиря приносила много неприятностей, — заметил Ветров.
— То есть как?
— О нее часто спотыкались в кабинете…
— Это возможно… — Синчило пристально посмотрел на Ветрова, но ответственный секретарь невозмутимо завязывал папку. — А вы, майор, гирями не занимаетесь? — переводя взгляд на Дмитрия, спросил заместитель редактора.
— Нет, но физкультуру люблю.
— А я крещусь двухпудовыми…
12
Полянка, которую облюбовал Ветров для редакционного совещания, находилась метрах в тридцати от поезда. Туда перенесли столик, графин с водой и несколько стульев.
Вековые деревья бросали густую тень на пестрые цветы и сочную траву. Солонько лежал на спине, прислонив голову к дубу. Он следил за прыжками белки. Встревоженный голосами людей, зверек то выглядывал из-за ветки, то скрывался в листве. Рядом с майором сидел Грачев и, покусывая зеленый стебелек, спрашивал:
— Ты отыскал ребят, Дима, и Синенко и Брагонина?
— Я ж обещал…
— Значит, видел их!
— Они тебе кланялись. Просили приехать.
— Буду поблизости, заеду к ним. Разве можно забыть? Брагонин мне жизнь спас. Если бы не он, раздавил бы меня немецкий танк под Котлубанью. Хорошие ребята! Ты о них что-нибудь написал?
— Я сделал полосу о традициях сталинградской гвардии. Помог им написать короткие рассказы о своих подвигах.
— Надо песню сочинить.
— Я привез стихотворение бронебойщика Валентина Зайцева о разведчике Синенко. Оно пойдет в полосе. Свежо, интересно написано.
— Да, я прочитал в нашей газете цикл его стихов. Подкупает теплота, юмор. Наташа хранит газетную вырезку, а ведь она даже твои стихи не все сберегает.
— У меня бывают неудачи. — Вот Семен, тот ни за какие коврижки не признался бы. Попробуй ему сказать… — Грачев замолчал. Мимо прошел Седлецкий и, сухо поздоровавшись, прилег под кустом.
— Ку-ку… Ку-ку… — послышалось вдали.
Гуренко вышел из-за дерева и, повернувшись на каблуках, крикнул:
— Кукушка, кукушка! Скажи мне, сколько продлится совещание? — И он громко сосчитал до трех. — Это терпимо. Спасибо, голубушка.
Все заулыбались. Синчило строго посмотрел на капитана, но ничего не сказал.
— Где же Тарасов?
— Почему он не едет?
— Уже давно пора начинать!
— Товарищи! — Синчило постучал карандашом по графину, откашлялся. — Гм… гм… Редактор предупредил меня, что он может задержаться в Политуправлении фронта. Гм… гм… Он просил не ожидать его. Мы немного запоздали с открытием редакционного совещания. Я надеялся, что полковник Тарасов вот-вот приедет. Но, очевидно, у него какие-то важные дела. Гм… гм… Давайте начнем нашу работу.
Корреспонденты придвинулись к столику. Ветров раскрыл блокнот, достал из папки газетные вырезки, перелистал их.
— Можно начинать, товарищ ответственный секретарь. — Синчило положил руки на столик, пошевелил толстыми пальцами.
Дмитрий заметил на левом мизинце большой, аккуратно заостренный ноготь. «Вот чудак Синчило! Зачем он отрастил? Однако… «быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Но сейчас же ему вспомнилась фраза, услышанная в вагоне: «Какой народ, какая жара?!» «Очевидно, Бобрышев был прав, когда так резко отзывался о новом начальстве».
Новый заместитель редактора был человеком средних лет. Его бугристый лоб значительно увеличивала лысина, хотя подполковник и пытался ее скрыть: он зачесывал волосы с затылка на темя и пышным чубом ловко спускал их на лоб. Когда подполковник поворачивался в профиль, становились заметны родинки, словно отполированные после бритья. Казалось, он только что пил воду, и капли не успели скатиться с его нижней губы и подбородка.
— Мне поручил редактор сделать критический обзор материалов, напечатанных в нашей газете, — услышал Дмитрий звонкий голос Ветрова и перевел взгляд на докладчика.
Ответственный секретарь говорил о том, что журналисты редакции работали на Курской дуге с таким же самозабвением, как в свое время на Дону и в Сталинграде. В числе лучших материалов он назвал статьи Гайдукова, Бобрышева, информации Грачева, отметил также талантливые рисунки Гуренко.
— Газета несет в войска идеи партии, — горячо говорил Ветров. — Она друг и советчик солдата, в короткий срок помогает ему в окопе пройти курс военной академии… Мы ищем пути к солдатскому сердцу и, как это ни странно, частенько забываем поговорить о нашей фронтовой поэзии. — Он поправил очки, с пафосом продекламировал:
Седлецкий зааплодировал.
— Подождите с аплодисментами, может быть, вам кое-что не понравится… — Ветров вытер носовым платком лоб, повысил голос. — Эти «железки строк» читатель фронтовой газеты обнаружит в стихах Дмитрия Солонько и Валентина Зайцева. — очень одаренного молодого поэта-бронебойщика. Семен Степанович Седлецкий разговор о поэзии встретил аплодисментами. Позволительно спросить, почему же он так долго не сдавал стихи Зайцева в набор? Семен Степанович упорно доказывал редактору, что они слабы с формальной стороны и к тому же в стихах мало искренности.
— Седлецкий бездушно отнесся к стихам Зайцева, — с места сказал Солонько. — Пусть он выступит и объяснит.
— Я выступлю, — перебил Седлецкий Дмитрия, — и как бы не пришлось вам краснеть, товарищ Солонько.