Страница 21 из 39
— Ну что ж, начнем…
Солонько продиктовал статьи и после машинки вычитал их. Дверь отодвинулась, вошел подполковник Ветров, как всегда на ходу поправляя очки.
— А-а, здесь Дмитрий Андреевич, с приездом! Вы уже успели отпечатать груду материала!
— Полоса о традициях сталинградской гвардии готова.
— Посылая вам телеграмму, редактор тревожился: срок жесткий, а задание серьезное. Но вы работяга! Я немедленно прочту полосу и зашлю в набор. — Ветров разложил на кресле свои объемистые папки, принялся рыться в газетных вырезках. — Завтра совещание, надо подготовиться… Чертовски занят, а то б я вас проводил на хутор.
— Я все-таки думаю обосноваться в купе.
— Не советую, жарища! Зайдите в механический цех, там сейчас старшина Войцеховский, он вам укажет хату, будете жить вместе с Бобрышевым.
В механическом цехе, наклонясь над тисками, старшина Войцеховский старательно шлифовал какую-то серебристую вещицу. Издали она показалась Дмитрию чайной ложечкой. Он подошел к верстаку, но увлеченный работой старшина ничего не замечал и не слышал. Насвистывая веселый мотив, Войцеховский разжал тиски и, неожиданно для Солонько, ловко покрутил зеркальную блесну.
— Хороша душа…
— Не думал я, что вы мастер на такие штуки, — любуясь игрой блесны, проговорил Дмитрий.
Войцеховский оглянулся и, смутясь, зажал в кулак блесну.
— Здравия желаю, товарищ майор… В свободное время… любимым делом занимаюсь…
— Эх, старшина, — вздохнул Дмитрий. — Я тоже большой любитель…
— Да ну? — заинтересовался Войцеховский. — И вы, товарищ майор, спиннингист?
— Еще какой заядлый. Вернее — был…
— А где ж рыбачили?
— На дарницком лугу, под Киевом… Ловил я на Желтом Ковтуне, над ним всегда кружились чайки с криком: чьи-вы… А рядом Небереж, суровое озеро, прячется в лозах. Шагу не ступишь — сразу глубина. Вода холодная, ключевая. Посредине луга раскинулось Святище… Я любил озеро Орики. Это было мое заветное… Осенью там берега мятой пахнут…
— Ой мамочка! — вырвалось у старшины. Его глаза повеселели. Он потоптался на месте, словно готовясь взмахнуть спиннингом. — Это ж мои коренные места! Каждая ямка проверена. Бывало, выйдешь на луг, — мечтательно продолжал он, — трава густая, по самый пояс, кругом цветы… Жаворонки вьются, так и звенят над тобой… Подойдешь к озеру, а вода — чище слезы. — Войцеховский покрутил блесну. — Играет? Экспериментальная!
— Интересно испытать.
— А за чем остановка? Надо встать на зорьке и сходить на Сейм.
— Вы здесь пробовали ловить?
— Иногда рыбачу на ранней зорьке. Выскочу на часок — и домой! Типографское хозяйство большое, работы много, а механик один. Там гайку заменить, там болт, деталь новую выточить, линотип наладить… Я ж токарь, слесарь, фрезеровщик. Бог механики!
— А блесны давно делаете?
— Что там блесны! Я до войны снабжал удилищами и катушками многих любителей спиннинга. Моя работа славилась… Да мы совсем заговорились, товарищ майор, — спохватился Войцеховский. — Надо же проводить вас на хуторок.
После яркого электрического света ночной лес показался особенно густым и непроходимым. Войцеховский и Солонько шли ощупью, опасаясь наткнуться на колючий боярышник. Но постепенно они привыкли к темноте и стали различать тропку. В лесу было тихо, душно. Изредка перекликались сычи. На полянке старшина закурил, поравнялся с Дмитрием.
— Вы, товарищ майор, не подумайте, что Войцеховский всю жизнь только и занимался блеснами да спиннинговыми катушками. Я пятнадцать лет проработал в типографии. Вносил рационализаторские предложения, премии получал. В Киеве два инженера судили-рядили, неделю ломали головы: как же установить двадцатитонную ротацию в вагоне?
— Махина!
— На таких ротациях газета «Правда» печатается. Да, так вот инженеры… Получилась у них осечка. Написали они заключение: «Установить ротацию невозможно». А я, техник, подумал крепко и давай мудрить. Чертежей семь набросал, все заново переделывал, и неожиданно осенила меня одна мысль… Помчался я к инженерам, показал расчеты. Ухватились они за мою идею. Верно, говорят, если по такому принципу перенести моторную группу, то ротация поместится. И началась работа… Некогда было ни поспать, ни поесть. Зато благодарность получили от Военного Совета, ценные подарки.
— Молодец старшина, вот тебе и спиннинговые катушки!
— Оно так получается, от малого к большому шел… — Войцеховский остановился, затоптал окурок. — Чтоб пожара не наделать, а то еще трава вспыхнет. Сушь…
Лес заметно поредел. Открылось небо с яркой россыпью звезд. Впереди что-то забелело. Дмитрий приостановился.
— Не разберу, вода или песок?
— Вышли к Сейму, товарищ майор.
Река неторопливо подмывала берег. Словно от сонной лени ее разминали тихо шумящие волны. У разрушенной мельницы в воде дрожали отраженные звезды. В камышах плакала выпь. На бугре Дмитрий заметил очертание избы.
— Сюда, товарищ майор, за мной! — командовал старшина, поднимаясь по крутой тропке. — Быстро прошли! — И, громко звякнув щеколдой, он толкнул дверь.
В сенях висел большой бредень. На полу, в полосе света, темными блинами лежали сложенные в стопу вентеря. Из избы струился запах ухи.
Из-за стола вскочил Бобрышев.
— Дед Егор! Хозяюшка! Приехал мой лучший товарищ, Дмитрий Солонько! Присаживайся к нам, дружище, ты с дороги, надо подкрепиться!
Дед Егор подвинулся, хозяйка засуетилась, нарезала хлеба.
— Ушицы попробуй, это ж пища богов! — придвигая к Дмитрию миску, басил Бобрышев. — Что, хороша?
— Янтарная, наваристая… вкусно!
— У нашей хозяюшки золотые руки.
— Кушайте на здоровье, — добавляя в миски ухи, приговаривала польщенная старуха хозяйка. — Чем богаты, тем и рады. Тетрадий Гречанович! Посветите мне в погребе, — обратилась она к Войцеховскому. — Я кислого молока достану.
Бобрышев улыбнулся.
— Хозяюшка, не Тетрадий Гречанович, а Триадий Ричардович.
— Я и говорю — Тетрадий Гречанович!
— Ничего, — сказал старшина, увеличивая в лампе язычок огня. — В какой бы я хате ни остановился, всегда слышу — Тетрадий Гречанович. Я уже привык.
После ужина майоры вышли на крыльцо.
— Давай посидим на ступеньках, воздухом подышим, — предложил Бобрышев. — Посвежело… Хоть бы дождик пыль прибил.
Дмитрий молча сошел с крыльца. Вдыхая на полную грудь воздух, он следил, как на молодой месяц наплывали быстрые тучки. За плетнем шумел темный сад.
Неожиданно окно соседней избы налилось желтым светом.
— Маскируйся! — раздался на улице чей-то властный голос. — Туши свет!
И в тот же миг Дмитрий увидел озабоченное лицо Веры. В окне мелькнули и вместе с полосой света исчезли ее косы.
«Как мимолетное виденье», — подумал он про себя и вздохнул.
— Ты не вздыхай. Этот случай так не пройдет. Часовой доложит и кому-то крепко влетит. Хорошо, что поблизости не было юнкерса.
— Да, хорошо… — рассеянно отвечал Дмитрий.
— Ты редакционные новости знаешь? Тебя Гайдуков проинформировал? — пересаживаясь на нижнюю ступеньку, быстро спросил Бобрышев. — Ну, что ж молчишь? Все ясно. Поэт презренными оргвопросами, конечно, не интересуется!
— Мне все известно… В редакции полностью укомплектованы штаты. Ты возглавляешь отдел фронтовой жизни. Я и Седлецкий остались спецкорреспондентами. У руля информации стоит наш неутомимый Грачев. По-моему, все правильно!
— Ты, Дмитрий, главное забыл… С нами новая сила, подполковник Синчило!
— Оказывается, ты мастер на рифмованные дифирамбы…
— Это слова Седлецкого. Он любит создавать новому начальству рекламу.
— Вот лукавый царедворец!
— Он уже заезжал в редакцию. Вокруг начальства петушком ходил. Хвастался каждому встречному и поперечному, что подполковник Синчило давний почитатель его стихов.
— А чего добивался Седлецкий?
— Он исподтишка вел атаку, хотел занять место Гайдукова.
— Странно… Мне Виктор говорил, что он сам предлагал Седлецкому поменяться ролями. Но Семен отказался.