Страница 17 из 39
— Черкес оружием увешан! — идя навстречу, пошутил Гайдуков.
— У вас здесь можно считать оружием и авторучку… До офицерской столовой — рукой подать, до телеграфа — и того меньше. Не так ли?
— Слушай, Седлецкий, сделай мне одолжение!
— Какое?
— Давай поменяемся местами. Ты на КП — связным, а я в армию — корреспондентом. Идет? Думаю, редактор согласится.
— Нет уж, дудки, мне не по нутру тихая заводь!
— О, брат…
Седлецкий вытер платком потное лицо и принялся разоружаться. Он поставил в угол автомат и, положив на подоконник сумку с гранатами, подошел к Вере.
— А что у вас за книга? А-а-а… «Ромео и Джульетта»! Недавно я встречал подобную парочку… — И незаметно следя за девушкой, он обратился к Гайдукову. — Жилье у тебя в общем неплохое, но у Дмитрия с Катей куда лучше. Какая у них просторная землянка!
Гайдуков вопросительно посмотрел на Седлецкого. Но тот, как ни в чем не бывало, принялся расхваливать Катины обеды.
— Ты знаешь, — весело говорил Седлецкий, — я прожил у них два денька, ну как у Христа за пазухой.
Вера почувствовала, что слова Седлецкого как-то сразу отняли у нее силы, спутали мысли. Ей стоило большого труда овладеть собой, принять скучающий вид и уйти из комнаты.
Проводив девушку взглядом, Седлецкий подумал: «Я, кажется, попал в точку».
Наташа, быстро перелистав «Огонек», вышла на крыльцо. Она позвала подругу. Но та не откликнулась. На звук голоса из будки выскочил толстый щенок и, завиляв хвостиком, снова нырнул в тень. Наташа сбежала по ступенькам, пошла в сад.
Вера сидела на скамейке, опустив голову. Она медленно разрывала на мелкие куски неотосланное письмо.
Наташа присела рядом. Несколько минут длилось тягостное молчание. Вера собрала обрывки письма, бросила их в кусты. Наташа придвинулась к подруге и заглянула в глаза.
— Ты любишь Дмитрия, да?
— Очень, но он этого и не знает.
— В жизни так случается…
— Тяжело, но что поделаешь?! Сейчас у меня, Наташенька, такое состояние, словно я заблудилась в дремучем лесу. Впереди ни тропинки, ни просвета.
— Ты совсем упала духом.
— Наташенька, больно.
— Ты мне никогда не говорила о своей любви.
— Стеснялась. А почему? Сама не знаю.
— Ты не переживай, надо все проверить, — принялась утешать подругу Наташа. — Может быть, и Дмитрий любит и хочет увидеть тебя.
— Нет, Наташенька, Седлецкий слишком ясно сказал.
— Мне кажется, Катя никогда не питала к Дмитрию каких-то особых чувств. Да и сам Дмитрий относился к ней всегда как товарищ.
— Милая моя Наташенька, — вздохнула Вера. — А разве ты думала, что я люблю Дмитрия? — Она встала и взяла подругу за руку. — Ну что ж, пойдем… Нам надо возвращаться…
Подруги, обнявшись, вышли из сада. Гайдуков, увидев их, с шумом распахнул окно:
— Заходите, девушки, мы же так редко видимся, хочется поговорить.
— Уже все сказано, — пошутила Наташа.
— Александр пишет?
— Вчера получила сразу открытку и письмо.
— Он скоро приедет в редакцию.
— А молчит, даже не написал об этом.
— Он хочет появиться неожиданно. Так заходите, друзья, в дом.
Отстранив Гайдукова, Седлецкий почти по пояс высунулся из окна.
— Девушки, угощаю трофейным шоколадом!
— Суррогатом? Нет уж, спасибо… — поморщилась Наташа.
— Наташа, вы можете стать поэтессой. Вам легко дается рифма, — прижав руку к груди, улыбнулся Седлецкий, — так заходите же!
— Нас в редакции ждут, мы должны спешить.
— Я провожу, не торопитесь, устрою на попутную машину, а то вы простоите на дороге до вечера.
— Не беспокойтесь, Семен Степанович, нас возьмут, — быстро проговорила Вера.
— Фу-ты ну-ты, шины дуты, — провожая девушек взглядом, произнес Седлецкий и прикрыл окно.
— Не закрывай, Семен, душно. — Гайдуков приблизился, положил ему на плечо руку. — Ты, брат, новость привез… Значит, Дмитрий женился?
— Нет. Я этого не утверждаю.
— Как так?
— А так… Я хвалил землянку, Катины обеды. И только.
— Подожди, ведь ты же ясно намекал.
— На женитьбу? Вот уж чепуха! — рассмеялся Седлецкий.
— Ты пошутил, а девушки могли принять всерьез…
— И теперь в редакции распространится слух о влюбленной парочке? О новом Ромео и новой Джульетте? И сам полковник Тарасов вызовет Дмитрия и потребует объяснения? Не так ли? Ты, Виктор, боишься даже намека на любовь. Любовь на фронте? Это же крамола! Человек на войне должен заглушить все чувства и со счастливой улыбкой получать одни только пулевые ранения.
— К чему эта ирония? — пожал плечами Виктор. — Ты, Семен, не будь лисой. Нос в норе, а хвост в стороне…
Седлецкий готов был вспылить, но в комнату вошел художник Гуренко.
— Вот и я, здравствуйте!
— Маэстро! — обрадованно воскликнул Гайдуков. — А я уже собирался посылать вторую телеграмму. Ну, как добирался?
— Ждал почтовую машину — подвела, сломалась. Так я на попутных… Жарища — ад! На мне пыли, как на придорожном камне, — Гуренко бросил на табуретку увесистый сверток. — Этюды привез… Слушай, Виктор, как бы мне почиститься да помыться?
— Я дам тебе щетку и мыло. Вода в сенях, бери ведро и отправляйся в сад. Но знай, один этюд мой. Надо украсить корпункт.
— Я тебе подарю… выберешь любой. — Гуренко скользнул в сени, загремел ведром.
— Кажется, Бобрышев идет… Точно, он! — глянув в окно, совсем повеселел Виктор. — Пошли встречать.
Майор Бобрышев не успел прикрыть калитку, как его уже окружили товарищи.
— Ты откуда взялся такой чистенький? — пожимая руку приятелю, удивился Гайдуков. — Смотрите, друзья, на нем ни пылинки, ни соринки.
— Он умнее нас оказался, в Тускаре выкупался. А мы, Юрий Сергеевич, не догадались, — пожалел Седлецкий.
— Речушка узкая, но ямки есть подходящие, — заметил Бобрышев.
Он сильно загорел, поправился, на щеках исчезли мелкие рябинки, и лицо его приняло еще более добродушное выражение.
— Друзья мои, время уходит, — спохватился Виктор. — Гуренко, пять минут срока — и чтоб блестел, как: стеклышко. Склад могут закрыть на переучет, без сапог останетесь.
— Да, да, пошевеливайтесь, Юрий Сергеевич, — поторопил его и Седлецкий.
Пока Гайдуков возился с консервными банками и доставал у хозяйки посуду, корреспонденты вошли в дом, скрипя новыми сапогами.
— Дойдем до Берлина и на парад явимся, — приплясывал Бобрышев.
Гуренко развернул сверток, расставил на кушетке и стульях этюды.
— Ну, как?
В комнате воцарилась тишина. После большой паузы Седлецкий сказал:
— Сколько разнообразных типов, контрастов самых неожиданных. Народ на войне… Хорошо! Я, Юрий Сергеевич, приятно удивлен.
— Вы меня захваливаете…
— Нет, Седлецкий прав, удачные этюды. — Скрестив на груди руки, Бобрышев подошел к кушетке. — Особенно пейзажи написаны с душой. Простор, свет, братцы.
Гайдуков, по привычке подкручивая двумя пальцами кончик уса, думал: «На каком же остановиться? Пожалуй, попрошу этот…»
Он долго смотрел на один этюд. Солнечный луч проник в глубокий блиндаж и озарил лицо девушки-связистки. На березовом столе, в снарядной гильзе синел букет полевых цветов.
— У нас было условие… — Гайдуков протянул руку, — эту вещь я возьму в рамку…
— Пожалуйста. — И Гуренко сложил этюды. — Ну, а теперь рассказывай, Виктор, что у тебя тут слышно..
— Ты с передовой приехал…
Гуренко понизил голос:
— Ходят слухи, будто бы организован новый, Степной фронт. Это правда?
— Такой фронт существует.
— Это хорошо, больше уверенности, — набив табаком трубку, откинулся на спинку кресла Бобрышев. — Если нашу пехоту прикроют с воздуха, она устоит, выдержит любой натиск врага. И тогда Степной фронт — резервная сила — покажет себя…
— У противника появился новый истребитель «Фокке-Вульф-190». Знаете?
— Дорогой Семен Степанович, это уже не новость. Наши истребители не хуже немецких, а лучше! Было бы их побольше!
— Я надеюсь на тыл. Народ всю силу отдает фронту. Кто из вас бывал на аэродромах? Там далеко не пустое поле… А леса? Они ломятся от танков. Вот оно как! — многозначительно произнес Гайдуков.