Курская дуга

— И про деда Авила.

— Вспомнили старика! Только прошу вас, говорите громче, а то я на левее ухо плохо слышу. Маленько оглох после взрыва.

— Давайте напишем о подорванном танке ему.

— Он все село на ноги поднимет, тот дед такой… активист!

Иван услышал в голосе брата какие-то новые нотки. Разговаривал и держался тот как-то особенно, независимо. «Ишь ты, какой! Словно тебя в живую воду окунули, — подумал Иван и не мог не порадоваться: сразу вышел Тихон на свою собственную дорогу, подтягивать его уже не придется. Теперь он будет во всем застрельщиком».

— Давайте присядем на камни, — предложил Дмитрий братьям. — Так ты, Тихон, герой у нас!

— Эх, товарищ гвардии майор, — усмехнулся Тихон, — так уж я и герой… А вы знаете, мне перед боем такого перцу дали, с песочком протерли…

— Расскажи, — и Дмитрий, чтоб не смущать Тихона, спрятал блокнот.

В полдень вместе с Курбатовым и его адъютантом Солонько возвращался на КП корпуса. По узкой глубокой траншее они осторожно поднялись на гребень высотки. Туман рассеялся, и теперь местность просматривалась на много километров.

В ближних и дальних оврагах блестело зеркало разлившейся речушки. В низинах на белой целине снега выступали обширные зеленовато-желтые пятна. Под сугробами уже сочились талые воды и возникали снежные трясины — зажоры. Дмитрий знал: их очень не любили в ночных поисках разведчики и всегда старались обойти стороной.

На севере, там, где притаился враг, Дмитрий видел небольшие деревни, железнодорожные пути, пять разбитых ветряных мельниц, а за ними, далеко на горизонте, — черные перелески.

— Ни дымка!

— Мы господствуем над окружающей местностью, Дмитрий Андреевич. Гряды высот в наших руках. Враг осторожен, он хорошо маскируется. — Комкор поправил папаху, стал спускаться вниз. Выйдя на дорогу, он обождал Дмитрия. И когда тот поравнялся с ним, весело подмигнул. — Какой денек, а?

— Солнечный.

— Да, солнечный, — повторил оживленно Курбатов. — Если хочешь знать, я очень доволен утренним боем. Замполит стрелковой роты подал хорошую мысль. Селиверстов должен провести в подразделениях беседу, рассказать пополненцам о том, как он подорвал танк. Я одобряю эту идею. Пусть наши новички знают: не святые горшки лепят! — Генерал приостановился, зашагал в ногу с Дмитрием. — По ночам, — усмехнулся Курбатов, — гитлеровцы кричат нам из своих окопов: «Рус, давай стукнемся». Мы стукнемся! — И взмахнув над головой палкой, он ловким ударом рассек гонимое ветром перекати-поле.

9

Весна 1943 года была бурной и дружной. Как ни завывала вьюга, как ни росли сугробы, в конце марта солнечные лучи заискрились в быстрых ручьях. Снег сошел с полей, и талая суровая вода заполнила низины. В апреле буйно разлились реки. Ледоход грозил сокрушить заново наведенные мосты. Там день и ночь дежурили саперы, гремели взрывы. Над гребнями деревянных быков взлетали фонтаны воды и глыбы голубого льда.

А на фронтовых дорогах шоферы в насквозь промокших ватниках, в забрызганных грязью комбинезонах то и дело залезали под машины, скрипели домкратами, подкладывали под колеса камни и хворост. Моторы выли, грузовики еле-еле продвигались вперед, и под ними вскипали черные лужи.

— Хоть дорога — трясина, так уж небо — зеркало! — говорили во время вынужденной стоянки чумазые шоферы.

Небо! Глубокое, ясное, оно с каждым днем наполнялось звоном жаворонков. Не видно было ни юнкерсов, ни мессершмиттов. Ночью под яркими звездами слышался шелест торопливых крыльев, раздавались крики птиц. Их перелетные стаи спешили на север.

Когда же поднялась озимь и деревья окутал золотисто-зеленый пушок молодой листвы, в небе показались мессершмитты. Тощие, длинные, как змеи, скользили они в прозрачном воздухе над лесистыми оврагами. Солдаты выскакивали из землянок.

— Эге, свистуны появились! — И открывали огонь.

Накануне Первомайского праздника прошел ливень и кое-где выпал крупный град. Погода резко изменилась. Налетел холодный ветер и почти к самой земле прижал гряду свинцовых туч.

В хмурое утро командиры полков зачитывали перед строем Первомайский приказ.

Курбатов на коне объезжал войска. Моросил назойливый дождик. Генерал продрог и почувствовал в ступне сильную боль. Под вечер, войдя в свой блиндаж, он велел ординарцу растопить времянку.

Каждый раз, возвращаясь с ночных учений, генерал греет у огня ноющую ступню, старательно растирает ее спиртом.. Под столом вместо ковра разостлан старый тулуп, и Павел Филиппович, покончив с несложной процедурой, прячет больную ногу в меховой рукав.

Рабочий стол Курбатова придвинут к стене, как раз против большой карты. Ее квадраты исчерчены стремительными красными и синими стрелками. Рядом с флажками — россыпь мелких и крупных кружков — всякие пестрые знаки, хорошо понятные только одному комкору.

На столе — папки с очередными донесениями комдивов, длинные полосы картона с наклеенными фотографиями. Если навести на снимки лупу, то видны нити проволочных заграждений, амбразуры дзотов, горбатые брустверы окопов.

Не дремлют разведчики на передовых наблюдательных пунктах, вышках, аэростатах. Множество биноклей, стереотруб, перископов наведено на передний край вражеской обороны. Звукометрические посты — артиллерийские уши — прислушиваются к подозрительным рощам, засекают пристрелочные выстрелы.

В войсках идет настойчивая разведывательная работа. Уточняется глубина и система фашистской обороны, район сосредоточения танков, расположение батарей, резервов. Штабные офицеры планируют огонь артиллерии и гвардейских минометов.

Внимание генерала сосредоточено на новых аэрофотоснимках.

«С воздуха тропинки видны так же ясно, как ночью лучи прожекторов, — думает Курбатов. — Тропинки… Не мало укрепленных рубежей обнаружено благодаря им, — и по ленте снимков он медленно ведет лупу. — А вот и опаленные огнем артиллерийские позиции…»

Курбатов знает: в кленовых рощах укрыты 220-миллиметровые мортиры Шнейдера и Шкода. Гитлеровский генштаб стянул к переднему краю и трофейное оружие. На Курской дуге он пополнил свои артиллерийские группировки 210-миллиметровыми чехословацкими пушками и 177-миллиметровыми французскими дальнобойными орудиями.

Генерал кладет лупу, переводит взгляд на карту. От Орла до истоков Неруча шоссе вьется вблизи железнодорожной колеи. И только ниже хутора Маслово шоссе уходит в степные овраги, поворачивает на Ольховатку. Колено железной дороги подходит к станции Бузулук. Здесь оно резко выпрямляется, колея идет на Поныри…

«Ольховатка и Поныри, — про себя размышляет комкор, — ключевые позиции северного участка Курской дуги. В этом направлении местность позволит противнику применить танки».

Три дня тому назад Курбатов был вызван в штаб фронта. Командиры дивизий и корпусов приняли участие в военной игре: «Удар и контрудар». Тут Курбатов окончательно убедился, что замысел гитлеровского генштаба в основном разгадан.

Согласно плану неприятеля крупные танковые группировки одновременно нанесут два внезапных удара с юга и севера. Их поддержит сильная авиация. Все полосы обороны противник постарается взломать на узком участке фронта. Приблизительно на пятый день операции танковые клинья должны встретиться в Курске.

После сталинградского разгрома «фюрер» готовится к реваншу. Он помешан на большом окружении советских войск. Курская дуга кажется ему самым подходящим местом для новых Канн. Гитлер еще не выиграл сражения, но уже берлинское радио трубит: «Миллионы красноармейцев в ловушке».

Курбатов включает запасную лампочку. Матовый свет разливается по всей карте. У северного основания Курской дуги синеет заштрихованный круг. Это основные силы 9-й гитлеровской армии. На узком плацдарме Тагино — Глазуновка сосредоточены два танковых корпуса — 41-й и 47-й, пять пехотных дивизий и одна моторизованная. Эти части в любой момент могут атаковать позиции Сталинградского гвардейского корпуса.