Страница 35 из 36
Вот здесь как раз вступаю в рассказ я. Мы были знакомы с доктором Рэнсомом несколько лет и переписывались на литературные и филологические темы, однако встречались очень редко. За несколько месяцев до этого я, как обычно, написал ему письмо, из которого процитирую относящиеся к делу абзацы. Вот что я писал:
«Сейчас я занимаюсь платонической школой в двенадцатом веке, и между прочим, латынь их просто чудовищна. У одного из них, Бернардуса Сильвестриса, есть слово, о котором я хотел бы узнать Ваше мнение — слово Уарсес. Он употребляет его, описывая путешествия по небесам; по-видимому, Уарсес — это „интеллект“ или дух-хранитель какой-то из небесных сфер, т.е., на нашем языке, какой-то планеты. Я спросил об этом у С.Дж., и он сказал, что, должно быть, имеется в виду Усиарх. Это имеет некоторый смысл, но все же не совсем меня удовлетворяет. Не встречалось ли Вам случайно слово, похожее на Уарсес, или, может быть, Вы рискнете предположить, из какого языка оно происходит?»
В ответ я незамедлительно получил приглашение провести у доктора Рэнсома выходные. Он рассказал мне всю свою историю, и с тех пор мы непрерывно размышляем над разгадкой тайны. Обнаружилось множество фактов, которые в настоящее время я не считаю нужным публиковать; фактов о планетах вообще и, в частности, о Марсе, о средневековой школе платоников и (что не менее важно) о профессоре, которому я дал вымышленное имя Уэстон. Конечно, можно было бы обнародовать систематическое изложение этих фактов, но почти наверняка нас ждет недоверие, а «Уэстон» подаст на нас в суд за клевету. В то же время оба мы полагаем, что молчать невозможно. С каждым днем мы все больше убеждаемся, что марсианский уарсес был прав, говоря, что нынешний «небесный год» должен быть поворотным, что длительная изоляция нашей планеты близится к концу, что мы перед лицом великих перемен. У нас есть основания полагать, что средневековые платоники жили в том же небесном году, что и мы, и начался он в двенадцатом веке нашей эры, а Бернардус Сильвестрис говорит об Уарсе (по-латыни «Уарсес») не случайно. И еще у нас есть сведения — с каждым днем их все больше, — что «Уэстон», либо сила или силы, стоящие за ним, сыграют в событиях следующих веков роль очень важную и притом губительную, если этого не предотвратить. Мы не думаем, что они собираются вторгнуться на Марс, это не просто призыв: «Руки прочь от Малакандры». Нам угрожает опасность в масштабе космоса, а не планеты, по меньшей мере — в масштабе солнечной системы, и не преходящая, а вечная. Сказать больше, чем сказано, было бы неразумно.
Доктору Рэнсому первому пришла в голову мысль, что достоверные факты, которые в чистом виде вряд ли воспримут, можно изложить в художественной форме. Он даже полагал — сильно переоценивая мои литературные способности, — что в этом будут и свои преимущества: более широкий круг читателей и, конечно, возможность обратиться сразу ко многим людям раньше, чем это сделает «Уэстон». Я возражал, что беллетристика — и есть не более чем выдумка, а он ответил, что найдутся читатели, которым всерьез важны эти вещи, и уж они-то нам поверят.
— Им, — сказал он, — будет нетрудно найти вас или меня, и они без труда распознают Уэстона. Во всяком случае, — продолжал он, — сейчас нужно не столько убедить людей поверить нам, сколько ознакомить их с определенными идеями. Если бы нам удалось хотя бы для одного процента наших читателей сменить понятие Космоса на понятие Небес, это было бы неплохим началом.
Никто из нас не мог предвидеть, что события развернутся так стремительно и книга устареет еще до публикации. Эти события сделали ее уже не рассказом, а скорее прологом к рассказу. Но не будем забегать вперед. Что касается дальнейших приключений, еще задолго до Киплинга Аристотель одарил нас своею формулой: «Это другая история».
ПОСТСКРИПТУМ
(Выдержки из письма, написанного автору прототипом «доктора Рэнсома»)
…Думаю, вы правы, и если внести две-три поправки, М.Ист. пойдет. Не скрою, я разочарован. Но как ни пытайся рассказать такое, человек, действительно там побывавший, непременно разочаруется. Я уж не говорю о том, как вы безжалостно обкорнали всю филологическую часть (мы даем читателю прямо карикатуру на малакандрийский язык); важнее другое, но не знаю, смогу ли это выразить. Как можно «выбросить» запахи Малакандры? Ничто так живо не возвращается ко мне в мечтах… особенно запах лиловых лесов рано поутру; причем, само упоминание «раннего утра» и «лесов» только вводит в заблуждение, потому что сразу представляешь что-то земное — мхи, паутину, запахи нашей планеты, а я думаю о совсем не похожем. Больше «ароматов»… — да, но там не жарко, не пышно, не экзотично, как подразумевает это слово. Что-то ароматное, пряное, но очень холодное, тонкое, зудящее в носу — для обоняния то же, что высокие, резкие звуки скрипки для уха. И одновременно мне всегда слышится пение — громкая глухая неотвязная музыка, насыщеннее, чем шаляпинский «теплый, темный звук». Когда вспоминаю о ней, я начинаю тосковать по малакандрийской долине; но знает Бог, когда я слушал все это там, я тосковал по Земле.
Вы, конечно, правы: в рассказе вам приходится сократить время, которое я провел в деревне, потому что «ничего не случалось». Но мне жаль. Эти тихие недели, просто жизнь среди хроссов — для меня самое важное из всего, что произошло. Я их узнал, Льюис, — как это втиснуть в ваш рассказ?
К примеру, я всегда беру с собой на выходные термометр (и это спасло многих от беды) и потому знаю, что нормальная температура у хросса — 103-. Я знаю, хотя не помню, откуда, что живут они около 80 марсианских лет, или 160 земных, женятся примерно в 20 (40); что испражнения у них, как у лошадей, безвредны и для них самих, и для меня, и используются в сельском хозяйстве; что они не проливают слез и не моргают; что в праздники, которых у них очень много, они (как сказали бы у нас) «пьянеют», хотя не напиваются. Но что можно извлечь из этой отрывочной информации? Это просто живые воспоминания, их трудно выразить словами, разве в этом мире кто-нибудь сможет представить верную картину по таким фрагментам? Например, как мне вам объяснить, откуда я знаю без всяких сомнений, почему малакандрийцы не держат домашних животных и вообще не испытывают к своим «меньшим братьям» тех чувств, что мы? То есть это те вещи, о которых они сами никогда мне не рассказывали. Когда видишь их всех вместе, просто понимаешь, почему. Каждый из них для другого — одновременно и то, что для нас человек, и то, что для нас животное. Они могут друг с другом разговаривать, могут сотрудничать, у них общая этика; в этом смысле сорн и хросс общаются как два человека. И при этом каждый прекрасно сознает, что другой отличается от него самого, и кажется забавным и привлекательным, как бывает привлекательно животное. В нас дремлет какой-то неудовлетворенный инстинкт, который мы пытаемся насытить, обращаясь с неразумными существами почти как с разумными; на Малакандре этот инстинкт удовлетворяется. Домашние животные им не нужны.
Кстати, к вопросу о видах — мне очень жаль, что особенности жанра так упростили биологию. Разве мой рассказ создал у вас впечатление, что каждый из трех видов абсолютно гомогенен внутри себя? Тогда я ввел вас в заблуждение. Возьмем хроссов. Я дружил с черными хроссами, но бывают еще серебристые хроссы, а где-то в западных хандрамитах обитает большой гребешковый хросс — десяти футов ростом, чаще танцор, чем певец, и самое благородное животное, которое я встречал после человека. Гребешки есть только у мужчин. Еще я видел в Мельдилорне чисто белого хросса, но, по глупости, не выяснил, представлял ли он подвид, или же это просто какое-то отклонение, как наши земные альбиносы. И еще существует по меньшей мере один вид сорнов, кроме тех, что я видел — сороборн, или красный сорн пустыни, живущий в песках севера. По рассказам, это что-то потрясающее.
Мне тоже жаль, что я никогда не видел пфифльтриггов у них дома. Я знаю о них достаточно и мог бы «сочинить» такой визит, чтобы вставить в повествование, но думаю, мы не должны вводить уж совсем полный вымысел. «Правильно по существу» — на земле звучит отлично, но не представляю, как объяснил бы это Уарсе; кстати, я серьезно опасаюсь (см. мое предыдущее письмо), что не дослушал его до конца. И вообще, почему наши «читатели» (похоже, вы о них знаете все) о языке не хотят слышать ничего, а о пфифльтриггах — как можно больше? Что ж, поработайте над этой темой; тогда неплохо бы рассказать, что они откладывают яйца, что у них матриархат и живут они недолго по сравнению с другими видами. Обширные равнины, где они обитают, очевидно, были когда-то дном малакандрийского океана. Хроссы, бывавшие у них, рассказывали, что шли в глубине лесов через пески, «а вокруг — окостенения (окаменелости) древних волнорезов». Нет сомнения, это те темные пятна, которые мы видим на марсианском диске с Земли. И это напомнило мне «карты» Марса, которые я смотрел после возвращения — они так сильно друг с другом не согласуются, что я оставил все попытки найти тот, свой хандрамит. Если вы хотите попробовать, надо искать в районе «канала» северо-восток — юго-запад, пересекающего северный и южный «канал» не более чем в двадцати милях от экватора. Но разные астрономы видят разное.