Страница 68 из 82
На следующий день после праздника Тела Господня я отправился из Экса в Марсель. Однако прежде чем говорить об этой поездке, нельзя не описать торжественную процессию, устраиваемую не только в этом городе, но повсюду в католических странах. Во время празднования всем особам духовного, гражданского и военного сословия вменяется в обязанность следовать за святыми дарами. Так происходит повсюду, и я имел бы причины для особливого упоминания, если бы в Эксе благочестие верующих не оживлялось маскарадами и шутовскими сценами. Здесь вы можете увидеть манекены, разряженные в самые причудливые одеяния и изображающие смерть, дьявола и первородный грех, которые дерутся друг с другом прямо на улицах. Духовные гимны, радостные крики, шутки, песнопения и вакхические куплеты соединяются в один невообразимый концерт. Язычество, воздававшее своим богам почести на сатурналиях, не могло бы изобрести ничего более разнузданного и дьявольского. Сюда собираются все крестьяне из округи в шесть лиг, чтобы почтить Господа. Святые дары торжественно выносят лишь в этот единственный за весь год день, и народ празднует сие самым непристойным шутовством. Можно подумать, что они хотят развеселить своими безумными оргиями самого Всевышнего. И каждого, кто набрался бы храбрости восстать противу сего обычая, сочли бы безбожником и еретиком. Один из членов парламента в Эксе со всей серьёзностью уверял меня, что такой праздник в высшей мере полезное дело, ибо он даёт городу доход в несколько тысяч франков.
В Марселе меня ничто не удерживало, и я сразу же поехал дальше в наёмной карете, направляясь прямо в Турин через Антиб и Ниццу. От своих туринских знакомцев я услышал досадный для себя комплимент: по их мнению, я “ужасающе постарел”. Конечно, мне шёл уже сорок пятый год — возраст, когда удаляются на покой, но я-то не собирался отказываться от удовольствий и деятельной жизни. Есть люди, которые до конца дней чувствуют себя молодыми, и мой превосходный организм поставил меня в их число. По этой причине я не обратил никакого внимания на советы отойти от дел, а напротив сообщил моим доброжелателям о своём намерении ехать в Швейцарию, чтобы напечатать там по-итальянски опровержение книги Амелота. Все с любезной предупредительностью выражали готовность подписаться на моё сочинение: граф Лаперуз, например, авансом заплатил сразу за пятьдесят экземпляров.
Я не стал задерживаться в Турине и поехал в Лугано. Тамошняя типография пользовалась отменной репутацией, и, к тому же, я мог не опасаться когтей цензуры. Сразу по приезде я отправился к управляющему, синьору Аньелли, и мы сговорились о денежных делах. Через шесть недель книга была отпечатана и представлена публике, которая разобрала всё издание ещё до конца года. Главная моя цель при составлении сего труда заключалась в примирении с инквизиторами Венецианской Республики. После долгих странствий по всей Европе я испытывал вполне естественное желание увидеть своё отечество. Временами это делалось столь мучительным, что, казалось, я не смогу жить ни в каком другом месте. Амелотова “История Венеции” была написана из ненависти к моему отечеству и являла собой сплетение грубой клеветы с некоторыми учёными изысканиями. Сей труд обращался в публике уже восемьдесят лет, и никто не подумал опровергнуть его. Конечно, ни один венецианец, посвятивший себя этому делу, не получил бы от правительства разрешения выпустить такую книгу, ибо оно в своих отеческих попечениях руководится принципом не дозволять на свой счёт никаких мнений, даже самых благоприятных. Я же осмелился переступить запрет, надеясь, что рано или поздно инквизиторы Республики будут довольны моей смелостью и снимут тяготевший надо мной неправедный приговор. Читатель увидит, что я не ошибся, но для чего было отлагать награду и заставлять меня ждать в течение целых пяти лет!
Пока я трудился над своей книгой, что отнимало у меня по четырнадцать часов в день и вынуждало вести жизнь праведника, меня посетил с визитом начальник городской полиции. Лугано вместе с окружающими землями относится к одному из тринадцати швейцарских кантонов, но нравы, обычаи и язык здесь чисто итальянские, равно как и сама полиция.
Мой гость представился с отменной учтивостью и предложил мне свои добрые услуги.
— Хоть вы и иностранец, — заявил он, — но можете оставаться в моём городе с полным спокойствием. Здесь вы найдёте защиту от всех внешних врагов и, самое главное, от могущественных венецианских правителей.
— Я не сомневаюсь, сударь, что мне нечего опасаться на швейцарской земле.
— В таком случае вам должно быть известно, что иностранцы, пользующиеся нашим покровительством, обязаны делать ежемесячный взнос...
— А если они не желают подчиниться этому налогу? — прервал я его.
— Тогда вы не сможете быть уверены в своей безопасности.
— Что касается меня, то я почитаю себя находящимся здесь как в убежище, и пока это убеждение у меня не изменится, не заплачу ни одного су.
— Как вам угодно, но я бы не забывал на вашем месте о своих плохих отношениях с Венецианской Республикой.
Завершив свой труд, не имея никаких сердечных дел и разочаровавшись в игре по причине невезения, я не знал, чем занять себя, и по странной фантазии решил предложить свои услуги графу Алексею Орлову, командовавшему русской эскадрой, которая направлялась в Константинополь и стояла тогда в Ливорно. Те из моих друзей, с коими я говорил об этом проекте, весьма охотно снабдили меня рекомендательными письмами, но, по правде говоря, я предпочёл бы чеки на ливорнский банк, так как покидал Турин с весьма скудным запасом денег. Если бы экспедицией в Дарданеллы командовал англичанин, проливы, без сомнения, были бы пройдены, но граф Орлов не пользовался репутацией хорошего моряка. Я почему-то убедил себя, что без меня русский адмирал не овладеет Константинополем. И в самом деле, он потерпел неудачу, но сегодня я не вполне уверен, что это произошло из-за моего отсутствия.
По дороге я остановился в Парме и обедал у г-на Дюбуа, заведовавшего монетным двором инфанта. Несмотря на весь свой ум, сей человек был до смешного тщеславен. Наше знакомство произошло довольно давно, ещё в те времена, когда я так нежно любил свою обожаемую Генриетту. После взаимных приветствий я рассказал ему о моих намерениях: “У меня есть письма к графу Орлову, который с нетерпением ожидает их, и поэтому я вынужден спешить, так как его флот должен выйти в море в самом скором времени”. При этих словах Дюбуа, сочтя меня за очень важную политическую персону, почтительно поклонился. Он сделал вид, что и хотел бы поговорить об этой экспедиции, служившей в Европе предметом всевозможных толков, но дипломатический такт заставляет его молчать. И он принялся рассуждать о своих собственных делах. Я сразу понял, что сие надолго, но, поскольку он предусмотрительно заказал превосходный обед, переносил всё с примерной терпеливостью. Хозяин открывал рот только для того, чтобы говорить, а я — лишь для новой порции еды. Беседа его, обратившаяся в чистый монолог, вращалась вокруг европейских государей, и он жаловался на всех без исключения, даже на умерших тридцать лет назад. Впрочем, аппетит помогал мне переваривать эти анахронизмы. Припоминаю, как он с большой горечью сетовал на министров Людовика XV, которые, по его словам, отказывали ему даже в стакане воды, каковое утверждение показалось мне довольно странным. Однако же выяснилось, что на самом деле сей стакан воды заключается в чёрной ленте Св.Михаила, которая, как он утверждал, беспрепятственно раздавалась даже откровенным ослам.
“Несомненно, — утешил я его, — с вами поступили несправедливо, отказав в этом”. За десертом, когда его жалобы иссякли, я упомянул о своих собственных неустройствах и вполне откровенно пожаловался на фортуну. Мне были нужны пятьдесят цехинов, и он щедро предложил их. Я не возвратил ему эти деньги и, возможно, так никогда и не возвращу — человек предполагает, а Бог располагает!
В Ливорно застал я русскую эскадру, всё ещё задерживаемую противными ветрами. Английский консул сразу же представил меня графу Орлову, который остановился у него в доме. Граф знал меня ещё по Санкт-Петербургу и объявил, что моё присутствие на борту будет для него весьма приятно, и предложил тут же распорядиться о доставке моих чемоданов, поскольку предполагал сняться с якоря при первом же благоприятном ветре. Когда я остался наедине с консулом, последний спросил, в каком качестве я предполагаю сопровождать адмирала.