Страница 74 из 88
П. А. Кулиш
ИСТОРИЧЕСКОЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ
(С. 143 — 161)
156
Впервые опубликовано в виде предисловия к сборнику П. А. Кулиша «Хуторная поэзия» (Львов, 1882.
— С. 7 — 42). Печатается по первой публикации. /497/
«И он к устам моим приник...» — отрывок из стихотворения А. Пушкина «Пророк».
...близко свела меня с одной землячкой. — А. М. Белозерской.
«Одну сльозу з очей карих...» — строка из стихотворения Шевченко «Думи мої, думи мої...»
...выхлопотали у министра для Шевченко место преподавателя живописи во всеучилище св.
Владимира. — Речь идет о должности учителя рисования в Киевском университете, на которую министр
народного образования С. С. Уваров 21 февраля 1847 года назначил с годичным испытательным сроком
Шевченко, за которого хлопотала В. А. Репнина — мать В. Н. Репниной. Однако работать поэту в
университете не довелось в связи с арестом по делу Кирилло-Мефодиевского общества.
...вечеринка у одного неженатого пана... — Речь идет о Викторе Николаевиче Забеле, имение которого
было вблизи Борзны.
«Мимо двір, де живе мила...» — Начало поэзии В. Забелы «До милої».
Тимон Афинский — современник Сократа и Аристофана. Резко укорял современников за моральное
разложение, стал объектом насмешек, а его имя — нарицательным именем мизантропа,
человеконенавистника. Сохранился диалог Лукиана «Тимон», который использовал У. Шекспир в драме
«Тимон Афинский».
«В том омуте, где с вами я...» — строки из романа Пушкина «Евгений Онегин».
Ich singe, wie der Vogel singt — строка из стихотворения И. В. Гете «Певец».
«Умийтеся! Образ божий...» — строки из послания Шевченко «І мертвим, і живим...»
...о Срезневском... еще не было слышно. — Срезневский Измаил Иванович (1812 — 1880) — русский
славист, филолог и историк. В 1834 — 1838 годах издал сборник «Запорожская старина» в нескольких
выпусках. Материалы этого сборника Шевченко использовал в некоторых своих исторических
произведениях.
...была всего лишь приготовленная, специально для меня и Шевченко, отговорка... — Наиболее
вероятно, что такого «ответа» не было. Ни в документах следственного дела Кирилло-Мефодиевского
общества, ни в заявлениях кого-либо из кирилломефодиевцев, как официальных, так и частных, о чем-то
подобном не было речи.
Некий Петров... — Петров Алексей Михайлвович (1827 — 1883) — студент Киевского университета,
который в конце 1846 года с провокационной целью вступил в Кирилло-Мефодиевское общество и вскоре
его предал. Позже некоторое время был сотрудником III отделения.
...передал их господину Михаилу Юзефовичу... — Речь идет о первом (устном) доносе провокатора А. М.
Петрова 29 февраля 1847 года помощнику попечителя Киевского учебного округа М. В. Юзефовичу о
существовании Кирилло-Мефодиевского общества. Через несколько дней, 3 марта, Петров подал об этом
письменное донесение попечителю Киевского учебного округа А. С. Траскину.
Мациевский Вацлав Александрович (1793 — 1883) — польский историк, профессор. Отстаивал идею
всеславянского единения.
...сенатором Стороженко... — Стороженко Андрей Яковлевич (1790 — 1857) — главный директор
правительственной комиссии внутренних и духовных дел в Польше.
Н. И. Костомаров
ВОСПОМИНАНИЕ О ДВУХ МАЛЯРАХ
В одном селе восточного малороссийского края была, а может быть, и теперь
существует, личность в высшей степени замечательная. Эта личность способна возбуждать
в душе много дум и оставлять неизгладимые впечатления: то был крестьянин именем
Грицько, ремеслом — маляр. Как известно, в малороссийском крестьянском быту маляр —
явление частое. Малярство — одна из обычных первых ступеней, на которую всходит
крестьянин, коль скоро собственное дарование выводит его из земледельческой колеи.
Маляр обыкновенно вместе с тем и грамотный; искусство располагает его к
любознательности; маляр рисует богородицу, святых мужей и жен, — надобно знать, как
157
изобразить того или другую, является охота узнать, кто они были и что с ними творилось в
жизни, и маляр читает священное писание, жития святых. Маляр имеет дело постоянно с
церковью и потому интересуется церковными вопросами; таким образом, маляр входит в
область книжного мира, которая у поселян начинается с религиозного круга, точно так, как
начиналась она в истории русского народа. Но известно, что малороссиянин, как только
сделается благочестивым человеком, сейчас начинает философствовать; у него
религиозность ведет не к толкованиям обрядов и частностей богослужения, как это бывает с
великороссиянином, а обращается либо к пиетизму, либо к размышлениям и — в первом
случае — ведет к поэзии в жизни, во втором — к желанию знать природу, человека, одним
словом, — к науке. Это желание обыкновенно находит себе скоро предел по скудости
материалов для питания. Не так, однако, было с нашим маляром Грицьком.
Он родился крепостным. В детстве потерял он родителей и остался на попечении родни.
Его приставили пасти господское стадо, не помню какое. В мальчике было что-то странное;
крестьяне считали его придурковатым. Лишним будет рассказывать, как удалялся он от
детских игр и как мальчики за это щипали и тормошили его. Иначе пришлось бы невольно
повторять то, что так часто встречается в житиях святых при описании их детства. Когда
безветрие не дозволяло работать мельникам, Грицько усаживался близ села под ветряной
мельницей и рисовал углем или мелом на стене разные фигуры; так однажды он растерял
своих животных, за что его высекли. То же повторилось и в другой раз. Помещик рассудил,
что его дворовой мальчик недаром чертит изображения и, ради таких занятий, дурно
проходит свою служебную карьеру: «Из него скорее выйдет живописец, чем свинарь или
овчар», — подумал помещик и отдал его в науку к какому-то художнику в своем уездном
городе. Так поступил помещик в тех видах, что мальчик может выучиться, станет ему
платить оброк и принесет, со временем, барину больше /163/ пользы, чем сколько мог бы
принесть в звании пастуха. И вот Грицько живет у хозяина, учится прилежно; хозяин не
нахвалится его понятливостью; его не нужно понукать — приходится отрывать его от
работы; ему не надобно десять раз одного и того же вбивать в голову — он сам спросит и не
забудет того, что ему скажут. Захотелось самому Грицьку научиться грамоте: хозяин дал
букварь, показал раз, другой — и Грицько в короткое время выучился складам и стал читать
бегло. Впоследствии он сознавался, что когда рисовал на мельнице фигуры, то это были
вымышляемые им буквы. Грицька занимала мысль: как это люди читают? «Я, — говорил он,
— долго думал над этим и дошел до того, что, верно, какое говорится слово, такое и
малюется; и начал в уме сам с собою говорить, да какое слово скажу, то и намалюю, а потом
и помню, что вот так я его намалевал; после того пришло мне в голову, что, верно, не так:
слов много, — как можно все их припомнить! Тут я начал примечать, что иное слово на
другое походит, а иное разнится: так я, что похоже, то на одну стать и малюю». Сколько
припоминаю, таким образом, кажется, он объяснял этот путь. Но как бы то ни было, наш
Грицько самобытною дорогою шел к цели, которую давно нашло человечество. Он не дошел
до нее под своей мельницей, а достиг ее обычным для всех путем — за букварем у уездного
художника.
Грицько начал читать что ни попало: читал и священную историю, читал и романы,
читал «Библиотеку для чтения»: там, как говорил он, на него сделали впечатление особенно