Страница 36 из 88
году и был отправлен Академией художеств для продолжения обучения в Рим, где через год умер.
...в приискании большой птицы для сканирования крыльев ангела. — Приведенный далее эпизод с
гусаком вызывает сомнение. На картине П. Петровского «Агарь в пустыне» (масло, 1841, Государственная
Третьяковская галерея) ангела нет. На ней лишь две фигуры — Агари и ее сына Измаила. Ангел написан
на другой картине П. Петровского — «Явление ангела пастухам» (масло, 1839, Череповецкий
краеведческий музей). Кроме того, эпизод с гусаком Пономарев в недатированном письме к скульптору Н.
А. Рамазанову вообще связывал не с Шевченко, а с Г. К. Михайловым, хотя неизвестно, насколько
правомерно.
П. И. Мартос
ЭПИЗОДЫ ИЗ ЖИЗНИ ШЕВЧЕНКА
В «Основе» постоянно помещались стихотворения Шевченка, выдержки из его
дневника, письма, материалы для его биографии. Я хочу поговорить о напечатанной в
майской книжке прошлого года статье г. Савы Ч., в которой я заметил несколько
неверностей.
Шевченка я знал коротко. Я познакомился с ним в конце 1839 года в Петербурге, у
милого, доброго земляка Е. П. Гребенки, который рекомендовал мне его как талантливого
ученика К. П. Брюллова... Я просил Шевченка сделать мой портрет акварелью, и для этого
мне надобно было ездить к нему. Квартира его была на Васильевском острове, невдали от
Академии художеств, где-то под небесами, и состояла из передней, совершенно пустой, и
другой небольшой, с полукруглым вверху окном, комнаты, где едва могли помещаться
кровать, что-то вроде стола, на котором разбросаны были в живописном беспорядке
принадлежности артистических занятий хозяина, разные полуизорванные, исписанные
бумаги и эскизы, мольберт и один полуразломанный стул; комната вообще не
отли-/79/чалась опрятностью: пыль толстыми слоями лежала везде, на полу валялись тоже
полу изорванные, исписанные бумаги, по стенам стояли обтянутые в рамах холсты, на
некоторых были начаты портреты и разные рисунки.
75
Однажды, окончив сеанс, я поднял с пола кусок исписанной карандашом бумажки и
едва мог разобрать четыре стиха:
Червоною гадюкою
Несе Альта вісти,
Щоб летіли круки з поля
Ляшків-панків їсти.
«Що се таке, Тарас Григорович?» — спросил я хозяина. «Та се, добродію, не вам
кажучи, як іноді нападуть злидні, то я пачкаю папірець», — отвечал он. «Так що ж? Се ваше
сочинение?» — «Еге ж!» — «А багато у вас такого?» — «Та є чималенько». — «А де ж
воно?» — «Та отам, під ліжком у коробці». — «А покажіть!»
Шевченко вытащил из-под кровати лубочный ящик, наполненный бумагами в кусках, и
подал мне. Я сел на кровать и начал разбирать их, но никак не мог добиться толку.
«Дайте мені оці бумаги додому, — сказал я, — я їх прочитаю». — «Цур йому, добродію!
Воно не варто праці». — «Ні, варто — тут є щось дуже добре». — «Йо? Чи ви ж не смієтесь
із мене?» — «Та кажу ж, ні!» — «Сількось, візьміть, коли хочете, тільки, будьте ласкав!,
нікому не показуйте й не говоріть». — «Та добре ж, добре!»
Взявши бумаги, я тотчас же отправился к Гребенке, и мы с большим трудом кое-как
привели их в порядок и, что могли, прочитали.
При следующем сеансе я ничего не говорил Шевченку об его стихах, ожидая, не
спросит ли он сам о них, но он упорно молчал; наконец я сказал: «Знаете що, Тарас
Григорьевич? Я прочитав ванн стихи — дуже, дуже добре! Хочете — напечатаю?» — «Ой
ні, добродію! Не хочу, не хочу, далебі, що не хочу! Щоб іще попобили! Цур йому!»
Много труда стоило мне уговорить Шевченка; наконец он согласился, и я в 1840 году
напечатал «Кобзаря».
При этом не могу не рассказать одного обстоятельства с моим цензором.
Это был почтенный, многоуважаемый Петр Александрович Корсаков.
Последняя пьеса в «Кобзаре» (моего издания) — «Тарасова Ніч». С нею было найболее
хлопот, чтобы привести ее в порядок. Печатание приближалось уже к концу, а она едва
только поспела. Поскорее переписавши ее, я сам отправился я Корсакову, прося его
подписать ее.
«Хорошо! — сказал он. — Оставьте рукопись и дня через два пришлите за нею». —
«Нельзя, Петр Александрович, в типографии ожидают оригинала». — «Да мне теперь,
право, некогда читать». — «Ничего, подпишите не читавши; все же равно вы не знаете
малороссийского языка». — «Как не знаю?» — сказал он обиженным тоном *. — «Да
почему же вы знаете малороссийский язык?» — «Как /80/ же! Я в 1824 году проезжал мимо
Курской губернии». — «Конечно, этого достаточно, чтобы знать язык, и я прошу у вас
извинения, что усомнился в вашем знании, но, ей-богу, мне некогда ждать; пожалуйста,
подпишите скорее, повторяю, в типографии ожидают оригинала». — «А что, тут нет ничего
такого?» — «Решительно нет».
Добрейший Петр Александрович подписал; «Кобзарь» вышел.
* Петр Александрович был большой язычник, в особенности надоедал мне Plat Deutsch. Однажды
утром сидел я у него; мы курили превосходные сигары, и разговор шел о литературе. Корсаков только что
начал издавать журнал. Докладывают о каком-то господине, которого фамилию я забыл. Петр
Александрович велел просить — и в ту же минуту схватил толстейшую тетрадь и начал читать на не
понятном мне языке. Чтение продолжалось более четверти часа, а мне это время показалось несколькими
часами, так что я готов уже был уйти, но пришедший господин предупредил меня. По уходе его Корсаков
разразился гомерическим смехом.
— Что это за комедия, — спросил я.
76
— Извините, пожалуйста! Другого средства избавиться от этого господина, который страшно надоел
мне, я не нашел, как занять его этим чтением.
— Да что такое вы читали?
— Первообраз Фауста на Plat Deutsch. Превосходная вещь!
— Ну, сделайте милость, бог с нею!
В то время был в Петербурге Григорий Степанович Тарновский, с которым я познакомил
Шевченка, а вскоре приехал Николай Андреевич Маркевич, поссорившись с московскою
цензурою за свою «Историю Малороссии» и надеясь найти петербургскую более
снисходительною. Я свел его с добрейшим Петром Александровичем и в то же время
познакомил с ним и Шевченка...
И вот Тарас наш развернулся, завелись денежки, начал кутить...
Я помню эти знаменитые, незабвенные оргии у одного из наших любимых в то время
писателей, на которые попадал иногда и Тарас. Весело, безотчетно весело жилось тогда!..
Да и какие лица участвовали в них и какие имена!.. Но — иных уж нет, а те далече.
В письме Шевченка к редактору «Народного чтения» есть тоже неверности и нет
многого действительного; так, он не описывает главной причины своего освобождения, о
чем сказано будет ниже. Вероятно, об этом знают и другие. Сам Шевченко никогда мне
этого не рассказывал, а спросить его казалось мне щекотливым.
Г. Сава Ч. говорит, что, по словам поэта, во время путешествия Шевченка с сестрою в
Лебединский (Киевской губернии) монастырь заронилась в его душу идея будущих
«Гайдамак».
Нет! Это было не так.
Тогда же (в 1840) мне хотелось узнать больше подробностей о Барской конфедерации.
Статья «Энциклопедического лексикона» Плюшара не удовлетворила меня. Часто я говорил
об этом с Гребенкою в присутствии Шевченка, который был в то время еще довольно
скромен и не только ни одного известия не сообщил мне, но не подал даже знака, что ему
известно что-нибудь о происшествиях того времени. Я перечитал множество сочинений, в
которых надеялся найти хоть что-нибудь об этих делах; наконец мне попался роман
Чайковского на польском языке «Wernyhora», изданный в Париже. Я дал Шевченку
прочитать этот роман; содержание «Гайдамак» и большая часть подробностей целиком
взяты оттуда.