Круговая подтяжка

4

Марья Филипповна Одинцова, та самая Марья Филипповна, которую два года назад в отделении анестезиологии и реаниматологии все сотрудники, включая Валентину Николаевну, звали просто Машей, а часто и Мышкой, в это время подписывала в своем новом кабинете так называемые отработанные истории болезней. Отработанными они назывались вовсе не потому, что, как некоторые с ужасом могли бы подумать, все эти больные умерли. Наоборот, люди, чьи истории болезней были вписаны в эти стандартные бледно-голубые листы бумаги, положенное время лечились в отделении и в более-менее удовлетворительном состоянии, а кое-кто, между прочим, и в хорошем, были выписаны домой. Марья Филипповна составляла еженедельный отчет.

Тина когда-то заполняла специальные графы отчетной ведомости условными обозначениями – крестиками да кружочками. Марья Филипповна, снабженная теперь мощным компьютером, нажимала на определенные клавиши. Валентина Николаевна совершала подсчеты столбиком на бумажке, умный компьютер теперь складывал столбцы цифр молниеносно, сам же и разносил эти цифры по специальным разделам. Но, несмотря на все эти приятные новшества, лицо у Марьи Филипповны было вовсе не радостным. Отделение, которым она заведовала вместо Тины, теперь уже не называлось городской реанимацией, а именовалось «Клиника интенсивной терапии «Анелия». Почему «Анелия» не знал никто, кроме Маши: она назвала свое отделение так потому, что с детства помнила героиню одного зарубежного романа, которой пришлось пережить всевозможные несчастья, но в конце концов она их все преодолела. И было время, когда Маше ужасно хотелось, чтобы ее звали не ее простым и весьма распространенным именем Маша, и уж тем более не Мышка, а куда более романтично – Анелия. Но время шло, «Анелию» заменили «Унесенные ветром», затем под подушкой поселились «Раковый корпус» и «Сердце хирурга», а потом времени на чтение художественной литературы практически не осталось, и если что Маша и брала в руки, так это были Виктория Токарева или изредка романы о Каменской. А в названии клиники имя прежнего кумира осталось. Только на лечение Марья Филипповна брала теперь не всех, кого везла «Скорая помощь», а только тех, кто сам или с помощью родственников осознал сложившееся теперь в медицине положение и, отдавая себе отчет в том, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих, готов был оплатить по полной программе весь комплекс медицинских услуг. Некоторые «продвинутые» больные к кассовому чеку добавляли еще увесистый конвертик для доктора. Ну а так называемых бесплатных больных «Скорая» возила теперь в другие больницы.

Марья Филипповна изменилась за два года. Из невысокой, худенькой девушки, с хвостиком, закрученным на затылке в русый пучок, она превратилась в модную деловую даму, несколько располневшую, но уже не стеснявшуюся носить элегантные костюмы, дорогие туфли, пользоваться услугами косметических салонов с устойчивой репутацией. Благоухала Марья Филипповна теперь только самыми дорогими духами – а как же иначе, положение обязывает. Не пойдешь ведь к пациенту, который платит только за один день пребывания на койке месячную зарплату рядового врача, в дешевых колготках, старой кофтенке, с какой-нибудь кулебякой на голове вместо прически. Марья Филипповна и по отделению ходила теперь частенько без медицинского халата, хоть халат у нее был самой последней моды, от известной немецкой фирмы. Приличнее, как она считала, было разговаривать с больными не с позиции все знающего господа бога, а на равных, с позиции внимательного менеджера, с прочной репутацией, способного разрешить все проблемы. Поэтому и разговоры она предпочитала вести не у постели больного, а сидя в собственном кабинете, напоминающем офис солидного банковского служащего, где по стенам были развешаны картины, а в углу помещался стеклянный шкафчик с коллекцией засушенных растений и бабочек. «Как в старые добрые времена», – думала она, имея в виду английские фильмы многолетней давности, где персонаж с медицинским дипломом обязательно был похож на Шерлока Холмса, а обстановка его кабинета копировала квартиру на Бейкер-стрит. Только на роль доктора Ватсона Марье Филипповне оказалось не так-то просто найти претендента. Кроме Аркадия Петровича Барашкова, который почти всегда теперь выступал в роли грубияна и бунтаря, у нее в штате был еще ее ровесник и однокурсник доктор Владислав Федорович Дорн – шесть лет они учились в одной группе.

Владик Дорн, даром что был случайным обладателем чеховской фамилии, с третьего курса института, то есть со времени, когда студенты серьезно начинают изучать клинические дисциплины, возненавидел запахи аптеки, больничной кухни, стерильного материала, живого тела, гноя и крови и уже подумывал о том, чтобы бросить медицинский институт к чертовой матери. Младший брат его к тому времени перешел в седьмой класс и вместе с такими же, как он, малолетними единомышленниками погрузился с головой в компьютерные игры. Владик, до того времени к брату относившийся весьма снисходительно, увлечением его весьма заинтересовался, а через некоторое время брата даже зауважал. С его помощью он стал печатать на компьютере всевозможные рефераты и истории болезней, оценил по достоинству это очень полезное приспособление и пересмотрел свои взгляды на медицину. Этот же ветер перемен побудил его окончить клиническую ординатуру по специальности «диагностические методы исследования». Случайная встреча с Марьей Филипповной, искавшей сотрудника и компаньона в свое вновь открывшееся отделение, и желание получать приличную зарплату окончательно определили место его работы: Владислав Федорович Дорн считался теперь в отделении главным диагностом.

Еще под началом у Марьи Филлиповны работали две процедурные сестры – Райка и Галочка, и несколько сестер ночных подменных, выходящих на работу только в ночь. Вопрос с санитарками тоже был решен, ибо обе санитарки получали теперь столько же, сколько при Валентине Николаевне получал самый старый доктор отделения Валерий Павлович Чистяков. Вот такие персонажи пребывали сейчас в тех самых стенах, где еще два года назад резвился со своими шуточками доктор Ашот Гургенович Оганесян, сердилась на старого ворчуна Валерия Павловича красавица клинический ординатор Татьяна и ревновала Тину к Барашкову медсестра Марина. Ни следов этих людей, ни памяти о них не сохранилось ни в перепланированных комнатах-палатах, ни в ординаторской, где сейчас в окружении своих приборов хозяйничал один Дорн, ни в коридоре. Даже закадычную Тинину подругу – старую пальму и то после ремонта за ненадобностью утащили на первый этаж. По правде сказать, никого это теперь и не интересовало. Обезьянье же дерево, в горшок с которым в прошлые времена с удовольствием стряхивали пепел Ашот и Барашков, Мышка из ординаторской перетащила в свой кабинет, помня, что это растение называется еще и денежным деревом. Пусть приносит коммерческую удачу – так объяснила она самой себе свою сентиментальность.

Аркадий Петрович времени в отделении проводил мало, ровно столько, сколько нужно было для того, чтобы осмотреть больных и сделать записи в листе назначений. В десять он еще не приезжал, а в двенадцать часто его уже не было. Но Марья Филипповна, зная об этом безобразии, не делала Барашкову замечаний, боялась с ним расстаться. А Владислав Федорович Дорн вообще старался в лица больным не смотреть, вопросов не задавать – его интересовали только результаты исследований. Был доктор Дорн высок, строен, светловолос. Прическа его всегда была по-модному чуть растрепана, голубые глаза близоруко и насмешливо прищурены. Но бесспорно, в глазах его присутствовала мысль, что уже само собой является достоинством для молодого человека. Подбородок его был неизменно чуть небрит, а джинсы – последней модели и куплены в фирменном магазине. В общем, доктор Дорн был моден, хорош собой, умен и поэтому не мог не нравиться Марье Филипповне.

– А на фига мне с больными разговаривать? – говорил он Маше, покачивая ногой, и на лице у него при этом появлялась очаровательная презрительная гримаска. – Будущее за диагностикой. Чем совершеннее диагностика, тем легче лечить. А что с того, что эти больные по два часа в день морочат голову своими рассказами: «Здесь колет, здесь режет, в левой пятке цокает, в голове щелкает, а в глазах мушки прыгают!» Ничего же невозможно понять! То начнут перечислять, чем болели все их родственники до седьмого колена, а то наоборот – начнешь спрашивать действительно то, что надо, а они, как назло, наберут будто полный рот воды и цедят сквозь зубы либо «да», либо «нет». Только время с ними зря теряешь. Нет, настоящая медицина – инструментальная. Вот у меня здесь, – при этих словах Дорн красивым жестом показывал на компьютер, – имеются все данные: биохимические показатели, все электрические показатели, все анализы крови. Вот компьютерная томография, вот РЭГ, вот УЗИ, вот иммунограмма, вот опухолевые маркеры – зачем мне еще в таком случае с больным разговаривать? Можно диагноз ставить хоть на расстоянии. Этим, кстати, в наиболее продвинутых зарубежных клиниках и занимаются. Платишь бабки – и по Интернету тебя консультирует хоть сам Дебейки.