Страница 10 из 15
– И если вы никогда ее не заберете?
– Он может оставить в своем завещании претензию ко мне своему наследнику.
– Я полагаю однако, что он может заставить вас ее забрать, или согласиться на ее продажу с торгов.
– Это может быть, но я хочу избавить его от этих хлопот наилучшим образом. Я не только согласен, чтобы он ее продавал, но я ему ее дарю.
– Ну вот, дело и кончено. Коляска ваша, говорит он этому человеку.
– Прошу прощения, месье комендант, это не конец, потому что я желаю ее продать, но хочу еще и доплаты.
– Вы ошибаетесь. А вы, – доброго вам пути и извините невежество этих людей, которые желали бы законов, согласованных с их идеями.
Было уже поздно, и я отложил свой отъезд на завтра. Нуждаясь в коляске для Пассано и моего брата, я подумал, что эта спорная могла бы им послужить. Пассано отправился ее посмотреть и, найдя ее в плачевном состоянии, приобрел за четыре луи, и я доплатил ему еще один, чтобы привести ее в такой вид, чтобы она могла доехать до Марселя. Я смог выехать только после обеда.
Глава III
Мое прибытие в Марсель. М-м д’Юрфэ. Моя племянница хорошо встречена м-м Одибер. Я избавляюсь от брата и от Пассано. Преобразование. Отъезд м-м д’Юрфэ. Постоянство Марколины.
1762–1763 гг
Моя племянница, став моей любовницей, меня воспламенила. Сердце сочилось кровью, когда я думал, что Марсель станет могилой моей любви. Все, что я мог сделать, это передвигаться самыми малыми переходами. Из Антиба я проехал только до Фрежюса, менее чем за три часа; я сказал Пассано ужинать с моим братом и идти спать, заказав себе деликатный ужин с хорошими винами с моими двумя девицами. Я оставался с ними за столом до полуночи и провел добрых двенадцать часов в постели, наслаждаясь любовными глупостями и сном; то же самое я проделал в Люке, в Бриньоле и Обане, где провел с нею шестую блаженную ночь, которая стала последней.
Едва прибыв в Марсель, я отвез ее к м-м Одибер, отослав Пассано с моим братом в «Тринадцать кантонов», где они должны были поселиться, не показываясь м-м д’Юрфэ, которая жила в той же гостинице уже три недели, дожидаясь меня.
Моя племянница была с м-м Одибер с детства; это была женщина умная и интриганка, которая испытывала к моей племяннице чувство самой нежной дружбы с самого детства, и по своим каналам надеялась получить от ее отца прощение и вернуть, таким образом, в лоно семьи. Мы договорились, что, оставив ее в коляске вместе с Марколиной, я покажу ее этой даме, которую я уже знал, и от которой мог узнать, где мог бы ее поселить, в ожидании, пока та не проделает все демарши, необходимые, чтобы добиться успеха в нашем проекте.
Я поднимаюсь к м-м Одибер, которая из окна видит меня, сходящего с кареты, и, любопытствуя, кто бы это мог прибыть к ней с почтой, выходит мне навстречу. Вспомнив меня, она соглашается зайти вместе со мной в комнату, чтобы узнать, чего я могу от нее хотеть. Я коротко рассказываю ей правдоподобную версию сути дела, про несчастье, что заставило Кроче покинуть м-ль П.П., про то, как мне повезло утешить мадемуазель в ее потере, про другую удачу, что удалось найти в Генуе некое знакомство, которое сможет представить ее не позднее чем через две недели ее собственному отцу, и про удовольствие, что я имею передать в данный момент в ее собственные руки это очаровательное существо, которого я являюсь, в сущности, спасителем.
– Где же она?
– В моей коляске, за задернутыми занавесками, невидимая для прохожих.
– Скажите ей сойти и предоставьте мне похлопотать об этом деле. Никто не узнает, что она у меня. Мне не терпится ее обнять.
Я спускаюсь, велю ей опустить капюшон на лицо и предаю ее в руки преданной ее подруги, радующейся этому прекрасному театральному действу. Объятия, поцелуи, слезы радости, смешанные со слезами раскаяния, захватывают и меня. Клермон, которого я призываю, приносит ее чемодан и все, что есть у нее с собой в коляске, и я ухожу, пообещав навещать ее каждый день.
Я сажусь в коляску, сказав почтальонам, куда меня везти. Хозяин был честный пожилой человек, у которого я содержал столь удачно Розали. Марголина плачет от горя, будучи разлученной со своей дорогой подругой. Я захожу к старику, наскоро договариваюсь с ним о том, чтобы поместить там Марголину, кормить ее и ухаживать за ней как за принцессой. Он говорит, что поселит с ней свою собственную племянницу, заверяет, что она никуда не будет выходить, и никто не зайдет в ее апартаменты, что он мне все покажет и я буду доволен.
Я иду за ней к коляске, вывожу ее и приказываю Клермону следовать за нами с ее вещами.
– Вот, – говорю я ей, – твой дом. Я зайду завтра узнать, довольна ли ты, и буду с тобой ужинать. Вот тебе твои деньги, в золоте, тебе они будут не нужны, но пусть будут, потому что тысяча дукатов сделают тебя в Венеции уважаемой. Не плачь, дорогая Марколина, ты владеешь моим сердцем. Прощай, до завтрашнего вечера.
Старик дает мне ключ от двери ее дома, и я спешу в «Тринадцать кантонов». Меня там уже ждут и ведут в апартаменты, что предназначила для меня м-м д’Юрфэ, смежные с ее собственными. Я вижу там Бруньоля, который спешит передать мне привет от своей хозяйки и сказать мне, что она одна, и ей не терпится меня увидеть.
Читателю придется поскучать, читая обстоятельный рассказ об этой беседе, так как он столкнется только с нелепостями в рассуждениях этой бедной женщины, увлекшейся самой ошибочной и самой химерической из доктрин и, с моей подачи, ложными уверениями, которые не имели никакого отношения ни к правде, ни к убедительности. Погруженный в распутство и влюбленный в жизнь, что я веду, я пользовался безумием женщины, которая, не будучи мной обманута, захотела сменить свое существо на другое. Я воспользовался своим преимуществом, и в то же время ломал комедию. Первое, что она меня спросила, было – где Кверилинт, и она была поражена, когда я сказал, что он находится в гостинице.
– Так это он меня преобразует в меня саму! Я уверена в этом. Мой гений убеждает меня в этом каждую ночь. Спросите у Паралис, достойны ли подарки, что я ему приготовила, быть преподнесены от имени Серамис главе розенкрейцеров.
Не зная, что это за подарки и не имея возможности попросить у нее их посмотреть, я ответил ей, что мы должны сначала их освятить в планетарные часы, посвященные тем культам, что мы должны отслужить, и что сам Кверилинт не может их видеть до процедуры освящения. В связи с этим, она ввела меня в соседнюю комнату, где достала из секретера семь свертков, которые Розенкрейцер должен получить в качестве приношений семи планетам. Каждый сверток содержал семь фунтов металла, принадлежащего данной планете, и семь драгоценных камней, принадлежащих той же планете, каждый в семь каратов: алмаз, рубин, изумруд, сапфир, хризолит, топаз и опал.
Решив про себя действовать таким образом, чтобы ничто из этого не попало в руки этого Гения, я сказал, что, согласно методу, мы должны полностью положиться на Паралис и начать с посвящения, положив в специально изготовленный ящичек каждый из свертков. Посвящение могло быть проведено лишь для каждого в его день, и следовало начинать с Солнца. Была пятница, и следовало ждать до послезавтра. Я заказал ящик на завтра, в субботу, с семью отделениями… Для этого посвящения я проводил три часа каждый день наедине с м-м д’Юрфэ, таким образом, чтобы церемония окончилась только в субботу в восемь часов. В течение этих восьми дней я приводил обедать вместе с ней Пассано и моего брата, который, не понимая ничего в разговорах, что она вела с Пассано и со мной, не произносил ни слова. М-м д’Юрфэ, которая сочла его безмозглым, полагала, что мы хотим поместить в его тело душу сильфа, чтобы с ним породить некое создание, промежуточное между божественным и человеческим. Когда она рассказала мне о своем открытии, она сказала, что приспособится к этому, имея в виду, что после операции он наделит ее своим видом и общими с ней чувствами.