Страница 10 из 12
В четыре или пять дней я в совершенстве узнал город, но избегал ассамблей, посещая лишь театр, где меня покорила актриса комической оперы. Ее звали Ратон и ей было всего пятнадцать лет, как принято среди актрис, которых две или три, если не больше, всегда имеется в театре; слабость, в конце концов, общая для женщин, и извинительная для них, потому что молодость – их главное преимущество. Ратон была скорее привлекательна, чем красива, и объектом желания ее делало то, что за свои первинки она брала всего двадцать пять луи. Можно было провести с ней ночь, для пробы, за один луи; двадцать пять следовало за то, что, помимо удовлетворения любопытства, достигалось завершение процедуры.
Было известно, что многие офицеры и молодые советники парламента предпринимали операцию, не доводя ее до конца, и каждый платил свой луи.
Странность была слишком пикантная, чтобы я воспротивился желанию ее попробовать. Я не замедлил к ней заявиться, но, не желая остаться в дураках, принял меры предосторожности. Я сказал этой красотке, что она поужинает со мной, что я дам ей двадцать пять луи, если буду полностью осчастливлен, и что в противном случае она получит шесть вместо одного, если окажется, что она не заперта. Ее тетя заверила меня, что я не найду в ней этого недостатка. Я вспомнил Викторину.
Ратон пришла ужинать вместе со своей тетей, которая, на десерт, нас покинула, чтобы провести ночь в соседнем кабинете. Эта девочка была шедевр совершенством своих форм, я не мог успокоиться, думая, что сейчас она полностью окажется в моем распоряжении, нежная, смеющаяся, и мне не верилось, что цвет молодежи Метца напрасно пытался овладеть этим руном, пусть не золотым, но эбеновым. Читатель подумает, быть может, что, будучи уже не в цвете лет, меня должны были смутить напрасные усилия столь многих до меня, но как раз наоборот, я себя знал и только посмеивался. Те, кто пытался это проделать, были французы, которые лучше знают искусство штурма крепостей, чем уменье обмануть уловки юной мошенницы, старающейся ускользнуть. Итальянец, такой как я, я знал это, не склонен сомневаться в своей победе.
Но мои приготовления оказались излишни, потому что, как только Ратон оказалась в моих объятиях, ощутив по моей повадке, что хитрость будет бесполезна, она бросилась навстречу моим желаниям, не пытаясь прибегнуть к увиливанию, которое, в глазах неопытных бойцов, делало ее как бы неуловимой. Она отдалась искренне, и когда я предложил ей сохранить секрет, она ответила мне пылом на мой пыл. Это не был ее первый опыт, и, соответственно, мне не нужно было давать ей двадцать пять луи; но я был удовлетворен и, не будучи столь уж привязан к этому сорту первинок, я вознаградил ее как если бы я первый попался в ловушку.
Я сохранял Ратон по луи в день вплоть до прибытия моей Кортичелли, и, должно быть, она оставалась мне верна, потому что я не терял ее из виду. Я настолько хорошо себя чувствовал в обществе этой юной девицы, чей характер был совершенно очарователен, что очень сожалел, что поставлен в необходимость ожидать мою итальянку, о прибытии которой мне сообщили в момент, когда я выходил из ложи, чтобы вернуться к себе. Мой местный слуга возвестил мне громким голосом, что мадам моя супруга с моей дочерью и господином только что прибыли из Франкфурта и что они ожидают меня в гостинице.
– Тупица, – сказал я ему, – у меня нет ни жены, ни дочери.
Но это не помешало тому, чтобы весь Метц узнал, что прибыла моя семья.
Моя Кортичелли прыгнула мне на шею, как обычно, заливаясь смехом, и старая представила мне приличного человека, который сопровождал их из Праги в Метц. Это был итальянец по имени Монти, живший долгое время в Праге, где преподавал итальянский язык. Я поселил надлежащим образом г-на Монти и старуху, затем отвел в свою комнату молодую шалунью, которую нашел изменившейся в лучшую сторону: она выросла, оформилась, и ее грациозные манеры сделали из нее весьма привлекательную девушку.
Глава III
Я возвращаюсь в Париж вместе с Кортичелли, переименованной в графиню де Ласкарис. Неудачный гипостазис. Экс-ла-Шапель. Дуэль. Мими д’Аше. Предательство моей Кортичелли, которое подводит только ее саму. Путешествие в Сульцбах.
– Почему, красотка, ты позволила своей матери выдать себя за мою жену? Ты понимаешь, что это может мне очень помешать? Она должна была выдавать себя за твою гувернантку, а она хочет представить тебя моей дочерью.
– Моя мать – упрямица, которая скорее даст себя высечь, чем выдаст за мою гувернантку, потому что в своих ограниченных представлениях она смешивает понятия гувернантки и разносчицы.
– Она помешанная невежда, но мы заставим ее прислушаться к разуму, по добру или насильно. Но я вижу, ты расцвела; тебе, кажется, повезло?
– Я подцепила в Праге графа де Н…, который был щедр. Но прежде всего, мой друг, я прошу тебя отослать г-на Монти. У этого парня есть семья в Праге, он не может надолго здесь оставаться.
– Это просто; я немедленно его отправлю обратно.
Экипаж отправлялся тем же вечером во Франкфурт; я велел позвать Монти и, поблагодарив его за любезность, щедро вознаградил, и он уехал, очень довольный.
Не имея больше дел в Метце, я распрощался с моими новыми знакомыми и уже послезавтра заночевал в Нанси, откуда написал м-м д’Юрфэ, что возвращаюсь с девственницей, последним отпрыском семьи Ласкарис, которая царствовала в свое время в Константинополе. Я просил мадам принять ее из моих рук в сельском доме, принадлежащем ее фамилии, где необходимо будет остаться на несколько дней, чтобы заняться некоторыми каббалистическими церемониями.
Она ответила, что ждет меня в Пон-Карре, старом замке в четырех лье от Парижа, и встретит там юную принцессу со всеми знаками дружбы, которых та может желать: «Я должна ей это тем более, – говорила благородная безумица, – что фамилия де Ласкарис связана с фамилией д’Юрфэ, и что я должна возродиться снова от плода, который выйдет из утробы этой счастливой девы». Я чувствовал, что следует не охлаждать ее энтузиазм, но сдерживать его в узде и умерить его проявления Я снова написал ей в этом духе, объяснив, почему она должна ограничиться тем, что обращаться с ней лишь как с графиней, и кончил, объявив ей, что мы прибудем с гувернанткой юной Ласкарис в понедельник на святой неделе.
Я провел пару недель в Нанси, занимаясь тем, что давал инструкции моей молодой ветренице и убеждал ее мать в том, что она должна удовольствоваться ролью скромной служанки графини Ласкарис. Мне это стоило больших трудов; пришлось не только объяснить ей, что ее судьба целиком зависит от ее полного подчинения, но и сказать, что в противном случае я ее отправлю одну в Болонью. Я весьма раскаялся в своей настойчивости. Упрямство этой женщины было внушено ей моим добрым гением, который хотел заставить меня избежать самой тяжелой ошибки в моей жизни!
В назначенный день мы прибыли в Пон-Карре. М-м д’Юрфэ, которую я предупредил о часе нашего приезда, велела опустить подъемные мосты замка и стояла позади, в воротах, окруженная всеми своими людьми, как генерал армии, который захотел оказать нам военные почести. Эта милая дама, которая была безумна лишь от наличия слишком большого ума, оказала фальшивой принцессе прием настолько изысканный, что та была бы этим сильно удивлена, если бы я не воспрепятствовал этому, предупредив ее заранее. М-м сжала троекратно ее в своих объятиях с выражениями совершенно материнской нежности, назвала своей любимой племянницей и рассказала ей свою генеалогию и генеалогию дома Ласкарис, чтобы показать, каким образом является ее тетей. Меня весьма приятно поразило то, что моя шальная итальянка все это выслушала с удовольствием и достоинством и ни разу не засмеялась, хотя вся эта комедия должна была ей казаться весьма смехотворной.
Как только мы оказались в апартаментах, волшебница воскурила фимиам в честь вновь прибывшей, которая восприняла эту честь со сдержанностью, как оперное представление, и бросилась затем в объятия жрицы, которая приняла ее с пылким энтузиазмом.