История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7

Мы вернулись к обсуждению за десертом.

– Согласно гороскопу, – снова начала м-м Морэн, – король должен влюбиться в мою племянницу на ее восемнадцатом году: ей сейчас восемнадцать. Что делать? Откуда взять сотню луи, по меньшей мере, которые нужны, для этого путешествия? И, прибыв в Париж, она, что, пойдет к королю и скажет: «Вот она, я, сир»? И с кем она поедет? Не со мной же.

– С моей тетей Роман, говорит мадемуазель, краснея до ушей от бестактного смеха, который никто не мог сдержать.

– Между тем, – подхватила м-м Морэн, – это может произойти очень естественно, потому что м-м Варнье, которая живет на улице Ришелье, над кафе де Фуа, – твоя тетя. Она имеет хороший дом и знает весь Париж.

– Видите, – говорит Валенглар, – эти пути судьбы? Вы говорите о сотне луи. Вам нужно только двенадцать, чтобы отправиться нанести визит м-м Варнье, которая поселит мадемуазель; и когда она будет там, предоставьте остальное судьбе.

– Если вы отправитесь в Париж, – говорю я Роман, – не следует говорить о гороскопе ни вашей здешней тете, ни м-м Варнье.

– Я не буду ни с кем говорить, но поверьте мне, все это лишь красивая мечта. Я никогда не увижу Парижа, и еще менее того, Луи XV.

– Подождите секундочку.

Я беру сверток, где у меня спрятаны пятьдесят дублонов да охо, что составляет более ста пятидесяти луи, и передаю его Роман, говоря ей, что это конфеты. Она находит сверток слишком тяжелым, разворачивает и видит пятьдесят прекрасных медалей, в которых не признает монеты. Валенглар говорит ей, что они из золота, и м-м Морэн добавляет, что ювелир ей даст за них сто пятьдесят луи. Я прошу ее их сохранить и сделать мне вексель на эту сумму, имеющий хождение в Париже, когда она будет богата. Она возвращает мне сверток, заверяя в своей благодарности. Я был уверен в том, что она от него откажется, но был восхищен силой, с которой она удерживала слезы, сохраняя при этом улыбку на лице.

Мы направились в сад, где обсуждение гороскопа между м-м Морэн и Валенгларом возобновилось, а я от них отделился, увлекая мадемуазель за руку.

– Скажите мне, прошу вас, – говорит мне она, – не является ли все это дурачеством.

– Это серьезно, но все зависит от одного «если»: если вы не поедете в Париж, все это окажется впустую.

– Вы должны этому верить, так как без этого вы не захотели бы дать мне пятьдесят медалей.

– Не думайте об этом. Возьмите их сейчас же под секретом.

– Я вас благодарю, но почему вы хотите дать мне столь громадную сумму?

– В надежде, что вы почувствуете ко мне любовь.

– Если вы меня любите, зачем же мне противиться? Вам не нужно покупать мое согласие. Я вам, однако, благодарна. Я думаю о том, что для счастья мне не нужен король Франции. Если бы вы знали, к чему устремляются мои желания!

– Скажите. К чему?

– Иметь нежного супруга, достаточно богатого, чтобы не испытывать нужду в необходимом.

– А если вы его не любите?

– Порядочный и нежный, – как смогу я его не любить?

– Я вижу, что вы не знаете любви.

– Это правда. Я не понимаю этой любви, которая кружит голову, и благодарю за это Бога.

– Вы правы. Бог вас хранит.

– Вы считаете, что как только король меня увидит, он потеряет голову; это, говоря по правде, мне представляется химерическим, потому что, весьма возможно, он не сочтет меня дурнушкой, но я не верю ни в какую крайность.

– Вы не верите? Присядем. Представьте себе, что король воздаст вам такую же справедливость, как я. Дело будет сделано.

– Что вы находите во мне такого, чего нет у многих девушек моего возраста? Может быть, однако, что я вас поразила; но это убеждает лишь в том, что я была рождена, чтобы поразить вас, но не короля. Зачем вы собираетесь искать короля Франции, если любите меня сами?

– Я не могу сделать вас счастливой, как вы того заслуживаете.

– То, что вы говорите, вне очевидности.

– Вы меня не любите.

– Я уверена, что полюблю вас единственно, единственно став вашей женой. Тогда я верну вам тот поцелуй, которым вы меня наградили, и который мой долг мешает мне вернуть сейчас.

– Как благодарен я вам, что вы не вполне лишены чувства удовольствия, которое я испытываю вблизи вас!

– Наоборот, я очень рада, что нравлюсь вам.

– Позвольте, я приду повидаться с вами завтра рано утром и выпью кофе с вами, сидя около вас на вашей постели.

– Ах! Прошу вас даже не думать об этом. Я сплю вместе со своей тетей, и я встаю всегда раньше нее. Ах! Я прошу вас. Уберите эту руку. Ну, хорошо! Спасибо. Во имя Бога, кончайте.

Увы! Я кончил только повиновением. Но то, что делало меня счастливым в воображении, это то то, что по отношению ко мне она сохранила ту же нежность и тот же смеющийся вид, который освещал все время ее лицо. У меня был вид человека, испрашивающего и заслуживающего прощения, а у нее – что она сожалеет о невозможности позволить мне то, что я хочу. Я пошел в свою комнату, где нашел Манон, которая спарывала манжеты, и которая во мгновение ока меня утешила и затем ускользнула. Я раздумывал о том, что я никогда не получу от Роман сверх того, что уже имею, и что бесполезно добиваться большего, по меньшей мере если не хочу приступить к действиям, на которые толкает гороскоп.

Спустившись в сад, я попросил м-м Морэн прогуляться немного со мной. То, что я говорил этой почтенной женщине, чтобы убедить ее принять от меня сотню луи на путешествие ее племянницы, непередаваемо. Я твердил ей, что никто ничего не узнает, но все мое красноречие оказалось бесполезно. Она сказала, что если дело только в этом путешествии, судьба ее племянницы может свершиться, потому что она уже думает о способе помочь ей в этом, если ее муж согласится. Она изъявила мне, впрочем, глубокую благодарность и назвала свою племянницу счастливицей за то, что та мне так нравится. Я ответил, что она мне нравится настолько, что я уехал бы уже завтра, потому что предложение, которое я пытаюсь ей сделать, разрушит великое будущее, которое ей предрекает судьба.

– Я полагал, что буду счастлив просить у вас ее руки.

– Ее счастье, быть может, будет более прочным. Объяснитесь.

– Я не решаюсь объявлять войну предназначению.

– Но вы не уедете завтра?

– Да, мадам. Я буду у вас в два часа, чтобы проститься.

Объявление о моем отъезде сделало наш ужин немного грустным. М-м Морэн, которая, быть может, еще жива, была женщина с превосходным характером. Она решила за столом, что, поскольку мой отъезд есть дело решенное, и что я уеду, зайдя предварительно к ней, честь, которую я пожелал ей оказать, превращала все в церемонию, которая была мне неудобна, и мой отъезд явился решением спонтанным. Я сказал, что буду иметь, по крайней мере, честь проводить ее после ужина до ее дверей. И так и случилось. Валенглар ушел пешком, и м-ль Роман села мне на колени. Я стал дерзок; и она стала добра настолько, что я раскаялся в своем решении уехать; но дело было сделано. У ворот гостиницы коляска перевернулась, и кучер был вынужден остановиться на несколько минут. Я не мог понять, как ему удался такой переворот. Желая увидеть на физиономии ангела, могу ли я различить какие-то признаки моего счастья, я проводил их вплоть до их жилища и, без всякого хвастовства с моей стороны, я увидел грусть любви. Я поцеловал м-м Морэн масонским поцелуем[6], и она имела любезность посвятить через секунду свою племянницу, которая, наконец, дала мне, очень страстно, поцелуй, которого все время считала своим долгом избегать. Я вернулся к себе, полный любви, но без надежды, и разочарованный, когда увидел в своей комнате всех трех девиц. Мне нужна была лишь одна.

Роза, причесывая меня на ночь, выслушала мое тихое приглашение, но сказала, что. поскольку они спят все трое в одной комнате, ей невозможно будет ускользнуть. Тогда я решил сказать им, что уезжаю завтра, и что я дам каждой из них по шесть луи, если они захотят спать все трое в моей комнате. Изрядно посмеявшись над этим предложением, они очень мирно мне сказали, что это невозможно. Отсюда я догадался, что они не знают друг о друге, но между ними существует явная ревность. Я провел ночь один, сжимая в объятиях обожаемую Роман до самого пробуждения.

6

с языком, проникающим в уста – прим. перев.