Перехлестье

   - Хотел бы? - настойчиво повторила девушка.

   - Не знаю, Мили... - он осекся, когда собеседница нахмурилась и посмотрела с укором. - Не знаю, Повитуха. Разве люди свободны?

   - За ними не охотятся. Не следят. Они женятся, выходят замуж...

   Повитуха прикрыла глаза, отворачиваясь:

   - А я буду всю жизнь принимать тяжелые роды. Всю жизнь буду спасать чужих детей, но никогда не возьму на руки своего.

   - Зато в твою дверь никогда не постучится дэйн, - напомнил юноша.

   - Потому что у меня не будет "своей" двери, - ответила она с горечью. - У меня не будет дома. Мужа. Даже спутника! И за всю свою жизнь я ни разу не услышу слов благодарности. Никто не посчитает, что я заслуживаю чего-то большего, чем просто плевка под ноги. Меня никогда не поцелует мужчина...

   - Я могу тебя поцеловать, - тихо сказал стоявший рядом и с мимолетной лаской провел ладонью над макушкой собеседницы, не касаясь, впрочем, волос. - Сколько раз я уже делал это, забыла?

   - Но я теперь - Повитуха! - по щеке несчастной скатилась тяжелая слеза. - Маг без имени. Рискнешь ты своей душой ради этого поцелуя?

   Поколебавшись, парень отвел руку. И тотчас ощутил себя мерзейшим из предателей. Сердце сжалось от горечи улыбки той, которую когда-то звали таким красивым именем - Милиана...

   - Это несправедливо! - вдруг вспылил юноша. - Чем мы это заслужили?! Чем ты заслужила? Ты же... - он осекся, когда Повитуха порывисто отвернулась и закрыла лицо руками.

   Забыв про все свои опасения, про душу, про запреты, какие только есть и еще, наверняка, появятся в этом мире, парень обнял девушку, покрывая утешающими поцелуями мокрое от слез лицо. Несчастная пыталась освободиться, понимая, чем грозит эта ласка ее другу, но он упрямо не замечал слабых попыток оттолкнуть его и повторял:

   - Не плачь. Я все возьму на себя. Ты ни в чем не виновата. Не плачь...

   А небо над ними было синее-синее.

   ...Сон прервался. Грехобор открыл глаза.

   Милиана.

   Он уже не помнил ее лица, но имя не забыл. Поклялся, что никогда не вычеркнет его из памяти, сколько бы лет не прошло. Милиана.

   Именно она, ее боль, ее слезы, сделали его тем, кто он стал. Он рискнул самым ценным - душой. Но никогда об этом не жалел. Повернись время вспять - точно так же без раздумий утешал бы тонкую, словно камышинка, девушку, которая всего-то и хотела, что быть обыкновенным человеком.

   Маг тяжело поднялся на ноги, устало потер лицо. Он спал, скорчившись на ворохе лапника у подножия старой ели. Не разбивал лагеря, не обустраивал ночлег. Так он жил все последние месяцы. То немногое, людское, что первые годы странствий еще оставалось в скитальце - привязанность к удобствам, желание хоть чем-то себя баловать и утешать, давно покинуло его. Он уже не был человеком в привычном понимании.

   У него не было надежд, привязанностей, желаний. Человек живет от цели до цели. А у вечного путника цели не было. Он просто... шел. И приходил. И снова шел. Когда уставал - спал, где придется. Когда испытывал голод - ел, не чувствуя вкуса еды. Просто насыщался. Сон и еда - были его единственными потребностями.

   Он возвращался. Как странно. Девять лет назад он начал свой путь, уже неся в себе первый грех. Все эти годы дорога вилась, приводя его из одной деревеньки в другую, из города в город, через реки, леса и поля. Он не выбирал Путь, не загадывал, но вот они, знакомые места. Скоро, если идти на восток, он окажется на том же перекрестке, откуда начал свой путь. И ведь не стремился. Напротив, пожелал бы тут никогда не очутиться. Лучше сгинуть.

   Его дорога была дорогой уставшего загоняемого зверя, который понимает, что не спасется, но даже издыхающий продолжает ползти, ползти, ползти... И умрет, положив измученную мокрую от пены морду на все еще скребущие землю лапы. Он даже отдыхал, как животное - только тогда, когда чувствовал усталость. Настоящую, невыносимую усталость, которая не требует мягкого ложа или горящего костра под боком. Такая усталость, которая валит с ног и дарует спасительное мертвое забытье, едва опускаешься на землю. И давно уже ему не снились сны. А сегодня - надо же...

   Может быть, это означает, что скоро его скитания завершатся? Говорят, будто перед смертью человек вспоминает всю свою жизнь. Да вот только он-то не вспоминает. Нечего. На месте прежней жизни - пустота и темнота. Как черная завеса. Ее отголоски возвращаются только в коротких сновидениях. Редких, сумбурных и смутных. Но все же... он, как и всякий зверь, вернулся в родные места, чтобы издохнуть.

   Мужчина медленно шел по дороге.

   Солнце светило ласково. Снег таял, и в воздухе пахло весной. Весна будоражит. Тревожит. Вселяет ложные надежды, будит застарелые воспоминания. На миг Грехобор прикрыл веки, вспоминая привидевшееся, надеясь, что вот-вот перед мысленным взором возникнет лицо той, чье имя он лелеял в душе до сих пор... Какая она была? Почему не получается вспомнить ее глаза и волосы? Напрасные попытки! Отбросив бессмысленные потуги, странник, определил направление по высоко стоявшему солнцу и двинулся в путь.

   За его спиной остались две деревни, в которых он облегчал мучения умирающих людей. Так распорядились боги, что человек с тяжким ярмом на душе не может легко покинуть этот мир. Совершенные злодеяния держат крепче привязи, надежнее цепи. Мучения будут длиться и длиться и оборвутся лишь тогда, когда истончатся последние силы души. К таким-то и приходил Грехобор. Он забирал груз терзающего зла, взваливал его на себя, освобождая владельца.

   Не все заслуживали столь легкой участи, хотя умолял каждый. Вечный скиталец облегчал страдания только тех, кто был способен искренне раскаяться, и забирал лишь те грехи, о которых человек сожалел. За это странствующего мага ненавидели и боялись гораздо больше, нежели прочих. Его появление дарило надежду, но его отказ в помощи поднимал волну неудержимой злобы.

   - Забери! Забери! Тяжко мне - старой! Да неужто жалости в тебе нет, мучитель?! - кричала, выгибаясь дугой старуха, в далекой молодости сжившая со света соперницу.

   Боялась душегубка смерти и суда богов. Сильно боялась...

   Да вот только в содеянном не раскаивалась. Нажила она с любимым мужем двенадцать детей. Сам старик за годы жизни и думать забыл, что была когда-то в незапамятной юности у него любимая, рано умершая от тяжкой хвори. Все поросло быльем. Он и лица-то ее не помнил. А тут - жена кричит да мается. И со свирепой затаенной злобой смотрели на Грехобора дети и внуки, тяжко помирающей старухи! Как ненавидели его за то, что не хочет облегчить страдающей уход. Да, было зло, было! Но и сколько добра было. Неужто не искупила?

   Но маг знал, что - нет. И, не сживи, лукавая, со света тихую любовь своего мужа, была бы у того другая семья - счастливее нынешней. Родились бы другие дети. Которые теперь никогда не придут в этот мир. Не дали им такого шанса. Злоба и зависть не дала. А украденное счастье на то и украденное, что цену за него приходится платить не сразу, а чуть погодя.

   - Зверь лютый! Забери! - орала старая и тянула трясущиеся руки к безучастному магу. - Забери! Прокляну, тварь бездушная!

   Она закричала истошно, и столько ненависти было в голосе, что, казалось, воздух запахнет гнилью.

   Грехобор ни слова не сказал в ответ, лишь равнодушно шагнул в сторону бабки, и та осеклась, будто подавилась собственным языком. И больше не кричала. А он развернулся и ушел, спиной чувствуя полные злобы взгляды. Пусть смотрят. Он привык.

   Случалось же и такое, что грехи еще не тянули в могилу, просто висели гроздьями на душе человека, отравляли существование, приносили беду и несчастья близким. И помирать не настал час, и жизни нет. С такими приходилось и сложнее и проще. Сложнее потому, что забрать терзающее их зло Грехобор мог лишь прилюдно (и не каждый осмеливался покаяться при сельчанах в совершенной когда-то низости), а проще потому, что грехи эти не были столь тяжки - нести их было легче.