Страница 1 из 9
Артур Мейчен
notes
1
2
Артур Мейчен
Сокровенный свет
1
Однажды осенним вечером, когда бледно-голубая дымка тумана скрыла уродство огромного города и длинные, широко раскинувшиеся проспекты Лондона обрели красоту, мистер Чарльз Солсбери неторопливо спускался по Руперт-стрит, неспешным шагом направляясь к своему любимому ресторанчику. Он смотрел себе под ноги, пристально изучая мостовую, и именно это обстоятельство послужило причиной тому, что в тот самый момент, когда он добрался до узкой двери ресторана, на него вдруг налетел человек, подоспевший с другого конца улицы.
— Простите, — сказал мистер Солсбери, — я должен был хотя бы изредка смотреть по сторонам. Вот тебе на, да это же Дайсон!
— Совершенно верно. Как поживаете, Чарльз?
— У меня все в порядке. Но вы-то где пропадали? Я вас, кажется, уже лет пять не видел.
— Да уж наверное. Помните, когда вы последний раз навещали меня на Шарлотт-стрит, дела у меня шли совсем плохо?
— Еще бы не помнить. Вы тогда еще сказали, что задолжали хозяйке за пять недель и вам пришлось по дешевке продать часы.
— У вас замечательная память, мой милый Чарльз. Вот именно: дела у меня шли совсем плохо. Но еще смешнее, что вскоре после вашего визита они пошли еще хуже. Один мой приятель определил все мои попытки выкарабкаться из нужды как «дохлый номер». Честно говоря, я не переношу жаргона, но точнее и впрямь не скажешь. Однако, нам все-таки стоит войти в эту дверь: мы загородили дорогу людям, которые тоже хотят пообедать — вполне извинительная человеческая слабость, не правда ли, Чарльз?
— Конечно, конечно, зайдем. Я как раз думал о том, свободен ли столик в углу — там, где кресло с замшевой спинкой.
— Я знаю этот столик — он не занят. Так вот, как я уже говорил, дела мои пошли еще хуже.
— И как же вы тогда поступили? — спросил Солсбери, пристроив свою шляпу и бросая жадный взгляд на меню.
— Как поступил? Сел и подумал хорошенько. Я получил хорошее — то есть, классическое — образование, и у меня не было ни малейшей склонности заниматься «делом». С таким-то капиталом я должен был выйти в мир! Знаете, Чарльз, есть люди, которым не нравятся оливки. Жалкие дураки! Право, Чарльз, я мог бы написать гениальные стихи, будь только у меня оливки и бутылка красного вина. Давайте закажем кьянти — может быть, оно у них и не слишком хорошее, но мне страшно нравится бутыль, в которой его подают.
— Здесь очень хорошее кьянти. Можно заказать большую бутылку.
— Отлично. Так вот, я обдумал свое безвыходное положение и решил избрать карьеру писателя.
— Правда? Вот никогда бы не подумал. Однако для писателя у вас вполне преуспевающий вид.
— Однако! Так-то вы отзываетесь о моей профессии. Вы просто не в силах вообразить себе истинного величия художника. Представьте себе: я сижу за рабочим столом (вы вполне могли бы застать меня в этой позе, если бы потрудились зайти), передо мной чернила и ручка и ничего более — а несколько часов спустя из этого ничего может явиться новый шедевр!
— Совершенно согласен. Я только имел в виду, что литература — занятие неблагодарное.
— Ошибаетесь, по части благодати это настоящий рог изобилия. К тому же, вскоре после вашего визита, я унаследовал небольшую ренту. Умер какой-то дядя, перед смертью почему-то решившийся проявить щедрость.
— Ага. Что ж, это было очень кстати.
— Это было удачно — не буду скрывать. Я принял это, как своего рода стипендию для продолжения моих изысканий. Я только что назвал себя писателем, но, может быть, правильнее было бы назвать меня исследователем.
— Право, Дайсон, вы страшно изменились за эти годы. Знаете, я всегда считал вас праздношатающимся лентяем — одним из тех ребят, что все лето фланируют по тенистой стороне Пикадилли.
— Так оно и было. Но даже в то время я постоянно работал над собой, хоть и сам того не понимал. Вы же знаете, бедняга отец так и не смог дать мне хоть на что-нибудь годное образование. В своем невежестве я злился, что так и не побывал в университете. Заблуждения юности, дражайший мой Чарльз; именно Пикадилли суждено было стать моим университетом. Там я и начал изучать ту науку, которой предан ныне.
— Какую же?
— Тайну огромного города, Чарльз, физиологию Лондона. Как буквально, так и метафизически это величайший предмет изучения, какой только может противопоставить себя человеческому мышлению. Отличное рагу — они сумели-таки выбрать самые нежные части фазана! Я был полностью поглощен мыслью о необъятности и сложности Лондона. Париж можно изучить досконально — надо только не пожалеть времени, но Лондон всегда остается загадкой. В Париже можно смело сказать: «Здесь живут актрисы, здесь — цыгане, а здесь — политики», но в Лондоне все иначе. Вы можете назвать какую-нибудь улицу обиталищем прачек и будете вполне правы, но при этом останетесь в неведении того, что под крышей одного из домов притаился человек, изучающий магию халдеев, а в мансарде напротив обитает всеми заброшенный, умирающий с голоду художник.
— Дайсон, я был не прав относительно вас! Вы ничуть не изменились и, по-видимому, уже никогда не изменитесь, — заметил Солсбери, смакуя свое кьянти. — Как всегда, вас увлекает ваше буйное воображение: загадка Лондона существует только в ваших грезах. Вот уж поистине скучный город! Здесь даже не бывает тех по-настоящему артистичных преступлений, которыми изобилует Париж!
— Налейте-ка мне немного вина. Спасибо. Ошибаетесь, дорогой, сильно ошибаетесь. Как раз по части преступлений Лондону стыдиться нечего. Агамемнонов у нас достаточно — не хватает Гомера. «Carent quia vate sacro» [1], как справедливо заметил Гораций.
— Я еще помню эту цитату. Тем не менее, я не совсем понял, что вы хотите этим сказать.
— Попросту говоря, в Лондоне нет ни одного писателя, который бы целиком посвятил себя преступлениям. Наши репортеры — просто глупцы. Их отчеты способны только испортить все впечатление. Их представление об ужасе и о том, что вызывает в человеке ужас, просто смехотворно: их интересует только кровь, вульгарная ярко-красная жидкость. Когда им удается ее заполучить, они накладывают ее жирными мазками на бумагу и думают, что вышла потрясающая статья. Идиотизм. К сожалению, их привлекает как раз самое заурядное, животное убийство, и обычно они только об этом и пишут. Вам доводилось что-нибудь слышать о харлесденском деле?
— Нет. Во всяком случае, не припоминаю ничего подобного.
— Вот именно. А ведь это чрезвычайно занятная история. Я расскажу ее вам, пока мы будем пить кофе. Как вам известно — хотя, возможно, вы как раз и не знаете этого — Харлесден является одним из дальних пригородов Лондона. Он совсем не похож на старые, густо заселенные пригороды вроде Норвуда или Хэмпстеда. Он отличается от них так же сильно, как оба они отличаются друг от друга. В Хэмпстед люди едут по большей части из-за просторных коттеджей, этаких домиков в китайском стиле с тремя акрами земли и сосновой рощей, хотя в последнее время там появились и художники, а в Норвуде селятся преуспевающие буржуа, привлеченные тем, что их дом окажется «возле самого Дворца» [2](правда, через полгода от этого самого Дворца их уже тошнит). У Харлесдена нет столь ярко выраженного лица, так как это совсем новый пригород. Ряды красных кирпичных домов, ряды белых каменных домов, ряды нежно-зеленых «венецианских» домов, и вычищенные дорожки перед каждым домом, и у каждого маленький задний двор, который тамошние обитатели именуют садом. Ну, еще пара чахлых магазинчиков. Вроде бы и все — но едва ты решил, что запомнил физиономию этого поселка, как вдруг она начинает расплываться у тебя перед глазами.
— Какого черта вы хотите этим сказать? Можно подумать, что дома рушатся, стоит только на них взглянуть!