Страница 2 из 19
Но я полгода ни с кем не общалась. Только с Додиком… Так ли он безобиден, богемный мальчик?
2
Двадцать седьмого мая, в день рождения града Петрова, я отправилась на Невский, чтобы посмотреть на карнавал. Военные оркестры гремели маршами, а потом грянули «Оду радости» из девятой симфонии Бетховена. Радости – хоть отбавляй. Флаги, гирлянды, цветной дым, раскрашенные лица. Небо в горошек от воздушных шаров. Девочки с зонтиками, голыми животиками и пушистыми помпонами на кистях рук и лодыжках, мальчики с зенитовской символикой, дикари с тамтамами и ослик, дующий в тромбон. На платформах танцуют бразильянки в оборчатых юбках, принимают грациозно-жеманные позы коломбины с арлекинами, кувыркаются клоуны, роятся ангелы. Маршируют суворовцы и нахимовцы. Идут охотники в старинных костюмах с борзыми на поводках и соколами на руке. Ползет экскаватор, оформленный под слона, а в ковше его кувыркаются маленькие слонятки. Слонов много, и это понятно, ведь Россия – родина слонов, а Петербург, так уж исторически сложилось, город слонов. И надо всей этой красочной массой, на верхотуре машины с подъемным механизмом, стоит Петр Великий, простирающий длань, которая прорубила окно в Европу.
Кто-то мне сообщил, что прокат костюма стоит сто евро, но на Невском – дешевле. Брать напрокат костюм я не собиралась, и стало вдруг почему-то скучно, я почувствовала себя одинокой. Вот тогда меня и окликнул Додик, и я очень обрадовалась. Как мгновенно все изменилось, как мало нужно для того, чтобы ощутить вкус к жизни.
Додик (в то время он был для меня не Додиком, а Максом) показывает на карету, запряженную шестеркой лошадей, вокруг которой прыгают юнцы в ливреях и намазанные гримом дети-арапчата, а из окна, чуть не вываливаясь, машет рукой неказистая особа в белом парике.
– У каждого района своя карнавальная тема, но в каждом есть своя Екатерина Великая. Потом будет конкурс, и жюри выберет лучшую. Хочешь быть лучшей? – спрашивает Макс. – Я одену тебя в такой костюм, какого ни у кого не будет!
– Сначала разденешь, а потом оденешь?
Он смеется, и мы направляемся к Садовой в театральные мастерские, где он якобы, а может, и вправду главный художник. И без того узкий тротуар перегораживает щит с рекламой освежающего напитка: «Утолитель желаний».
– Это я – утолитель желаний, – веселится Додик. – Хочешь меня?
– Моих желаний ты утолить не в силах.
– Прежде, чем говорить, попробуй!
– И пробовать нечего! И так знаю!
Я тоже смеюсь, кокетничаю, на меня действует жаркий день, яркое солнце, праздник и музыка, доносящаяся с Невского, и, что уж скрывать, меня волнует красивый парень, который, словно невзначай, то за талию обнимет, то за плечи, то к руке прикоснется. Он не без обаяния и, возможно, не бездарь. Любитель распустить хвост. Хочет казаться интеллектуалом, уверенным в себе мужчиной, значительным, светским, и девчонки на это, наверняка, покупаются. Я не знаю, сколько ему, подозреваю, он лет на десять моложе меня. Говорит, закончил сценографию в Театральном. Год-два назад? И уже главный художник? Уж очень несолидно он выглядит.
Свернули в переулок, перешли канал Грибоедова, а там петляли обшарпанными дворами, он сказал, что срезаем дорогу. Большую часть одного двора занимал помойный бак размером с танк, из которого при нашем приближении со страшным шумом вылетела целая стая голубей. Второй двор-колодец был завален картонными коробками и магазинным мусором. Окна пыльные, неживые, хотя за некоторыми виднелись и горшки с цветами, и помидорная рассада. Кругом никого. Эта трущобная декорация меня насторожила. И тут мы оказались возле крылечка в три каменные, стертые ступеньки, с погнутым металлическим перильцем, и я, к своему облегчению, увидела рядом с дверью таблички, и удостоверилась, что здесь, среди разных организаций, действительно находятся и театральные мастерские.
Макс нажал кнопку звонка, открыла вахтерша и сообщила, что мастерская открыта. Мы поднимались по неухоженной лестнице на четвертый этаж, когда навстречу порхнула девица. Она окинула нас быстрым взглядом и с ехидной лукавинкой сказала: «Привет, Додик!», потрясла ключами и кинула их Максу. По ее веселому настроению не трудно было догадаться, о чем она подумала, увидев нас вместе. А Макс вспыхнул, неожиданная встреча не входила в его планы.
– Так кто же ты на самом деле? – спросила я, пока он открывал двери мастерской. – Макс или Додик?
С обиженным видом он потащил меня по коридорчику, заваленному реквизитом, к кабинету и указал на табличку: «Главный художник. Додолев Максим Всеволодович». Надо же…
В кабинете оскорбленный Додик показывал мне альбомы с фотографиями каких-то мероприятий, где он был запечатлен рядом с городской администрацией, что должно было удостоверить его личность. Конечно, аферистом он не был, он был Додиком – и этим все сказано, в меру обаятельным парнем, к которому я не могла относиться серьезно, и сотрудники, похоже, не испытывали к нему большого почтения. Пришлось пролистать целую кипу альбомов с фотографиями театральных спектаклей и праздников, с фигуристами и артистами, для которых мастерская делала костюмы и тряпичный реквизит, а также собственные Додиковы эскизы, и я вовсю их нахваливала, чтобы восстановить в нем чувство собственного достоинства.
Он приготовил кофе, потом мы обошли мастерские. В зале покачивались на сквозняке чудовищных размеров яблоко, груша, банан, помидор, арбуз, баклажан – обтянутые тканью каркасы. На перекладине висели расписанные флаги сказочных государств. Прошли по комнатам, где стояли столы, заваленные раскроенным тряпьем, гладильные доски с утюгами, стеллажи с отрезами, портновские манекены, шляпные болванки, вороха искусственных цветов, лент и перьев. Зеркала. Из одной комнатухи открывался замечательный вид на крыши. Они тянулись в разных направлениях, на разных уровнях, с ребрами и желобками, кирпичными трубами, увенчанными жестяными коронками, с мансардными и слуховыми окнами, решетками по краю, антеннами. Сбоку выглядывала пузатая башня, а на переднем плане на невысоком доме прилепился обшарпанный фронтончик, обрамленный валютами, с круглым окошком без стекла. И эта разномастная толчея крыш была на удивление гармонична и не случайна, словно оконная рама была рамой картины.
Если бы я была художницей, я бы это нарисовала.
Для нынешнего праздника мастерские не делали ни одного костюма Екатерины, но таковой они приготовили для спектакля «Малахитовая шкатулка». Пока Додик ходил за ним, я рассматривала перчатки, трогала дорогие ткани, примерила несколько шляпок, запустила руку в обувную коробку, полную стразов и просеяла их сквозь пальцы. Прямо на полу была навалена воздушная гора разноцветных юбок, а на вешалках висели дивные наряды.
Одно с пышной юбкой, узкими рукавами до локтя и многослойными кружевными манжетами, в гирляндах, бантах и букетиках так заворожило меня, что я скинула все, кроме трусов, и напялила его. Платье было как раз по мне. Мадам Помпадур да и только. Карнавальная пастушка. Не хватало разве что посоха, перевитого розами. Справиться с молнией не успела, появился Додик с грудой тряпья на вытянутых руках, да так и застыл на пороге. Я осталась довольна произведенным эффектом.
– Застегни молнию.
Повернулась к нему спиной и услышала шуршание ткани: Додик выронил облачение Екатерины Великой. Молча, непослушными пальцами, он начал застегивать молнию, но она не поддавалась, и руки его скользнули по спине к груди. Он прижался ко мне, дрожал, словно пятнадцатилетний подросток, и меня прожгло током внезапного и острого желания. Мы лихорадочно пытались освободиться от платья, но никак не могли стащить с рук узкие рукава, потому что одновременно обнимались, задыхались от поцелуев, а я к тому же пыталась расстегивать ему рубашку и брючный ремень. Трещала рвущаяся ткань платья, мы сопели и пыхтели, как бегемоты. Споткнувшись о кучу разноцветных юбок, рухнули в нее и потонули в ворохе тряпья, и уже не пытались снять платье, теперь нам ничто не могло помешать. Только быстрее, быстрее!.. Наконец-то!.. И тут все закончилось.