Страница 13 из 19
Потом меня сморило, и я позволила Наталье уложить себя в постель. Она сокрушенно цокала языком, качала головой, изрекла нечто вроде: «Ну и делов с вами», – и зажгла курительную свечку. Это у них вместо проветривания.
– А что ты сказала вчера извозчику, который привез нас сюда?
– Что есть, – ответила Наталья. – Что барыня не в себе, надо ее домой.
По-крайней мере, хоть она считала меня барыней.
– Ах ты, моя незабудочка, – ласково пошутила я.
– Почему «незабудочка»? – опешила Наталья.
– Посмотри в зеркало! – Она пошла к зеркалу и посмотрела на свое рябое лицо. – Не поняла? Глаза у тебя – как незабудки.
Смутилась, но я отметила: доброе слово и кошке приятно.
После курительной свечки, а также изрядного куска кулебяки, ветчины и полновесной рюмки мадеры, прописанной доктором Нусом, я быстро заснула. Разбудил меня разговор за стеной, который велся на повышенных тонах.
– Разве я попрекала вас когда? – возмущенно спрашивала Зинаида.
– Не на словах! А в глазах попрек постоянный! Бог накажет тебя!
– Уже наказал! Вами!
Тут я стала искать под кроватью ночной горшок – да-да, такие там нравы! – и пропустила некоторую часть ругани, зато включилась в нужный момент:
– Неужели ты настолько безголова, что позволишь себя дурачить всякой комедьянтке? – возмущалась Серафима. – Я бы ее квартальному сдала, пусть бы и разбирался.
– Это выше моих сил! Вы несносны!
И тут, на самом интересном месте, Зинаида, всхлипывая, выскочила из комнаты.
Не могу сказать, чтобы эта заварушка произвела на меня сколько-нибудь серьезное впечатление. А вообще-то мое тогдашнее легкомыслие можно объяснить только стрессом, но было оно спасительным, иначе я бы просто рехнулась от ужаса.
Как-то само-собой вышло, что весь день я провела в постели: дремала, благосклонно принимала пищу, питье и говорила с Натальей. О распре между Зинаидой и ее теткой ничего выведать, кроме очевидного, не удалось: Серафима – «деспотка», «бранчлива» и «всех хочет сгнобить». Наталья ловко увернулась от опасной темы, переведя разговор на соседний дом, где живет купеческая вдова по фамилии Колтунова с двумя дочерьми на выданье. Раньше Анелька туда бегала, и Серафима захаживала, а теперь поссорились, и Анелька очень скучает. Причину ссоры Наталья тоже назвать не хотела, отвечала уклончиво, будто генеральская племянница Колтуновым не чета, а потом обмолвилась – вся ссора из-за жениха.
Зашла Зинаида, немного смущенная, возможно, подозревала, что я слышала перебранку. Спрашивала, не вспомнила ли я, кто такая.
– Решительно не пойму, как же это с вами случилось…
– Потеря памяти называется амнезией, – произнесла я назидательным тоном. – Происходит это от травмы, душевной или физической.
По моей просьбе она рассказала, как ехала с Анелькой по Большой Мещанской улице, как увидели меня, лежащей в подворотне, как внесли в экипаж и привезли домой. Когда она описывала, как я лежала на спине, бледная, словно полотно, с разметавшимися волосами, голос ее так дребезжал, что я подумала, вот-вот заплачет. Но нет, сдержалась.
– Вы помните то место, где подобрали меня? Отведите меня туда, давайте завтра сходим. Если я там окажусь, может, ко мне память вернется…
Она тут же согласилась, только сказала, что мы поедем, пешком – далеко. А я думаю, не так уж и далеко.
– Но как же не помнить, какого вы роду-племени, есть ли у вас муж, дети, счастливы вы или несчастливы? Как же так?
– Были бы у меня дети, наверное, помнила бы. Впрочем, не знаю. А то, что была несчастлива – это вряд ли.
Тут горбунья сказала что-то вроде: «Ну, конечно, такая красавица…» И тогда случился глупый и неприличный с моей стороны разговор на тему: не родись красивой… Сказанув что-то, я пыталась поправить дело негодными рассуждениями о том, что счастье – состояние не постоянное, человек не может быть счастлив круглосуточно, и вообще это зависит больше от внутренних причин, чем от внешних, и, очень возможно, что счастливыми или несчастливыми рождаются. В общем, чем дальше, тем хуже…
– Странные слова вы говорите, – горестно вздохнув, сказала Зинаида.
– Что же странного? Допускаю даже, что счастье – свойство характера. – Я все еще пыталась исправить бестактность. – Хотя мое нынешнее положение иначе как несчастьем не назовешь…
Разве последние слова не были правдой? Однако где-то в глубине души у меня таилась уверенность: я живу – это уже счастье. До последнего момента я надеялась очнуться от дурного сна, проснуться утром в своей комнате. Только почему я решила, что сон такой уж дурной? Я не в тюрьме, никто надо мной не издевается, не мучает, не пытает. Во всей этой истории меня больше всего томило непонимание того, что случилось. Как можно войти в подворотню, а выйти из нее полтора столетия назад? Впрочем, если разобраться, это не единственное, чего я не понимаю. Не говоря уж об устройстве Вселенной, некоторые вопросы школьной программы для меня совершенно неразрешимы. Из всех мыслей о моем приключении самая здравая была о безумии. Спросила горбунью:
– Похожа я на сумасшедшую?
Она посмотрела на меня своим долгим внимательно-печальным взглядом и покачала головой.
– Вы справедливо говорили о счастье, – неожиданно сказала она. – Одни люди всю жизнь плачутся, жалуются на судьбу, а другие не потакают унынию.
Она выглянула в коридор, позвала Наталью и велела принести мою одежду.
– Это то, в чем вас нашли. Все вычищено. Посмотрите, – попросила она, – может, чего вспомните?
– Самой царице такое носить не зазорно! – сказала Наталья и бережно положила на кровать произведение театральных мастерских Додика, оно топорщилось кринолином и дрожало оборками.
– Хорошо уже то, что я не воображаю себя Екатериной Великой!
Наталья засмеялась, и горбунья улыбнулась:
– А это что же?
Наталья положила на платье трусы, а я изобразила удивление и ответила вопросом:
– Наверное, что-то вроде усеченных панталон?
– Я доверяю Натальиному чутью, – вздохнув, сообщила Зинаида. – Она сразу сказала, что вы не из простых. Да я и сама это вижу, сразу понятно. А тетушка настаивает послать Егора в театры, разузнать, не пропал ли кто из французской или итальянской труппы…
Тут она завернула что-то по-французски, что я, естественно, понять не смогла, зато выдала все, что знала:
– Шерше ля фам! Парле ву франсе?
– Когда-то меня учили, – отозвалась Зинаида. – Но я все забыла. С кем мне здесь болтать по-французски? Пригласили Анельке учителя, так она заболела, а потом наотрез отказалась учиться. Ей занятий по музыке с лихвой хватает.
– Вот и я, похоже, забыла французский. Если знала…
– Может, по-итальянски?
– Подозреваю, бедная фемина и по-итальянски не говорит. А что доктор обо всем этом думает?
– Когда он был лекарем в полку, случился у него один раненый капитан, который себя не помнил. Так он вскоре концы отдал.
– Если завтра не будет дождя, – сообщила Зинаида, то в комнатах станут зимние рамы выставлять, вот тогда-то мы и поедем на поиски подворотни.
Еще раз Зинаида пришла ко мне, когда весь дом уже спал.
– Есть у меня голубок, – сказала она. – Хочу вам показать. Подобрала его со сломанной ножкой, распрямила ее и к щепочке прибинтовала. Ножка срослась, а голубок в клетке живет и по комнате летает, совсем ручной. Только его, должно быть, выпускать положено, он летать должен на воле, а боюсь: выпущу – не воротится. Как считаете?
– Голуби обычно прилетают домой.
– Так я не знаю, где его дом. Он не обычный голубок, не уличный.
– Вроде меня! – Я засмеялась, а она нет, и взглянула чуть ли не укоризненно.
Я накинула хламиду, которую мне презентовали в качестве халата, надела вышитые тапочки, и мы пошли в соседнюю комнату. Она была больше моей. Два окна, уставленных комнатными цветами, между ними высокое и стройное трюмо в изящной оправе, на столешнице флакончики и фарфоровая шкатулка с выпуклыми цветочками. Печь выложена белыми фигурными изразцами. Большой гладкий шифоньер красного дерева. Комод. В углу киот с иконами, под ним – горящая лампада. На постели много подушек в наволочках с кружевными вставками. Бюро с чернильницей и книгами. Столик для рукоделия с коробочками и корзиночками, где лежали лоскутки, ленточки и цветные нитки. В блюдцах – бисер разного цвета. На стенах, кроме симметрично развешанных гравюр, вышитые картинки. Возле рукодельного столика подобие мольберта с пяльцами.