Вечные всадники

– Электростанцию-то наши разрушили, а зачем? – спросила мать.

– А затем, чтобы врагам не досталась. Затем, чтобы они во тьме сидели, затем, чтобы они ни один станок не могли завести в заводских мастерских и на фермах! Ну, а что касается коней, Солтан, то я придумал… Только не спеши!

Старик не сказал, что он придумал, но Солтан немного успокоился: значит, дедушка выручит, он все может.

Дед Даулет сидел у них долго, давал разные житейские советы на все случаи и пошел домой, когда первые лучи солнца озарили верхушки гор.

Старик шел по аулу, словно по чужим местам. Такое же, как вчера, удивительно чистое небо, золотое солнце, знакомые пышные сады, знакомые дома. Ничего не изменилось! А родного Аламата не узнать… Главная улица была, против обыкновения, совершенно пуста. Коров в этот день никто не выводил со двора, хозяевами на улице были разъезжающие на грохочущих мотоциклах зеленые люди, как их сразу же про себя окрестил дед. Да, да, зеленые, как змеи, люди. И он вспомнил появляющийся каждую весну у Змеиной горы огромный клубок змей. На том месте, где они клубятся, не увидишь ни единой травинки, там земля мертва от яда.

Лай встревоженных собак не умолкал, споря с шумом мотоциклов; слышались отрывистые, лающие звуки чужой речи.

Солтан выскочил со двора и пошел, таясь, за дедом. Старик шел медленно, слегка хромая и опираясь на полированную, с рисунками, палку. Он расстегнул ворот старенького темно-синего кашемирового бешмета, из нагрудного маленького карманчика вытащил серебряные часы, посмотрел на время. Темной летней войлочной шляпой отер лицо и шею. «Волнуется так, что даже вспотел, – подумал Солтан. – Куда он держит путь и что надумал предпринять с косяком?»

Дед не завернул в свой двор, а продолжал идти по направлению к заводу, где заперты в денниках кони. Солтан в душе ругал Тугана за то, что тот привел свой косяк прямо в руки врагу. Ругал и тут же оправдывал его: мог ли Туган не вернуться в Аламат, если он не хочет жить без своего завода, без своего Солтана?

Когда дед пришел на завод, у загона стояло человек десять фашистов с разинутыми ртами: они любовались Туганом, выпущенным из конюшни. Некоторые из них рассматривали его даже в бинокль. Они не заметили, как сюда подошел дед, а вслед за ним и Солтан.

Дед Даулет, заметив мальчика, нахмурил белые лохматые брови и шепотом приказал ему, чтобы он убирался домой.

Солтан не подчинился. Он хотел сам понять, что говорят немцы о Тугане и что собираются с ним делать.

Один из немцев, длинноносый, словно горец, и конопатый, обернулся к старику и на ломаном русском языке сказал:

– Конь отшень карош, конь есть кукла!

– Ми пастух, дай, ми пасем конь, -сказал Даулет, показывая на себя и Солтана.

Фашисты загалдели по-своему. В это время к ним подбежали двое аламатцев и заискивающе стали заглядывать им в глаза. Один – Солтан сразу узнал его – это Дугу, о котором говорили, что он дезертировал с фронта, а второй – Салимгерий, по прозвищу «Сушеный бараний бок». Этот, конечно, рад немцам, как и Дугу. Он когда-то, как помнят старики, владел несколькими домами в Кисловодске. Наживался, сдавая их внаем. Их у него отобрали.

Сушеный бок старался что-то объяснить немцам, потом забежал за угол конторы и выволок оттуда за руку молодую учительницу, подтолкнул ее к немцам. Та, бледная от гнева и страха, стала перед пришельцами и большими детскими глазами смотрела на них не мигая. Это был единственный человек в ауле, кто говорил на немецком языке. Сама она была родом из древнего аула Хурзук, а вуз кончала в Москве, вспомнил Солтан то, что знал по рассказам старшеклассников.

– Сучья дочь, переведи нашим благодетелям все, что я скажу! – суетливо приказал ей Сушеный бараний бок, ребра которого, казалось, можно пересчитать через его желтоватый бешмет, который висел на нем, как на пугале; аламатские острословы говорили, что бока ему высушила его собственная желчь. – Переведи, что весь наш аул ждал их с нетерпением. Еще переведи, что весь наш аул готов угодить им, что и стар, и млад рады служить этим дорогим гостям Запоминай, сучья дочь, и скажи им: если они, наши хозяева, доверят мне быть старшиной, то я поставлю перед ними на колени весь Аламат! Запомнила? Переводи!

Солтан с учащенным сердцебиением слушал все это и ждал, что же скажет молоденькая учительница. Она оглядела всех поочередно, ее черные глаза испуганно скользнули по немцам, и взгляд остановился на Солтане.

Сушеный бок зло подтолкнул девушку:

– Что, язык отнялся? Когда ты морочила головы детям, вбивая им советскую политику, то была говорливая! Да я повешу тебя собственными руками. Не молчи!

– Хорошо, я скажу! – произнесла девушка. Эта козлиная борода, – она показала на Салимгерия, решил поставить пред вами на колени аул Аламат, чтобы самому остаться на ногах. Он говорит, что аул вас ждал с нетерпением…

– А фрау тоже считает, что аул ждал нас с нетерпением? – спросил старший по чину фриц, перебив девушку.

Девушка ответила:

– Да, я знаю, что аул ждал вас. Война! Но ждал аул вас без радости. Разве вы не видите сами? А эти не в счет, – показала на двоих предателей. Молчит аул. И говорить с вами не захочет.

Немцы загалдели. Сушеный бок забеспокоился, заметив перемену выражений лиц своих хозяев… Он поднял костлявую руку на девушку. Она отпрянула.

Солтан, сам не свой от гнева, подскочил и схватил руку Сушеного бока. Дед Даулет не успел остановить юношу, который, стиснув руку предателя, говорил:

– Бросаться на женщину? Где ты это видел, если называешься горцем?

– Он уже не называется им, сынок, отстань от него! – приказал дед Даулет и оттянул Солтана в сторону.

Фашисты, посмеиваясь, ждали, чем же кончится такой неравный поединок. А когда он закончился, старший из них велел красному, как перец, Сушеному боку привести к вечеру в порядок директорский дом для комендатуры, отобрать у населения кур и индюков на обед фрицам.

Все это он заставил учительницу перевести и сказал ей:

– С сегодняшнего дня ты будешь переводчицей. Только не вздумай врать…

Сушеному боку не понравилось, что она сразу заняла такой пост, но ничего не поделаешь: без переводчика он и сам не сможет обойтись. Надо хитростью и лаской привлечь эту девку на свою сторону. Без нее он не сможет объяснить фрицам, что мечтает вернуть себе свои дома в городе!

На иссушенном лице предателя появилась заискивающая улыбка; он лебезил и перед фрицами, и перед переводчицей, обнажив единственный пожелтевший зуб.

А сейчас Сушеному боку приказано было зануздать Тугана. Предатель оробел.

– Я сумею! – выскочил было вперед Дугу. Он тоже мечтал о должности старшины и спешил выслужиться,

– Не мешай! – оттолкнул его Сушеный бок и покосился на Солтана: – Ты тоже не суйся. Я сам!

Он кинулся с уздечкой через изгородь. Кони шарахнулись от него, как от волка.

– Неужели он зануздает Тугана? – шепотом произнес Даулет.

Солтан даже засмеялся от такой нелепой мысли.

Туган насторожился, стал впереди забившегося в угол косяка. Глаза его горели, ноздри раздулись, он прядал ушами. «Нет, Тугана предатель никогда не поймает», – думал уверенно Солтан. Но его грызла тревога: что ждет коня впереди, как с ним намерены поступить фрицы?

Туган будто бы подпускал предателя к себе, но в последний миг легко отлетал прочь. Сушеный бок задыхался, был мокр от пота.

Скоро все это стало надоедать коню. Солтан видел, что Туган уже начал злиться; он был теперь, наверное, точно таким, когда на Бийчесыне затоптал волка.

Немцы сперва потешались над попытками Сушеного бока, улюлюкали. Но потом начали сердито покрикивать.

Боясь рассердить хозяев, Сушенный бок в отчаянии ринулся неосторожно к коню.

Туган ударил его грудью. Сухое тело предателя шмякнулось на землю, а Туган моментально перелетел чайкой через высокую изгородь. Немцы ахнули, один из них выхватил пистолет, чтобы выстрелить в мчавшегося прочь коня, но старший дернул его за руку и хмуро сказал: