Страница 3 из 119
3 Когда комета вновь летит в небытие, Следят созвездия последний блеск ее; И дьявол свергнутый в своем паденье грозном Хранит величие, оставшись духом звездным; Высокая судьба, избранница веков, Горит сиянием последних катастроф. Так Бонапарт: он пал, но грех его огромный, Его Брюмер, не стал позором бездны темной; Господь его отверг, и все ж над ним не стыд, А нечто гордое и скорбное горит, И грани светлые сильнее мрачных граней; И слава с ним навек средь муки и рыданий; И сердце, может быть, в сомнениях, смогло Простить колоссами содеянное зло. Но горе тем, кто стал творить злодейство в храме, С кем снова должен бог заговорить громами. Когда титан сумел украсть огонь с небес, Любой карманный вор ему вослед полез. Сбригани смеет ли равняться с Прометеем! Теперь узнали мы, — и в ужасе хладеем, — Что может превзойти великого пигмей, Что смерча гибельней отравленный ручей, Что нам еще грозят слепой судьбы измены — Тяжеле Ватерло, больней святой Елены. Бог солнцу черному мешает восходить. И совесть грозная велит нам искупить Брюмер и с ним Декабрь, еще одетый тайной, О звездах грезящий в грязи необычайной, — Чтоб ужасы тех дней из памяти изгнать, Велит нам на весы последней гирей встать, Чтоб тот, кто всех давил, предстал бы для вселенной Не жертвой царственной, а падалью презренной! Тогда, о род людской, урок ты обретешь, Тогда презрение в твою вольется дрожь, Тогда пародия придет взамен поэмы, И с омерзением тогда увидим все мы, Что нет трагедии ужасней и гнусней, Чем та, где шествует гиганту вслед пигмей. Он был злодей, и рок так сделал непреложный, Чтоб все ничтожество стяжал он, весь ничтожный; Чтобы вовек ему и ужас и позор Служили цоколем; чтоб роковой сей вор, Чей воровской притон стал троном величавым, Добавил мерзости — в них погрузясь — канавам; Чтоб цезарь, отпугнув зловонием собак, Припадок тошноты вдруг вызвал у клоак! 4 Что Рамильи теперь? Что поле Азинкура И Трафальгар? О них мы только вспомним хмуро. Обида ли — Бленгейм, и скорбь ли — Пуатье? Не скрыто ли Кресси навеки в забытье? Нам Росбах кажется теперь почти успехом. О Франция! Вот где твоим ниспасть доспехам! Седан! Могильный звук! Там оборвалась нить. Отхаркни же его, чтоб навсегда забыть! 5 Равнина страшная! Два стана ждали встречи. Два леса подвижных — сплошь головы и плечи, И сабли, и штыки, и ярость, и напор — Навстречу двинулись, смешались, взор во взор… Крик! Ужас! Пушки там иль катапульты? Злоба Всегда смятение родит у края гроба — И это подвигом зовется. Все бежит, Все рушится, и червь добычу сторожит. И смертный приговор монарших правосудий Здесь над людьми, увы, должны исполнить люди! Убийство ближнего — вот лавры там и тут. Фарсала ль, Гестингс ли, Иена ли — несут Одним триумф, другим — отчаянье разгрома. О ты, Война! Тебя на колеснице грома Безумно жеребцы невидимые мчат. Ужасен был удар. Кровавой бойни ад У всех зажег зрачки — как раскалил железо. С винтовкою Шаспо боролся штуцер Дреза. Дым тучею валил, и тысячи горгон Метнули скрежет свой в кровавый небосклон, — Стальные гаубицы, мортиры, кулеврины; Взметнулись вороны вкруг роковой долины: Им праздник — всякий бой, пир — всякая резня. Кипело бешенство средь дыма и огня, Как будто целый мир в бой погрузился тоже — От трепетных людей до веток, полных дрожи, До праха жаркого равнины роковой. Меняясь натиском, развертывался бой. Там Пруссия была, здесь Франция родная. Одни — с надеждою прощались, умирая, Другие — с радостью постыдною разя; Всех опьяняла кровь, безумием грозя, Но не бежал никто: судьба страны решалась. Зерно каленое по воздуху металось: Картечь горячая хлестала все кругом; Хрипевших раненых давили каблуком; И пушки, грохоча в мучительной надсаде, Бросали по ветру седого дыма пряди. Но в недрах ярости, как благостная весть, Сияли — родина, долг, жертвенность и честь. Вдруг в этом сумраке, где отдаленным эхом Свирепый призрак — смерть встречала пушки смехом, В безумном хаосе, в эпическом аду, Где сталь врубалась в медь, ломаясь на ходу, Где опрокинутых разили сверху бомбы, В рычанье, в грохоте зловещей гекатомбы, Под непрерывный плач взывающих рожков, Где каждый наш солдат, сражаясь, был готов Сравняться с предками, увенчанными славой, — Внезапно строй знамен вдруг дрогнул величавый, И в час, когда бойцы, покорствуя судьбе, Дрались и падали в неистовой борьбе, Раздался страшный крик. «Я жить хочу!» И разом Смолк рев орудий; бой, уже терявший разум, Стих… Бездна адская свой суд произнесла. И когти напряглись у Черного Орла. 6 Тогда вся Франция, — любой великий подвиг, — Ее отвага — Бренн, ее победа — Хлодвиг, Титаны галльские с косматой головой, Сраженья гордые — Шалона славный бой, Ужасный Тольбиак, кровавая арена Ареццо, Мариньян, Бувин, Боже, Равенна, Свирепый Аньядель на боевом коне, Форну, Иври, Кутра, Фонтенуа в огне, Денен и Серизоль — бессмертные удары, В чьем взоре молнии и в крыльях — пламень ярый, Маренго и Ваграм — ревущее жерло, Последнее каре на поле Ватерло, И все вожди: и Карл, великий средь великих, За ним — Мартелл, Тюренн — гроза тевтонов диких, Конде, Виллар — бойцов надежда и пример, И Сципион-Дезе, и Ахиллес-Клебер, И сам Наполеон, векам сложивший сагу, — Рукой разбойника свою отдали шпагу.