Страница 12 из 17
Я несусь вниз – раскинув руки, в окружении воспоминаний, и ветер треплет мои волосы – и думаю: так я должна умереть.
– Умереть? Кто сказал, что ты умрешь?
Этот голос я узнала бы когда угодно. Я тосковала по нему каждый день последних четырех лет.
– Кейт.
Я поворачиваю голову и вижу невероятное – Кейт на велосипеде рядом со мной. Чувства захлестывают меня, и я думаю: ну, конечно, это мой путь к свету, потому что она всегда была моим светом. На миг – краткий и прекрасный – мы снова становимся Талли-и-Кейт.
– Кейти, – с восторгом шепчу я.
Она дарит мне улыбку, над которой, похоже, не властны годы.
В следующую секунду мы уже сидим на поросшем травой грязном берегу реки Пилчук, как тогда, в семидесятых. Воздух пахнет дождем и темно-зеленой листвой деревьев. Гнилое, покрытое мхом бревно служит нам опорой. Перед нами журчащая река.
– Привет, Тал, – говорит Кейт.
От звука ее голоса внутри меня поднимается волна счастья, словно расправляет крылья прекрасная белая птица. Свет везде, мы буквально купаемся в нем. Меня снова охватывает это чудесное ощущение покоя, и я больше не волнуюсь. Я так долго страдала, а мое одиночество еще старше.
Я поворачиваюсь к Кейт, наслаждаюсь ее видом. Она почти прозрачная и как будто мерцает. Когда Кейт немного подвинулась, совсем чуть-чуть, я вижу под ней редкую траву. Кейт смотрит на меня, и я вижу в ее глазах печаль и одновременно радость, и удивляюсь, как такие разные чувства могут сосуществовать в идеальном равновесии. Она вздыхает, и я чувствую аромат лаванды.
Река журчит и плещется перед нами, обдает волнами густого, тяжелого запаха – новой жизни и разложения. Река превращается в музыку, нашу музыку; на гребнях волн появляются ноты, взлетают вверх, и я слышу старую песню Терри Джека: «Мы делили радость и веселились. Это было счастливое время». Сколько вечеров мы приносили сюда мой маленький транзисторный приемник, настраивали его, слушали музыку и болтали? «Танцующая королева», «Я с тобой как будто танцую», «Отель “Калифорния”», «Магия в твоих глазах»…
– Что случилось? – тихо спрашивает Кейт.
Я знаю, о чем она спрашивает. Почему я здесь – и в больнице.
– Поговори со мной, Тал.
Господи, как я ждала этих слов! Я хотела поговорить с лучшей подругой, рассказать, как я облажалась. Она всегда все улаживала. Но я не нахожу слов. Не могу выудить их из своей головы – они танцуют, словно феи, когда я протягиваю к ним руки.
– Тебе не нужны слова. Просто закрой глаза и вспоминай.
Я вспоминаю, когда же все у нас пошло наперекосяк. Тот день, который был хуже всех, тот день, который изменил все.
Октябрь шестого года. Похороны. Я закрываю глаза и вспоминаю, как стою одна посреди автостоянки у церкви Святой Сесилии… Вокруг меня машины, аккуратно припаркованные на разметке. Много внедорожников, отмечаю я.
Прощаясь, Кейт дала мне плеер и письмо. Я должна слушать «Танцующую королеву» и танцевать в одиночестве. Мне этого не хочется, но выбора нет. И действительно, когда я слышу слова «Ты можешь танцевать», музыка на мгновение уносит меня отсюда.
А потом все заканчивается.
Я вижу, как ко мне идет семья Кейт. Джонни, ее родители, Марджи и Бад, ее дети, ее брат Шон. Они похожи на военнопленных, освобожденных после долгого марша навстречу смерти – сломленные и удивленные, что еще живы. Мы встречаемся, и кто-то что-то говорит – смысл до меня не доходит. Я отвечаю. Мы делаем вид, что все в порядке. Джонни злится – другого я и не жду.
– Люди придут к нам домой, – говорит он.
– Так хотела Кейт, – прибавляет Марджи. Как она еще держится на ногах? Горе навалилось на нее всей своей тяжестью.
От мысли об этом – о так называемом «праздновании» жизни Кейт – мне становится плохо.
У меня не очень получалось превратить смерть в нечто позитивное. Но разве могло быть иначе? Я хотела, чтобы она боролась до последнего вздоха. Это была ошибка. Мне следовало прислушаться к ее страху, утешить ее. А вместо этого я пообещала, что все будет хорошо и она выздоровеет.
Но я дала еще одно обещание. В самом конце. Поклялась позаботиться о ее семье, быть рядом с ее детьми – и я больше не собираюсь ее подводить.
Я иду за Марджи и Бадом к их «вольво». В салоне машины пахнет так же, как в моем детстве в доме Муларки – ментоловыми сигаретами, духами «Джин Нейт» и лаком для волос.
Я представляю, что Кейт снова сидит рядом со мной на заднем сиденье, ее отец ведет машину, а мать выдыхает дым в открытое окно. Я почти слышу, как Джон Денвер поет о Скалистых горах.
Кажется, что четыре мили, отделяющие католическую церковь от дома Райанов, не кончатся никогда. Все, на чем останавливается мой взгляд, напоминает о Кейт. Кофейня, где она часто останавливалась, кафе-мороженое, где делали ее любимое dulce de leche, книжный магазин, куда она в первую очередь шла перед Рождеством.
А потом мы приехали.
Двор заросший, неухоженный, с высокой травой. Я вспоминаю, что Кейти всегда хотела заняться ландшафтным дизайном.
Мы останавливаемся, и я выхожу. Шон, брат Кейт, подходит ко мне. Он на пять лет младше Кейт и меня, но он такой худой, унылый и сгорбленный, что выглядит старше. Волосы у него редкие, очки давно вышли из моды, но зеленые глаза за стеклами очков так похожи на глаза Кейт, что я с нежностью обнимаю его.
Потом я отстраняюсь и жду, когда Шон заговорит. Он молчит, и я тоже. Мы никогда толком не умели разговаривать друг с другом, а сегодня не тот день, чтобы упражняться в красноречии. Завтра он вернется к своей работе в какой-то компании из Кремниевой долины – я представляю, что он живет там один, по ночам играет в видеоигры и питается одними сэндвичами. Я не знаю, верно ли мое представление, но так мне кажется.
Он уходит, и я остаюсь одна у машины – смотрю на дом, который всегда считала и своим тоже. А сейчас я не могу в него войти.
Не могу. Но должна.
Я делаю глубокий вдох. Единственное, что у меня хорошо получается, – это не сдаваться. Я всегда умела не обращать внимания на боль, улыбаться и продолжать жить. Именно это мне теперь нужно сделать.
Ради Кейт.
Я вхожу в дом и присоединяюсь к Марджи, которая возится на кухне. Вместе мы готовим стол. Я двигаюсь быстро, превращаясь в одну из тех суетливых женщин, которые похожи на колибри. Не думай о ней. Не вспоминай. Мы с Марджи работаем слаженно, без слов готовя дом к поминальному вечеру, который тягостен и ей, и мне. Я расставляю по дому подставки и прикрепляю к ним фотографии, которые заранее выбрала сама Кейт и которые отражают разные периоды ее жизни. Я не могу на них смотреть.
Услышав звонок, я делаю глубокий вдох – это единственное, что помогает мне держаться. За моей спиной раздается звук шагов.
Пора.
Я поворачиваюсь и заставляю себя улыбнуться, но улыбка получается кривой и быстро гаснет. Я осторожно пробираюсь сквозь толпу, наливая вино и убирая тарелки. Каждые пятнадцать минут – это очередной триумф воли. До меня долетают обрывки разговоров. Люди говорят о Кейт, делятся воспоминаниями. Я не слушаю – это слишком больно, а я и так держусь из последних сил, – но разные истории доносятся до меня отовсюду. Услышав о ее ставке на аукционе «Ротари», я понимаю, что люди в этой комнате говорят о Кейт, которая мне незнакома, и от этого моя печаль только усиливается. И не только печаль. Ревность.
Женщина в плохо сидящем на ней и давно вышедшем из моды черном платье подходит ко мне и говорит:
– Она много о вас рассказывала.
Я благодарно улыбаюсь.
– Мы были лучшими подругами больше тридцати лет.
– Она так храбро держалась во время химиотерапии, правда?
Я ничего не могу на это ответить. Тогда меня не было рядом с ней. В нашей тридцатилетней дружбе случился двухлетний перерыв, когда мы поссорились. Я знала, как Кейт переживала, и пыталась помочь, но, как всегда, сделала все не так. В конечном счете я сильно обидела Кейт и не извинилась.