Страница 46 из 61
— Что с вами, юнкер? Что он вам сказал?
Цедвиц едва мог говорить. Чивителла налил воды и тот выпил залпом. Наконец, произнес:
— Он назвал убийцу моего отца.
Не выдержал и заплакал. Чивителла погладил его руку, пытаясь успокоить.
— Рассказывайте, юнкер.
Юнкер мучительным усилием овладел собой и начал:
— Восьмилетним мальчиком я жил здесь, в резиденции, со своими родителями. Отец служил капитаном и камергером при нашем дворе, мать, по общему признанию, была красивейшей женщиной в городе.
При воспоминании о матери он снова не сдержался и всхлипнул.
Маркиз мягко проговорил:
— Конечно, она была красавицей. Это вам досталось по наследству, юнкер.
— О, лучше бы ей быть безобразной, как тьма кромешная! — воскликнул Цедвиц сквозь слезы. — И пусть бы я унаследовал безобразие! Ведь ее красота стала причиной всех несчастий. Однажды отца принесли домой — окровавленного. Дуэль. Моя мать кинулась к нему, я сбежал по лестнице, первое, что увидел, — яркую рану на левом виске. Я приник к отцу вместе с матерью, на наши руки стекала его кровь. Потом мне, еще ребенку, мать все рассказала. Один человек, добрый друг отца, стал тайком преследовать ее. Она пыталась избавиться от него, остерегаясь что-либо сообщить мужу, ибо знала его бурный темперамент. Она чувствовала себя достаточно уверенно, чтобы справиться с назойливым обожателем, высмеивала его, но лишь наедине, стараясь избежать скандала, который стоил бы любимому супругу карьеры и достоинства. И вдруг произошло нечто ужасное. Мать порой страдала головной болью и принимала порошок, так вот, в этот порошок слуга, подкупленный соблазнителем, подмешал сильное снотворное. Отец был за пределами страны, выполняя поручение двора; ночью подкупленный негодяй впустил соблазнителя в дом, в спальню матери. На другое утро она проснулась с трудом, словно после кошмарного сна, нисколько не подозревая о случившемся ночью. Через некоторое время поняла, что беременна. Соблазнитель не оставлял ее в покое. Когда она вконец потеряла терпение и решительно указала ему на дверь, он цинично расхохотался и рассказал, что произошло. Ужасное известие потрясло мать, она слегла — в таком состоянии и застал ее мой отец. Пришлось сообщить ему все. Он допросил слугу, — тот поначалу изворачивался, но признался, в конце концов. Отец, яростный, неистовый поскакал на поиски оскорбителя. Следующим утром он дрался на дуэли с лучшим стрелком страны. Это все рассказала мать, хотя я тогда понял не так уж много. Только соблазнителя не могла или не хотела назвать: когда она думала о нем, ее пронизывало непреодолимое отвращение, губы словно отказывались произнести презренное имя. Вскоре она умерла. Мне сказали, причиной смерти стала жестокая лихорадка; ныне я уверен, она сама наложила на себя руки: ее сжигала страшная мысль произвести на свет ребенка этого изверга, убийцы любимого мужа.
Остальное вы знаете, маркиз. Принц взял меня, воспитал и назначил пажом.
Но сегодня я узнал имя убийцы моих родителей…
— Он еще жив? — прервал маркиз.
Юнкер кивнул.
— Да. Он живет в нашем городе.
— Что вы собираетесь делать?
— А что бы вы сделали, маркиз? Тащили бы через всю жизнь неотмщенный позор?!
Он вскочил с кресла, глаза горели, дыхание участилось. Чивителла был поражен: юноша, который еще недавно так легко преображался в смазливую девицу, стоял пред ним смертоносным ангелом мести!
Маркиз протянул руку.
— Эгон, рассчитывайте на меня во всем.
Цедвиц пылко сжал руку маркиза.
— Благодарю вас, но в таких делах помощников не бывает!
— Еще вопрос, Эгон, — настаивал Чивителла, — можете ли вы назвать имя?
Юнкер нерешительно помолчал.
— Если вы дадите слово чести, что это дальше не пойдет, пока все не кончится. И притом не будете мне препятствовать.
— Слово чести, юнкер!
— Так слушайте, — юнкер говорил почти шопотом, — это… герцог.
— Что? — крикнул Чивителла. — Что вы сказали? Клянусь мадонной, юнкер, понимаете ли вы?.. Если герц…
— Вы дали слово чести, маркиз!
— Я дурак, дубина! — маркиз совершенно вышел из себя.
— Слово чести, — напомнил юнкер.
Маркиз тяжело вздохнул.
— Увы, Эгон, знаю. — Он обнял юнкера и поцеловал в лоб. — Помоги вам Бог и все святые.
И удалился мрачный и задумчивый.
Чивителла приказал своим людям внимательно наблюдать за юнкером. Не остались незамеченными его вылазки в город, следили даже за прогулками в парке.
Вскорости старый герцог дал обед в честь испанского посла; в этот самый день граф Остен позвал принца и его друзей, естественно, не приглашенных во дворец, на ужин в свою виллу. Ему как раз прислали из Курляндии русскую икру — один из немногих деликатесов, к которым весьма неприхотливый принц Александр имел слабость.
— Куда девался Цедвиц? — спросил граф, когда сели за стол.
— Он никогда не пробовал икры и весьма интересовался посылкой. И теперь так запаздывает.
— Я совсем позабыл, граф Остен, — улыбнулся принц. — Он отпросился на этот вечер, пошел в город, думаю, завел интрижку, чтобы утешиться после потери хозяйской дочки. Я не слишком одобряю подобные проделки, но, может, оно и к лучшему: пусть немного развеется и отдохнет от нашей политики. К тому же он недавно проявил такую храбрость, просто грешно его не отпустить.
— Монсеньер несправедлив к юнкеру, — серьезно заметил Чивителла, — ему в эти дни не до амурных забав.
— Что же столь неотложное отвлекло его от наших лукулловых наслаждений? — спросил принц.
— Вы не поверите, сиятельный принц, как я жажду вам сообщить, — ответил маркиз. — Но не могу, не могу, связан словом… Это лишило меня аппетита, лишило сна.
— Дело настолько серьезно?
— Очень серьезно, монсеньер, не припомню в своей жизни столь серьезного события. И самое худшее — мой язык, мои руки связаны. Ничего не поделаешь — дал слово чести.
Облако прошло над маленьким обществом. Барон Фрайхард перевел разговор на кампанию, в которой участвовали принц и граф Остен. Они принялись вспоминать разные военные эпизоды. Чивителла едва слушал: стоило слуге отворить двери, он резко оборачивался в очевидном беспокойстве. Все это заметили, но принц дал знак не обращать внимания.
Вдруг в комнату вбежал, тяжело дыша, один из людей маркиза. Чивителла рванулся с кресла. Попросил разрешения с ним поговорить, увлек в угол комнаты. Видно было, как он встревожен. «Санта Мария, Санта Мария», — послышалось оттуда. Наконец, отдав какой-то приказ, отослал слугу. Медленно подошел к столу, воскликнул:
— Налейте мне, граф! Вы знаете, я неважный собутыльник, но сегодня хочу пить и пить за ваше здоровье, сиятельный принц!
И одним глотком опустошил бокал.
— Дорогой маркиз, — начал Фрайхарт, — если…
— Если… да, если б я мог говорить! — прервал маркиз. — Ладно. Говорите за меня, господа, расскажите что-нибудь о нашем бедном юнкере Эгоне.
— Судя по вашему тону, можно подумать, с ним что-то случилось, — заметил граф Остен. — Будем надеяться на лучшее, юнкер достаточно ловок и не раз спасался из трудных положений.
Принц на минуту задумался.
— Помните, Фрайхарт, первые дни, когда мы его забрали к себе. Мальчик, угнетенный внезапной смертью родителей, сидел под надзором старой служанки в своей комнате, рыдал не переставая, и не хотел ни с кем говорить. Мы ничего не могли поделать. И тогда, барон, вас осенила счастливая мысль подарить мальчику моего старого пони. Поначалу он вовсе не обрадовался, посмотрел, как пони переминается на лужайке и сел на скамейку. Но вскоре зрелище его заинтересовало, он оглянулся, дабы убедиться в нашем отсутствии, и осторожно приблизился. Мы с вами, Фрайхарт, наблюдали из окна, помните?
— Конечно, принц, — кивнул барон, — мальчик обнял его голову, поцеловал, и зашептался, словно рассказывая о своих бедах. Потом нарвал листьев и сунул ему пожевать. Наконец, решился влезть. Но этот пони был с норовом. Он несколько лет простоял в конюшне, привык к даровой кормежке и вовсе не желал терпеть кого-либо на своей спине. Необычная нежность мальчика заставила его стоять тихо, он явно считал, что этого более чем достаточно. Конь предназначен для верховой езды, — это Эгон знал и надеялся, что пони так же приручен, как деревянная лошадка его детских лет. Он попытался взобраться на широкую спину, кстати говоря, не имелось ни седла ни уздечки. Удивленный пони стоял тихо, пока мальчик не устроился, затем резким прыжком сбросил его.