Карела Рыжий Ястреб

Девушка танцевала с удовольствием, то отходя подальше, то приближаясь к своему единственному зрителю, дразня и возбуждая его.

Наблюдавшего за танцем трудно было назвать мужчиной. Скорее, это был юноша лет восемнадцати-девятнадцати, кудрявый и темноволосый. Он с любопытством смотрел на танцовщицу, склоняя голову то к левому, то к правому плечу, и недовольно хмурился, когда она отдалялась от него в повороте. На юноше были короткие штаны из мягкой кожи, невысокие сапоги и безрукавка, надетая мехом внутрь. Он сидел у самого костра и смотрел на девушку сквозь пламя.

Бедняжка, она была так рада своему чудесному спасению.. Случайно отбившись от своих спутников на прошлой неделе, она заблудилась в горах и несколько дней проплутала, обессилев и едва не умерев от страха и голода.

Как счастлива была она, когда красивый улыбчивый юноша вдруг встретился ей на тропе и протянул руку помощи. Он привел ее в грот, закрытый от холодных горных ветров, напоил чистой водой и накормил еще свежими лепешками, согрел у костра. И теперь она готова была на все для улыбчивого паренька, который не выглядел ни воинственным, ни опасным. Он жадно смотрел на нее, радовался ее смеху, тому, что слезы на ее лице просохли, а румянец снова вернулся на пухлые щечки. И он ничего от нее не требовал и не задавал вопросов. Он не был похож ни на жреца-пилигрима, ни на солдата, решившего сменить нанимателя. Скорее, он был похож на пастуха, так решила девушка. Ей было невдомек, что в этих местах не было пастбищ, и по крутым склонам здешних ущелий не водили караванов.

Она сама была всего лишь невольницей, для которой происшествие в горах едва не стало роковым.

– Танцуй, Ганда, танцуй! – прошептал юноша и даже языком прищелкнул, когда тугие гладкие бедра снова промелькнули невдалеке от его лица.

Еще несколько минут он с удовольствием смотрел на девушку и, наконец, протянул к ней руки. Она пошла к нему, не прекращая петь, и опустилась на колени, заглядывая в глаза своему спасителю.

– Иди ко мне, Ганда! – мягко сказал юноша, но девушка почувствовала в его просьбе неожиданно непреклонную силу приказа. Она вдруг поняла, что не в силах воспротивиться ему. Ей не очень-то хотелось сопротивляться этим блестящим карим глазам, но сила, потекшая вдруг с пальцев юноши, едва он тронул плечи Ганды, почему-то испугала ее. Однако, она ни слова не сказала, позволяя ему увлечь себя прямиком на мягкий войлок. Едва спина ее коснулась подстилки, а руки юноши развязали шнурок, удерживающий на ее груди расшитые чаши, Ганда прикрыла глаза и отдалась этим рукам, которые принялись неторопливо и изощренно ласкать девушку.

– О, Табасх! – прошептала она, и губы юноши нежным поцелуем оборвали ее слова. Она нисколько не воспротивилась, когда Табасх решительно расстегнул застежку на ее поясе.

Что-то мягкое и пушистое коснулось ее плеча и осторожно двинулось вниз, коснулось полной груди, плоского живота, поползло по бедру. Так же мягко щекотал ее своей бородой хозяин, в чьем гареме она была последние пять месяцев… Но у Табасха нет ни бороды, ни усов. Чем же он ласкает ее?

Ганда с любопытством открыла глаза, чтобы взглянуть на Табасха… Над ней нависало, тяжело и прерывисто дыша, жуткое чудовище, мохнатое и уродливое, с широкими влажными губами и круглыми выпученными глазами!

Ганда, оцепенев от ужаса, уставилась на чудище и в правом глазу его увидела отблески жарко пылающего костра и себя, обнаженную и распростертую под мохнатой нечистью, на широких губах которой скапливалась слюна.

– Ганда, милая! – простонало чудище, высунуло огромный сиреневый язык и медленно лизнуло враз побледневшую девушку.

Не в силах больше переносить этот ужас, Ганда пронзительно завизжала и потеряла сознание.

Чудовище слезло с тела девушки, тряся головой, встало на колени и провыло что-то. В звуках его голоса отчетливо проявился мотив той простенькой, но зажигательной песенки, которую напевала девушка, танцуя перед ним. Он завыл громче, и постепенно его голос стал совершенно человеческим. Встряхнувшись, словно вылезшее из воды животное, чудовище стало меняться на глазах. Исчезла, словно выпадая, шерсть, выпрямились руки и ноги, заблестели кудрявые черные волосы. Преобразившийся на глазах Табасх снова присел подле Ганды и погладил ладонью нежную грудь девушки.

– Эй, милая, что с тобой?! Расскажи, что тебе привиделось? Открой глаза, пожалуйста!

Но Ганда лежала в глубоком обмороке. И Табасх неожиданно весело рассмеялся. И эта красавица тоже не смогла выдержать его любимой шуточки с перевоплощением… Неужели его мохнач так страшен? Взглянуть бы на самого себя хоть одним глазком! Но зеркала у Табасха не было.

Он оборвал смех так же внезапно. Ох, если бы это было и вправду шуточкой Другое дело, что иногда это забавляло Табасха. Он веселился, глядя на то, как его вид повергает людей в ужас. Но сейчас это было очень некстати и совершенно не смешно.

С тоской и неожиданной грустью взглянул он на девушку. Разве может продолжаться дальше такая мука? Стоило Табасху пожелать женщину, как немедленно, само собой, наступало это превращений И пока ничего с этим поделать было нельзя. Освободиться от такого тяжкого проклятья было совсем не просто.

Схватившись за голову, Табасх заскулил, пряча лицо в колени. Нет ему никакой радости от того, что происходит. И бедняжку Ганду напугал до потери сознания. Что ж, придется избавиться от нее, пока он не принес невинной девушке еще большей беды. Оставить ее в гроте и уйти самому дальше в горы?

Он-то не пропадет, а вот Ганда очнется одна у потухшего костра, испуганная и замерзшая, и что ей останется? Скитания по скалам в поисках даже не пищи – какая уж пища в таком месте для девушки, не представляющей, что такое охота, – а хотя бы горных родников. И будет она в страхе бродить, пока не отыщет свою смерть, ведь вряд ли она после всего случившегося доверится даже безобидному на вид путнику в горах.

– Прости меня, Ганда, – задумчиво сказал Табасх. И под сводами грота зазвучало заклинание, извлеченное взбудораженным сознанием Табасха из самых глубин древней мудрости. Табасх давно уже не задумывался, откуда известны ему подобные заклинания. Он уяснил, что таким он рожден на свет. Он просто повиновался первому же порыву и начинал произносить слова, даже не зная заранее, к чему они приведут. И только уже взглянув на результат, он понимал, что слова найдены им верно.

И вот на мягкой подстилке из войлока рядом с расшитыми чашами и небрежно брошенным поясом лежала белая чайка, беспомощная и неподвижная. Ее глаза-бусинки были замутнены, но сердечко глухо и редко билось в ее груди.

– Вот и все, Ганда, теперь ты улетишь отсюда и станешь вольной. Будешь ли ты вспоминать об этой ночи, хотя бы как о страшном сне, в котором ты, свободная птица, была невольницей и едва не погибла в горах?..

Табасх взял птицу в руки и медленно вышел из грота. Пройдя несколько шагов, он положил птицу на камень и отошел в сторону. Облокотившись на каменную гряду, Табасх заглянул вниз, на еле заметную тропу, что вилась по ущелью.

Да, уже несколько дней никто не проезжал и не проходил здесь, кроме офирского купца с целым отрядом охраны. Хитрый купец решил пройти малохоженой тропой в надежде избежать грабежа. Если ему это удастся, если купец выберется в Замору живым, он будет очень удивлен, заглянув в сумки, которые берег в пути пуще глаза. Табасх не удержался от съедавшего его желания хоть чем-нибудь насолить упитанному настороженному бородачу. Вряд ли плоские камешки, куски глины и мелкие осколки щебня покажутся купцу достойной заменой слиткам золота.

Само же золото Табасх скинул в пропасть, оставив лишь слиток размером с кошачью голову. Его он бросил на дно горного родника. И пусть повезет тому, кто его найдет.

За его спиной послышался хлопок.

Табасх обернулся. Крупная белая чайка стояла на камне, с удивлением глядя на него.

– Как ты себя чувствуешь, Ганда? – поинтересовался Табасх с грустной улыбкой.