Крепы

Вернувшись в свой гостиничный номер, я обнаружил белый цветок в горшочке, появившийся в мое отсутствие. Он стоял на подоконнике и сразу бросился в глаза, как только я открыл дверь. Высокий и влажный, он источал все тот же знакомый аромат.

Я вызвал горничную, и по первому моему требованию цветок убрали. Я снял с постели казенное покрывало, сложил его, медленно разделся и с наслаждением растянулся в прохладной постели. Сна не было. Я ощутил пустоту в желудке и вспомнил, что ни разу за целый день не поел. Поднялся, прошел босиком до столика, выпил стакан воды из графина и опять прилег. На этот раз я уснул мгновенно.

VI

Солнце казалось белым. Оно медленно взбиралось вверх, растягиваясь по прозрачному голубому небу, и жгло уже далеко не по-утреннему. Снизу, из ресторана, поднимались дурманящие запахи. Распахнув окно, я натощак закурил, чего делать, вероятно, не следовало.

Отчетливый аромат жареного мяса, стук ножей — там крошили салаты, что-то с шипением лилось на сковородку, что-то гремело… Сладкая дурнота входила в мое окно. Голова чуть закружилась. Я посмотрел вниз.

По крыше желтого особняка в сторону петуха-флюгера медленно двигалась черная фигурка.

«Трубочист, — определил я. — Если город старый и в нем много печных труб, почему бы и не быть трубочисту?!»

Порывшись в саквояже, я достал бинокль. Он небольшой, величиной с театральный, но дает десятикратное увеличение. Всегда таскаю его в поездки — подарок директора завода электронной оптики.

— Ну, где же ты, черненький? Куда ж ты делся? Неужели уже в трубу залез?

Приложив окуляры к глазам, я пытался выловить трубочиста, но ничего не выходило: сильно рябили белые листы раскаленного железа. Потом я рассмотрел изящно загибающийся конек крыши. Рука, сжимающая бинокль, чуть дрожала, отчего голубое небо раскалывалось на кусочки и попадало в глаза. Работник коммунального хозяйства исчез. Я отнял бинокль от глаз и обнаружил, что черная фигурка на месте, причем она проделала уже половину пути к флюгеру. Я засек, где именно находится трубочист, и опять навел свой бинокль. Все-таки увеличение было излишним: пылающее железо, низкий кирпичный край черной трубы… Очень осторожно, стараясь делать это как можно медленнее, я повел окуляры по всему коньку крыши, до конца, и остановился на металлическом флюгере, на огромном красном петухе. Я почти услышал, как он скрипит. Крыша была пуста.

— Ну, где же ты?

Посмотрел опять, отведя бинокль от глаз. Конечно, он был на крыше, он добрался уже до флюгера и схватился за него рукой. Его не интересовала труба. Я видел, как он сошел вниз и теперь медленно спускался по узкой лесенке вдоль стены.

Внимание привлек шум мотора. К особняку подкатил красный микроавтобус и остановился, не выключая двигателя.

Все-таки мне очень хотелось рассмотреть лицо этого трубочиста. Я снова упрямо приложил бинокль к глазам и наконец увидел его, приближенного оптикой. Глухой костюм… Все же увеличение было избыточным: я мог рассмотреть каждую пуговицу в отдельности. Не сразу понял, что это женщина лет сорока. Черные густые волосы собраны на затылке. Она смотрела куда-то вниз и вдруг подняла голову. Я увидел ее круглые, как две маслины, черные глаза, вздрогнул и опустил бинокль. Почему-то припомнилась табличка в музее над пустой нишей. Глаза трубочиста были начисто лишены радужной оболочки — один огромный черный зрачок.

Стоя у раскрытого окна, я наблюдал, как она забралась в автобус. Фыркнула выхлопная труба, и автобус, резко развернувшись, выехал на улицу. Я хотел проследить за ним, но в дверь постучали.

Вошла горничная в коричневом платье, белом фартуке и белой наколке. Вежливо улыбаясь, она простукала казенными туфельками и поставила на подоконник белый цветок в горшочке.

— Вы напрасно держите окно открытым: очень пыльно, — сказала она. — Доброе утро!

Это была другая горничная, вероятно, сменившая вчерашнюю, так что снова пришлось объяснять, что цветок в номере мне не нужен. Взамен цветка я попросил принести телефонную книгу и, как только горничная вышла, снова схватился за бинокль. Наплывающие снизу густые запахи ресторана смешивались с легкой бензиновой гарью и переплетались между собой, образуя некое гармоничное единство. Это было как музыка. От кухонной симфонии рот мой непроизвольно наполнился слюной. Глаза заболели — так сильно уже светило солнце. В его белом мареве картинка города сверкала металлом и стеклом почти нестерпимо, но пыли не было и в помине.

«Почему они так навязчиво предлагают мне этот цветок? — потирая глаза, подумал я. — И почему я так упорно его отвергаю? Ну, почему отвергаю, — это-то как раз понятно, это после Арины. Но почему они навязывают?»

Почему-то я боялся потерять из виду красный микроавтобус, но он никуда не делся. Лихо прокатил полквартала и остановился. Из кабины вышел водитель. Еще раз помассировав глаза, я попробовал рассмотреть его в бинокль (не знаю почему, с какой стати, но меня охватило жгучее любопытство). Шофер взял квас и что-то говорил старухе продавщице. Пол-литровая граненая кружка в его руке немного дрожала. Я слегка повернул бинокль: хотел заглянуть внутрь машины, но стекла микроавтобуса отражали солнце. Тогда я повел бинокль по окнам домов.

Банальные окна городских квартир в час, когда все на работе. Хорошо просматривалось внутреннее убранство этих квартир: стандартная обстановка — пожалуй, даже более стандартная, чем следовало. Одинаковая планировка комнат, одинаковые шкафы, одинаковые диваны, одинаковые полированные столы. Все это немного не вязалось с печным отоплением, старинными стенами, флюгерами и башенками. Нигде, ни в одном окне я не заметил жизни: ни одного человека — ни старика, ни старухи, ни ребенка.

«Должны же быть, в конце концов, хотя бы инвалиды, пенсионеры, — размышлял я. — Ну, допустим, все нормальное население сейчас на работе, хотя и это трудно допустить… Но где же все остальные?»

В поле зрения бинокля была чужая комната, почти такая же, как и все предыдущие. Я задержался на ней, желая проверить еще одну свою мысль, но как ни искал, нигде не обнаружил никаких цветов.

И тут я увидел девушку.

Двинь я руку мгновением раньше, и я бы ее не заметил. Дверь в глубине комнаты распахнулась — наверное, это была дверь из коридора, — и мне навстречу шагнула молоденькая блондинка в шелковом красном халатике. Она так же, как и несколько минут назад трубочист, смотрела прямо на меня. Волосы ее были рассыпаны по узким плечам, воротничок расстегнут. Она не могла меня видеть, но смотрела именно на меня. Губы ее шевельнулись, она показала мне язык — ей было смешно. Конечно, это совпадение, думал я и, совершенно уверенный в своей безопасности, не отнимал бинокль от глаз. Тогда она поднесла кулачки к лицу и согнув пальцы, изобразила, что смотрит в бинокль. И это тоже я принял за совпадение, хотя на лице ее было прямо-таки написано: ну, как хочешь, тебе же хуже!

Под неслышную мне музыку, обнажая смуглые стройные ноги, она кружилась по комнате. Раздувался красный халат. На мгновение она приостановилась и лукаво, как бы снизу вверх, взглянула на меня. При следующем повороте красная шелковая ткань распахнулась. Я и не заметил, когда она успела расстегнуть пуговицы.

В дверь постучали.

— Войдите! — крикнул я, стараясь побороть возникшее вдруг смущение. — Да войдите же, черт вас побери!

Горничная, простучав туфельками, положила на стол телефонную книгу. Но когда она вышла, я воспользовался не массивным гостиничным справочником, а своей собственной записной книжкой. Я искал телефон Арины: накануне она просто вынудила меня его записать. В запахе, идущем снизу, из ресторана, обозначалось что-то острое и горячее. Я набрал номер. Долго раздавались длинные гудки, никто не подходил. Я ощутил легкое беспокойство, набрал номер еще раз — результат тот же.

«Куда же она могла деться? Может быть, вернулась двоюродная сестра, или Арина Шалвовна ударилась по магазинам? Что я о ней знаю?..»