Страница 60 из 62
Пора было подумать и о сне. Хотя Чату и приглашал меня лечь в комнате, я решил устроиться на веранде. Мани гостеприимно предложила мне старенькое одеяльце, очевидно, единственное в доме. Но я, разумеется, отказался, лег на старую циновку, подложил под голову дощечку, укрылся своим пиджаком и закрыл глаза.
Мани потушила лампу, заперла дверь. Бежали минуты… Снова пошел дождь… И хотя навес над верандой был плотно устлан пальмовыми листьями, вода находила невидимые глазу щелки и тонкими струйками стекала вниз. Ноги у меня намокли. Потом промокла циновка. Я встал и перебрался на другое место. Снова лег и едва успел подумать, что все мои беды кончились, как непрошеная струйка воды попала мне прямо в ухо… Я вскочил и уже больше не ложился. Накинув на плечи пиджак, я сел с ногами на циновку.
Через четверть часа дождь прекратился, небо быстро очистилось. На западе ярко засиял месяц. Волшебным светом окутались далекие голубоватые горы. Дождевые капли сверкали на листьях, словно бриллианты. Спать не хотелось. Я сидел и размышлял о Мани и ее отце. Я думал о честности маленькой хозяйки, о ее быстрых, ловких движениях и практическом складе ума. Как велико в ней чувство собственного достоинства, как она мила, добра и обходительна! И как мужествен и терпелив бедняга отец!..
Да, передо мною развернулась невеселая картина беспросветной нужды и горя, но все сыпавшиеся на этих людей несчастья не смогли вытеснить из их сердец любви и безграничной преданности друг другу… В этом их настоящее богатство. Вот оно, то бесценное сокровище, которое не смогут отобрать у них даже высокомерные богачи. Нищета придавила сейчас этого крестьянина, но верная любовь, сияющая в улыбке его маленькой дочери, всегда с ним и всегда будет помогать ему жить…
Что же я увидел сегодня? Семью, которая существует на одну ану в день! Да, на одну ану, которую мы в городе отдаем за чашку кофе, живут четыре человека. Но они не думают об этом: у них нет на это ни времени, ни сил.
Вот возьмем, к примеру, хотя бы Мани. В то время как ее счастливые сверстницы в городе ходят в школу, а затем играют и веселятся, она с утра до вечера плетет циновки и ухаживает за всей семьей. Она даже не может купить себе немного ароматного масла, чтобы смазать волосы.
Перед счастливицами из города открыт весь огромный, необъятный мир, тогда как для нее весь мир — рисовое поле, холм и лес, который можно увидеть с его вершины. Да еще захудалая лавчонка, где она изредка делает свои грошовые покупки. Она целыми днями сражается с бедностью, одолевает ее из последних сил…
Я проснулся на рассвете. Меня разбудил разноголосый хор птиц. Но Мани поднялась раньше меня. Она уже открыла дверь, зажгла лампу и принялась за работу.
Я встал, умылся, оделся и прошел к Чату, чтобы попрощаться с ним. Только сейчас смог я хорошенько рассмотреть его. У него было темное, обросшее бородой лицо. Этот бедняга напомнил мне обожженное молнией кривое дерево, которое я видел однажды на берегу реки.
Я дал Чату рупию; глаза его наполнились слезами, и он стал благодарить меня:
— Да вознаградит вас всевышний за ваше добро…
Я не дослушал его: на это у меня не хватило сил…
В дверях стояла Мани.
— Ну, Мани, это тебе, — протянул я ей восемь ан, — купи себе что-нибудь из одежды…
Мани показала мне, как пройти к шоссе, и мы распрощались. Я начал спускаться вниз по крутой тропке.
Уже шагая полями, я обернулся и взглянул на вершину холма. Там неподвижно стояла маленькая хозяйка и смотрела мне вслед.
Амаркант
Прислуга
Семейство у господина адвоката весьма многочисленное, и поэтому днем в доме нередко бывает шумно. Кому-нибудь постоянно что-то требовалось: подать, принести, унести, постирать, вытереть, подмести. Словом, работы на пятерых, а прислуга на всю эту ораву — всего-навсего один человек, пятнадцатилетний подросток по имени Джанту!
Поднимаясь чуть свет, Джанту первым делом втаскивает в дом чарпаи тех, кто предпочитает спать на свежем воздухе — во дворе или на веранде. Тех, кто любит понежиться в постели, Джанту не беспокоит: бросив их на растерзание мухам, которые с жужжаньем носятся вокруг, Джанту принимается за дело. Прежде всего — веранда. Мести ее он начинает из самого дальнего угла, постепенно приближаясь к дверям дома. Когда с верандой покончено, наступает черед дома — бесчисленных замызганных, душных комнатенок, где все раскидано, скомкано, разворочено, где по углам валяются перепачканные пылью точь-в-точь вороньи гнезда — клочья волос, а в воздухе постоянно стоит легкое зловоние от небрежно задвинутых под кровать легких, из пальмовых листьев, тарелок с остатками винегрета или вареного гороха, съеденного тайком от взрослых. Серые от пыли полы в комнатах обильно усыпаны мелкими камешками, которыми любят развлекаться ребятишки, таская с улицы в плоских плетеных корзинках.
В самую последнюю очередь Джанту метет двор: двор большой, но до того грязный и запущенный, что мести его неприятно даже ему, человеку привычному ко всему. В надворных постройках гнездятся комары, а ближе к забору полно лягушек. Своей неухоженностью двор больше напоминает свалку. Под окнами дома все заляпано гороховой размазней, залито остатками соуса, завалено ворохами гниющих пальмовых листьев, засыпано серым пеплом. Утрамбованная до звона земля усеяна зернами прелого риса, которым, носясь по двору, любит обсыпаться детвора, а на подоконниках желтеет толстый слой листьев, за ночь налетевших с соседнего дерева.
Джанту метет двор сосредоточенно, размеренно действуя метлой — ширк… ширк… ширк…
И только когда двор уже подметен, по одному начинают просыпаться дети. Едва продрав глазенки, малыши тотчас же начинают хныкать, выпрашивая у матери мелочь. Выклянчив несколько медяков, каждый опрометью мчится к Джанту — ему предстоит сбегать на базар и купить сластей. Начинается торг — когда отправляться в рыночные ряды. Вся беда в том, что у каждого из ребятишек — свое время подъема: один встает ни свет ни заря, а другой тянется чуть не до полудня. Малыши не любят, когда Джанту один отправляется на закупки: съесть принесенное — это совсем неинтересно. Гораздо интереснее отправиться вместе с Джанту, удобно усевшись у него на руках, а еще лучше, взобравшись ему на шею, точно всадник на коня, и таким манером добраться до лавки сластей. Чего лучше? А там уж выбирай, что душе угодно! По утрам можно видеть, как Джанту возвращается с рынка, неся на руках перепачканного сажей четырехлетнего Раджу, который крепко прижимает к груди купленную за одну ану затейливую завитушку джалеби[50], либо пятилетнюю Ушу: непричесанная, она восседает у него на плече с таким видом — ну ни дать ни взять богиня Лакшми. Кто-то ухитряется вскарабкаться ему на спину. Остальные следуют за Джанту своим ходом. Каждый зажимает в ладошке одноановую монетку — деньги, по их понятиям, немалые, так как на одну ану можно приобрести тающий во рту ладду, плавающий в сиропе сочный гулаб-джамун, пару джалеби или целую пригоршню вареного гороха.
Если же Джанту, случается, попросит кого-нибудь — обычно это дети бесчисленных гостей, которые бывают в доме: племянников и племянниц, своячениц и шуринов, — остаться дома, ух, что тут начинается! Оскорбленная, раскрасневшаяся гостья шипит как разъяренная змея: будь у нее жало — ужалила бы. «Почему ей (или ему) надо сидеть дома? Забыл, с кем разговариваешь? Это тебе не какие-нибудь замухрышки из рабочего пригорода, а дети благородных людей. Берегись, кто посмеет так разговаривать с моим ребенком! Я и хозяйки не боюсь, мигом язык вырву!»
От страха лицо у Джанту становится серым. Но дети — это еще не все; обитатели женской половины дома тоже получают мелочь на завтрак. Сластены, они любят полакомиться свежеиспеченными сластями из ближайшей лавки. Однако ходить туда благородным дамам не к лицу, для этого существует прислуга. Каждая дама заказывает на свой вкус. Старшая дочь господина адвоката предпочитает на завтрак пури — тонко раскатанные, сочащиеся маслом сдобные лепешки.
50
Джалеби — вид сластей.